Игра - Феликс Максимов

Другу печень вырезать просишь ты, плюнуть в бороду отцу, прах матери зловонный из гроба выбросить на попрание людям.

Готов я к испытаниям плоти твоей и страха нет во мне, одна ярость и страсть.

Прикажи мне: иди и предай.

Исполню.

Прикажи - иди и убей.

Убью.

Цыганская ведьма сидела на корточках, спали дочери грудой тряпья, прохаживался уныло караульный и ни дымка ни огня не видно было в Глазго. Лишь на востоке, ясном, как оперение сокола, виделись стены Монсальвата, готового к закланию, как девственница мужественная.

Я не скоро очнулся от Ноэми - в двери за полдень постучался Весопляс, губы его были обметаны словно лихорадкой, он был одет неожиданно скромно, по - монастырски. Черный плотный воротник замкнул почти детскую шею. Видно было, что он не спал.

- Князь, сегодня после заутрени был проведен собор. Епископ Кентербери председательствовал и остался доволен куриальными документами. Ознакомьтесь. Вот копии.

Он протянул мне два заверенных шаровидными печатями пергамена. Ошеломленный, я читал. Подделка была мастерской, первая булла учреждала в Британии особую судебную палату для разбирательства исключительно церковных дел, не подчиненную указам монарха, вторая легализовала продажу индульгенций в Британии, Ирландии, Низинах и Хайленде.

Ошалев, я читал:

-… Маммон же грешный, сиречь мзду, от продаж полученную, приказываю отпускать на нужды неимущих калек, а так же на учреждение сиротских домов и приходских школ, где каждый, независимо от происхождения получит знания грамоты, счета и катехизиса.

Весопляс устало присел на пороге. Ноэми без стыда потягивалась нагая напротив окна, пропускала солнце сквозь каждую частичку совершенного тела, он не смотрел на нее.

- Наши дела не так хороши, как кажется. - сказал Весопляс - Кентерберийский как дите малое, ей-богу - на днях ему прислали из Голландии новый состав запальной смеси - так он весь изводится, кого бы сжечь поэффектнее. Им что - они играют… Игра, господин мой, такая штука… Она паленым мясом не смердит и Бог за игру не спросит… - казалось он бредит, - шотландцы - хайлендеры скучают - Воллес после фарса на площади нужен всем, как муха в августе. Толку чуть - притащился с горя ко двору, вызвал Эдуарда на поединок. Проиграл конечно. Выходили, снова выгнали на все четыре стороны. Игра, господин мой. Здесь все понарошку. Не убивают, не любят, не умирают. Зря Плакса вылез со своим канделябром. Тоже мне - свет с востока. Ищут его. Как найдут, обвинят в незаконной проповеди и склонении к ереси. Вот и представится случай опробывать голландскую новинку. Кто заметит маленькую подделку… Проверять никто не станет.

- Ты с ума сошел… Нас сварят живьем за подложные грамоты. - я готов был сжечь пусть даже и копии фальшивых булл.

- Им нет до нас никакого дела. Это - игра.

- Ты плохо кончишь, мальчик, - пропела Ноэми и стала медленно ополаскивать померанцевой водой из таза напряженное бедро.

Так, моя суженая, я был впутан в страшное и неправое дело и на долгое время стал голосом Папства в Британии.

Я … И в то же время не я.

Но я владел Ноэми и ничто больше не привлекало меня.

- Бог с тобой, Весопляс. Пшел вон. Я занят.

Юноша поклонился и вышел.

Теперь позволь мне отвлечься, моя утраченная.

В то время, пока я творил любовь в Ньюкасле, с кораблика под брусничными парусами сошел, озираясь тревожно, по - косульи, брат Алессио - авиньонский сдобный секретарек твердокаменного кардинала Бернардо Антониони.

В охрану ему отписали троих лучников из римской семьи баронов Колонна.

Белея от морской болезни и сухопутных переживаний, авиньонский щеголь приближался к Глазго, потея в бархатном коробе портшеза, который тащили два мула.

Со времен нашей встречи он пополнел, но остался большим ребенком - баловнем. В поясной сумке его дремали верительные грамоты и фунтик с леденцами - брат Алессио был сладкоежкой. Никакой горести земной не знал Алессио, мягко спал, вкусно ел, да купал пуховую рассыпчатую плоть в ослином молоке дважды в неделю.

Но дороги потянулись пыльные, полынные, туманные, черничные…

Страшно.

На шее у Алессио вздрагивал медальончик мещанского вида, заключавший в оправу материнский миниатюрный портрет и локон выцветших волос.

Алессио ехал в Глазго по делу без вести пропавшего Швердтляйна, и под сутаной доминиканца прятал шерстяную фуфайку, нежную, как взбитые сливки.

