Круг - Матс Страндберг

— Зайдем обратно? — спрашивает он.

Она кивает. Да, надо вернуться.

Когда они заходят в актовый зал, директор все еще стоит на сцене. Повсюду плачут ученики. Первокурсники, второкурсники, третьекурсники. Плачут даже те, кто не знал Элиаса. Появление Густава и Ребекки остается незамеченным.

— Давайте послушаем стихотворение, после которого состоится минута молчания по Элиасу, — мягко говорит директриса. — Затем выйдем на школьный двор и спустим флаг.

На сцену поднимается белокурая девушка.

У Ребекки пересыхает во рту. Место за кафедрой занимает Ида Хольмстрём.

— Обалдеть! — выдыхает Густав.

Но никто другой не удивляется. А что удивительного? Все последние годы Ида была председателем школьного совета, активисткой и любимицей учителей.

«Никто не заставлял Элиаса краситься и носить такую одежду».

Слова Иды эхом звучат в голове Ребекки. Ида наклоняется вперед, и в микрофоне слышится ее громкое дыхание. Всхлипы в зале стихают.

— Меня зовут Ида Хольмстрём, мы с Элиасом проучились в одном классе девять лет. Он был прекрасным парнем, и мы всегда старались поддержать его, когда ему было плохо. Без него стало пусто. Для всех друзей Элиаса я хотела бы прочитать вот это стихотворение.

Ребекка бросает взгляд на Густава — он так сжал зубы, что на скулах проступили желваки.

— Когда умру, мой милый, не надо горьких слез. И над моей могилой к чему цветенье роз?[5]

Голос Иды дрогнул, она откашлялась. Неужели растрогана? Или играет? Снова слышатся всхлипывания. Это красивое стихотворение, но отвратительно то, что именно Ида Хольмстрём читает его для Элиаса.

«Если ему казалось, что все так ужасно, он мог бы подстроиться и стать более нормальным».

Ребекка оборачивается и исподтишка бросает взгляд на Линнею, наверное, единственного настоящего друга Элиаса во всем этом зале.

Линнея не пытается скрыть своей ненависти. Ребекка никогда не видела такого взгляда раньше, и она тут же понимает: сейчас что-то произойдет.

— И песен полных боли, прошу тебя, не пой. Будь просто ветром в поле, моею будь травой, — заканчивает Ида, оглядывая публику, как будто в ожидании аплодисментов. И добавляет: — А сейчас минута молчания.

Тишина длится пару секунд, не больше. Ребекка слышит, как на заднем ряду громко хлопает откидное сиденье — это со своего места поднимается Линнея.

— Тебе не стыдно? — говорит она во весь голос.

В зале проносится гул, и несколько сотен учащихся оборачиваются на голос.

— Ты стоишь тут и притворяешься, что сочувствуешь Элиасу! Да ты же сама издевалась над ним!

Ида застыла от неожиданности. Но тут вмешалась директриса.

— Линнея… — начала она.

Но Линнея уже шла по проходу между рядами к сцене, продолжая при этом говорить:

— В восьмом классе Эрик Форслунд, Робин Сеттерквист и Кевин Монсон обстригли Элиасу волосы… — Линнея подходит ближе к сцене, где стоит судорожно вцепившаяся в кафедру Ида. — …всю голову выстригли, клочками. Поранили кожу. А ножницы им дала ты, Ида! Ты! Я видела своими глазами. И вы все тоже видели, вы, жалкие двуличные твари!

С задних рядов, где сидели школьные неформалы и альтернативщики, послышались одобрительные возгласы.

Ида наклоняется к микрофону.

— Очень плохо, что над Элиасом издевались, — говорит она неестественно тонким голосом. — Но то, что ты говоришь, неправда.

Все дальнейшее происходит настолько быстро, что никто не успевает среагировать. В одну секунду Линнея оказывается на сцене и приближается к Иде, которая наконец отцепляется от кафедры и делает шаг назад.

— Линнея! — в панике кричит директриса.

Сейчас случится что-то ужасное, думает Ребекка. Этого нельзя допустить. Этого нельзя допустить ни в коем случае.

В следующее мгновение раздается скрежет. Металлическая балка, к которой прикреплены софиты, отрывается. И с грохотом обрушивается на кафедру, а с нее сваливается на пол как раз между Линнеей и Идой. Разлетаются осколки разбитых ламп.

Шум микрофона зашкаливает, все затыкают уши, но вот наконец вахтер выдергивает шнур. И наступает тишина. Звенящая тишина. Все замирают. И молчат.

Линнея и Ида смотрят друг на друга не шевелясь. Ида проигрывает безмолвную дуэль. Она сбегает со сцены и ищет защиты у своих друзей, сидящих на первом ряду.

