Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

Ни произнеся ни единого слова, она остановилась перед прутьями решетки и принялась осматривать Колине. С откровенным удовольствием скользила взглядом по его кудрявым волосам, по сочным губам, темным глазам, совершенно обезумевшим от ужаса. Потом чуть отступила, чтобы оценить его целиком, впиваясь жадным взором в чуть хрупкое, но восхитительно ладное тело… Затем она обернулась к хозяину замка.

– Щедрый подарок! Он гораздо красивее того, что был на страстную пятницу… и такой нежный…

Она бросилась к Адаму и приникла к нему страстным поцелуем. Какое-то время они стояли неподвижно, слившись друг с другом и шепча нежные слова. Они тихонько смеялись, сообщнически переглядывались. Колине, на которого не обращали внимания, оцепенел от ужаса. Собрав все свои силы, он жалобно пролепетал:

– А когда мы поедем в Англию?

Призрак в черном засмеялся и направился к нему.

– Умоляю вас, госпожа. Если вы хозяйка замка Сомбреном, смилуйтесь над своим подданным!

Не переставая смеяться, она открыла дверь из вертикальных стальных прутьев и проскользнула в застенок. Неожиданно она сделалась серьезной и замерла перед узником, гордо выпрямившись.

– С чего ты взял, что я хозяйка замка Сомбреном? Я – Лилит, царица Ночи, Черная Луна, смуглая Ева, темная Мать… Смотри!

Рывком она распахнула свои покрывала. Между ее маленькими крепкими грудями краснела выжженная каленым железом перевернутая пятиконечная звезда… Колине отвел взгляд, но было слишком поздно. Он понял, что погиб. Если хозяйка замка так оголяется перед ним, значит, живым он отсюда не выйдет.

– Знаешь, что это?

– Ваша грудь, госпожа, но я ничего не видел, клянусь вам!

Она снова расхохоталась.

– Простачок!.. Я тебе про звезду говорю: это перевернутая пентаграмма, знак демона.

Лилит вытащила из-под вуалей золотой кинжал. В отчаянии Колине стал шарить глазами по стенам в тщетных поисках спасения: выхода, норы, чтобы юркнуть, какого-нибудь предмета, чтобы схватить… Но не было ничего. Да и что бы он мог сделать со связанными за спиной руками?

Из-за решетки раздался голос сира де Сомбренома:

– Он все-таки молод и силен. Ты уверена, что тебе нечего бояться?

– Не беспокойся. Я привычна. Ступай!..

Адам бросил последний взгляд на застенок и удалился, не сказав больше ни слова. Лилит никогда не разрешала ему видеть продолжение, но он прекрасно знал, что будет дальше.

Четыре раза в году Лилит хотела мужчину, чтобы съесть его сердце. Это и было истинной целью охоты на человека. Кроме Дня поминовения усопших – Дня мертвых – она устраивала это жуткое пиршество в Пепельный четверг, в Страстную пятницу и в первую безлунную ночь после Иоаннова дня, знаменовавшую собой возвращение к мраку.

С тех пор, как Адам перестал быть мужчиной и не мог больше удовлетворять желания своей супруги, это стало ее способом выказывать ему свою страсть. Не имея возможности предаваться любви, они занимались тем, что называли «предаваться смерти», и совместное упоение ужасом и кровью жертв доставляло им больше услады, чем в силах выразить слова…

Самаэль спокойно поджидал хозяина у дверей тюремного подвала. Сир де Сомбреном вскочил в седло и направился к виноградникам. Первый зуб выпал – его ждет новое лакомое зрелище. Решительно, никогда еще День мертвых не был так достоин своего названия!

Сомбреномская виселица виднелась издалека. Она была воздвигнута на высокой насыпи среди виноградников, так что работавшие там крестьяне постоянно натыкались на нее глазами… Когда Адам добрался до места, начался сильный, частый дождь. Согнанные к месту казни жители деревни уже толпились перед виселицей в окружении стражников. В отличие от Полыхая и его людей, тепло одетых, в касках, крестьяне стояли под дождем в жалких лохмотьях, с обнаженными головами – так им было велено.

Адам остановился перед ними, не слезая с Самаэля, и удовлетворенно окинул взглядом это дрожащее и чихающее стадо. Он был совершенно уверен, что жители деревни что-то подозревают насчет всех этих исчезновений, потому и старался их запугать, чтобы помалкивали.

Здесь регулярно вешали кого-нибудь из поселян без всякой вины, просто для острастки. Нагое тело оставляли гнить на виселице, пока на землю не выпадал первый зуб. Тогда хватали следующего, также выбранного наугад, совершенно произвольно. При таком ритме случалось примерно три казни в год, и должное впечатление было обеспечено.

Адам спешился. Чумазая крестьянка, извлеченная из тюрьмы, плакала у подножия насыпи меж двух стражников. Третий, исполнявший обязанности палача, подошел к Адаму и протянул ему какой-то маленький предмет.

– Первый зуб, монсеньор…

Адам подбросил кусочек кости на латной рукавице. Тот глухо брякнул о железо.

– Сними.

Палач взобрался по лестнице и спустил вниз повешенного – нагой, совершенно одеревеневший труп. Некогда это был человек, а теперь, обезображенный при участии ворон, солнца и дождя, он превратился в средство устрашения.

Адам усмехнулся. Решительно, нынешний день пришелся ему по нраву. Почему бы не позабавиться еще немного? Он приблизился к осужденной крестьянке, схватил ее за руку и подтащил к казненному.

– Смотри хорошенько! Ты станешь такой же! Тоже сгниешь нагишом перед всем честным народом!

Бедная женщина испустила душераздирающий вопль, способный надорвать самое жестокое сердце, но у Адама де Сомбренома уже давно не было сердца. Он бросил Полыхаю:

– Тащи сюда ее выродков. Пусть стоят в первом ряду!

Их было трое. Трое мальчуганов. Они были так напуганы, что даже не плакали. Адам велел поставить их на колени и обернулся к стражникам.

– А теперь раздеть донага!

Крестьянку раздели и связали ей руки за спиной. Она была тощая, почерневшая от грязи, вся в красных пятнах от какой-то кожной заразы… Сир де Сомбреном наклонился к троим ребятишкам.

– Слушайте меня хорошенько, висельное отродье, если не хотите, чтобы с вами случилось то же самое! Стражники будут приводить вас на это место каждый день, и с восхода до заката вы будете на коленях молиться здесь о прощении грехов вашей матери, пока она тут висит.

Испуганный ропот прокатился по толпе поселян и тотчас же смолк сам собою. На какой-то миг возмущение и ненависть чуть не прорвались наружу, но страх возобладал. Страх оказался сильнее гнева. Адам оценил это как знаток. Он отвернулся и произнес любезным тоном:

– Господин капеллан, мы ждем ваших святых наставлений…

Приблизился некий человек, доселе державшийся в стороне. Он был довольно тучен, дрябл и белолиц, лет около пятидесяти.

Замкового капеллана Адам выбирал очень тщательно. Этот был чревоугодником, падким до роскоши, денег и даже плотских утех – настоящая карикатура на развращенного священнослужителя. Адам осыпал его золотом, потакал всем его страстишкам и взамен добился сообщничества, которое никогда его не подводило.