Он не знал, что младшая дочка ведьмы давно умерла от голода в тюрьме, ослабела и средняя, замерла поутру и кожа стала холодна и липка, как у жабы.

Караульный заглянул и понял, что девица не дышит и мать сидит неподвижно, большими пальцами придерживая дочерние омертвелые веки.

На деревянной тачке вывезли дочь колдуньи, девочку по имени Инес, и болтались босые ноги ее в истрепанных у костров трехрядных цыганских юбках.

Инес сбросили в вывал на истлевшие трупы.

И, как ведется исстари в романах для юнцов, девица открыла хрустальные от близкой гибели глаза, и поняла, что единственное подвижное существо подле нее - бумажный розмарин на соломенной шляпке, которую не тронул палач.

Цветок мелко трепетал на приморском ветру, как пугливый зверек. Для монахов она была мертва и потому свободна.

Инес, что и говорить, оказалась девчонкой не промах. Выбравшись из тюремной ямы - отвала для мертвецов, она пошла по притихшей и мертвой Шотландии и сделала то, на что не решилась бы никакая дочь цыганского племени, даже если бы умирала в канаве с голоду.

Инес продала золотые украшения, наследство бабки. Продала двум сизым от грязи и пьянства детинам в коже и войлоке - наемникам, что и имен - то не имели, а только клички - Волк и Лис. В обмен на жизнь матери.

Умная девочка все рассчитала, осталось только подыскать важную птицу.

Узнав у мореходов о прибытии легата, наемники затаились в засаде на подступах к Глазго и стали ждать.

Заполночь совершилось злодейство.

Лучники Колонна погибли почти сразу, а упитанный барашек - легат, измазанный чужой кровью, был повязан в жгуты, на шее его замкнули шипастый ошейник с поводком, похлопали по крупу и повели.

Особенно дико выглядела девочка в шляпке из золотистой домашней соломки среди сброда.

Уж и молил Алессио и падал на колени и призывал Деву Марию - ничто не помогало. Черный крестьянский хлеб да болотная вода - вот что заменяло ему теперь фаршированных курочек и бургонское вино.

Волк и Лис, наемники, как и положено им, подтерлись бумагами, подписанными самим наместником святого Петра. Решено было привести легата к воротам веселого города Глазго и, угрожая Алессио смертью, обменять заложника на томящуюся в застенке ведьму, уроженку полынной страны Лангедок, Этьенну де Фуа, бродячую гадалку и мать Инес де Фуа.

Тяжек был для неженки - Алессио путь до Глазго - и совиные крики о полночи, мох - сфагнум, пожиратель крови, и тропы оленьи и логова барсучьи, и ягоды костяники вместо монастырского обеда.

Легат простудился, разбил в кровь ноги, ни разу до этого он не ночевал под открытым небом и на голой земле.

Да вдобавок как-то в ночь Волк и Лис, нажравшись немецкой водки и вспомнив тюремные повадки, завели пухленького барашка в орешник, да и сделали так больно, как не бывает больно и девственнице в брачную ночь - до утра проплакал в рукав изнасилованный Алессио.

А с рассветом заложник молился на солнце, величаво, по тигриному восходящее меж корабельных сосен, багровых, как факелы на празднике освящения Огня. И стал Алессио - баловень тверд, как камень при дороге, и заострились скулы его.

К дьяволу теперь были обращены моления его, дьявола он призывал, как раньше Бога и Угодников Его. И обручился со смертью Алессио Кавальери второй Папский легат, искавший погибели в Британии. Он стал сильнее своих мучителей, как Давид - пастух был сильнее великана - Голиафа. Но сильнее лишь духом.

Двадцать пятого сентября, ранним утром, в канун праздника хмеля, папского посланника, легата восемнадцати лет привели к воротам Глазго на сыромятном поводке.

В городе не работали - кто справлял торжество урожая, кто глазел на представление комедиантов - давали старую бретонскую драму о неверной жене, ночью покидавшую ложе постылого мужа, чтобы послушать пение соловья в саду. Потом соловей был удавлен, как пособник неверной жены, любовник погиб в дальних краях, а вероломная красавица стояла в развившейся кисее и рыдала, закрыв руками лоно…

Спектакль был прерван зычным ревом Волка у ворот:

- Эй вы, спешите видеть! Живой Папский легат на веревочке, вроде ученого медведя. Хотите, ешьте его, хотите, пейте. По дешевке отдаем! Прошу обратить внимание: папский легат - спереди невредимый, сзади почти целый! В обмен на каргу Этьенну де Фуа! Налетай, христиане!

Алессио молча выпрямился. Несмотря на стойкость он был смешон.

Доминиканская белесая сутана его испачкана была лесным сором, мелкие кудряшки фривольно выбивались из-под капюшона, пухлое лицо побледнело, как тесто.