Шум снова нарастает. Директор пытается что-то сказать Линнее, но та спускается в зал и бежит к выходу.

Ребекка смотрит на пыль, которая до сих пор кружится в воздухе. На осколки стекла, рассыпанные по дощатому полу.

Это сделала она.

Мысль, конечно, безумная, но это правда. Именно она это сделала. Поверить в такое невозможно, но это было. И случилось у всех на глазах.

— Успокойтесь! — кричит со сцены директор. — Сначала выходят первые ряды. Потом все остальные. Собираемся на школьном дворе.

Ребекка не может оторвать взгляда от металлической балки. Она никогда не верила в сверхъестественные силы. Никогда не воспринимала всерьез истории про привидения и предсказания гороскопов.

Но сейчас сомнений быть не могло. Она знает это точно.

* * *

Анна-Карин покидает актовый зал одной из последних. Она сидела в последнем ряду, в самом конце зала, чтобы никто ее не заметил. Это было особенно важно сегодня, когда она решила оставить Пеппара дома. Или, скорее, Пеппар сам принял такое решение. Анна-Карин взяла его, чтобы положить в карман, однако он вырвался из ее рук, шмыгнул под диван и сидел там, пока не пришло время идти на автобус.

Это огорчило и напугало ее.

Анна-Карин всегда легко ладила с животными. Они любили ее. Так было всегда.

Но в последние дни все пошло наперекосяк. Пеппар. Мамин голос, который вдруг пропал и до сих пор не вернулся. Странные сны, запах гари в волосах. Хаос на сцене определенно с этим связан.

Анна-Карин в задумчивости спускается вниз по лестнице и выходит во двор. Через просветы в толпе она видит, как к флагштоку подходит вахтер. Чуть поодаль стоит директриса. Ее лицо напряжено.

Флаг медленно поднимается вверх, потом снова скользит вниз, но где-то на полпути замирает и так и остается приспущенным.

Гимназисты несколько минут стоят, не зная, что делать дальше. Некоторые снова начинают плакать, но после драмы, разыгравшейся в актовом зале, слезы кажутся неискренними. Директор что-то говорит, и ближние к флагштоку ряды разворачиваются и начинают двигаться по направлению к школе. Теперь на очереди беседы с учителями и психологами. «Очень важно не упустить время и выявить чувства, вызванные этой ситуацией», — сказала в своей речи директор. Как будто неприятные чувства можно легко вымести прочь, как мусор со школьного двора.

Анна-Карин смотрит на флаг.

Бедняга Элиас, думает она. Но у него хотя бы были друзья, похожие на него.

У Анны-Карин никогда не было своей компании. Не было пристрастий к определенной музыке или к особому стилю. В ней вообще не было ничего особенного.

— Эта идиотка Линнея…

Голос справа кажется знакомым. Анна-Карин смотрит туда и видит Эрика Форслунда. Рядом с ним стоят Кевин Монсон и Робин Сеттерквист. Те самые, которые напали на Элиаса с ножницами. Те, кого Линнея только что разоблачила перед всей школой.

— Ну она у меня попляшет!

Остальные кивают. Анна-Карин внезапно чувствует прилив злости. Она пристально смотрит на них, и наконец Эрик Форслунд замечает ее. Впервые за много лет Анна-Карин встречается взглядом с Эриком. В последний раз она смотрела ему в лицо в первом или во втором классе, когда еще не знала, что жить нужно не поднимая головы, что только так можно выжить.

— Чего уставилась, Потник? — шипит он.

Волна злости накрывает ее. Но злится она не на себя. Она больше не злится на себя за то, что она такая некрасивая, несуразная, неловкая, жирная, противная, жалкая. Ее злость направлена на Эрика. Она ненавидит его. И это приятное чувство. Легкое и веселое, как газировка.

ОБОССЫСЬ!

Она смотрит на него в упор и видит, когда это происходит. В глазах Эрика мелькает ужас. По джинсам расползается большое темное пятно.

Эрик в панике оглядывается. Пока еще никто не заметил случившегося. Еще есть время спасти ситуацию.

И тут появляются Ида, Юлия и Фелисия. Ида, которую только что опозорили перед всей школой, рада переключить внимание окружающих на другого. Она смотрит на Эрика. Ее взгляд опускается вниз и возвращается к его лицу. Она не может сдержать улыбку.

— Заинька, да что же это? Ты описался? — с фальшивым сочувствием в голосе восклицает она. Ида говорит негромко, но так, чтобы все стоящие рядом обернулись. А следом за ними — другие, те, кто стоит чуть дальше, и их соседи, и те, кто вокруг. Раздается смех. Именно такой освободительный смех, который так нужен им сейчас.

— Фуу, — слышится чей-то голос.