Рейтинговые книги
Читем онлайн Расстрелять! – II - Александр Покровский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 55

Комдив посмотрел в тромбон, увидел всё это безобразие и говорит с оттяжкой:

— Ну-у, лей-те-нан-т… ну-у, лей-те-нан-т… ну, га-дю-ка… ну, козёл… ну, туши лампу… ублюдок… ну… ну-у (Матильда-Бартоломео-Медичи…) ну, фейсом об косяк… ну, сделал…

— Эй,— обернулся он к тому херу, что к комиссии приставлен,— комиссия ещё не обтрескалась там?

— Да нет ещё…

— Ну, ты им графинчик-то ещё добавь. Организуй им ещё графинчик. И закусочки ещё сообрази. Пусть жрут, пока не обписаются.

— Сделаем…

— Лейтенант! — заорал комдив, когда лейтенант на корунде подскочил поближе.— Ты чего, собака, творишь? Ты чего творишь, ухлёбок! Думать надо, лейтенант! Соображать! Вот этой самой елдой, что у тебя вместо головы! Ты чего там оторвал? Ты чего оторвал, вентиль тебе в грызло! Чего у тебя там вместе с дверью всплыло! ЖИ-ВА!!! Немедленно взять её на борт! Понял?

Лейтенант кивнул.

— Ну, смотри, лейтенант, и смотри внимательно. Когда мы те две оставшиеся подрежем, ты зайдёшь сбоку и эту тоже бросишь. Понял? Нужно, чтоб три мины всплыло. Три. Ясно? Для комиссии. Понял?

Лейтенант ещё раз кивнул. Ему стало всё ясно. Что может быть проще? Он заарканил всплывшую мину и втащил её к себе на борт.

Комиссию вывели наверх подышать, поддерживая за подтяжки: только они падать, их за подтяжки — раз! — и в вертикальную сторону. А в это время протралили, мины все подрезали, и они всплыли как положено. Две штуки. И тут ещё одна всплывает. Откуда она взялась — чёрт её знает. Район-то старый, может, старая какая всплыла.

Пока эту новую мину наблюдали, лейтенант думал, бросать ещё одну или не бросать. Потом решил всё же бросить, как велели. Зашёл и бросил. Ставили три мины, а выловили четыре.

— Убью лейтенанта,— сказал комдив,— убью гада безмозглого. Зарежу! Разнесу в мелкий винегрет. Порву в клочья…

Адмирал из комиссии: маленький, старенький, пьяненький, смотрит себе под ножки, бровки у него вверх ползут, а зрачки при этом не спеша стекают сами, направляясь к кончику носа, и ещё качает его — туда-сюда, туда-сюда.

Ему показывают на мины и говорят:

— Товарищ адмирал, ставили три мины, а всплыли четыре. Четвёртую ещё захватили. Район-то старый, товарищ адмирал, вот они и всплывают…

А адмирал как-то покорно так обмяк весь, уставясь в точку, и говорит:

— Ну… всплыла и… всплыла… ну, зах-ва-ти-ли… её… ну… а шило-то у тебя есть?.. ещё…

— Есть!!!

Лейтенанта потом доставили к комдиву, естественно, когда всё улеглось.

— Лейтенант,— сказал ему комдив устало,— ну, ты хоть сейчас понимаешь, что ты — ублюдок? Ты хоть отдаёшь себе отчёт в том, что ты — ублюдок? Ты хоть представляешь себе или до сих пор не представляешь? Что это такое? Чего ты сегодня творил? Обурел в корягу?

Лейтенант представил себе всё это ещё разочек и «обурел в корягу» — пошёл и назюзюкался до бесчувствия, просто штанцы спадали. Явился он на КПП, а там его не пускают. Новенький он был, лейтенант, только из училища, к нему на КПП ещё не привыкли.

— А я,— сказал лейтенант кэпэпэшпикам,— про-ве-ряю-щий… из… шта-ба… базы…

Кэпэпэшники как только это услышали, так столбняк на них и нашёл, и они пропустили лейтенанта в бригаду.

Ночью комдива подняли с постельных принадлежностей и сказали ему, что у него проверяющий из штаба базы два часа уже по пирсу шляется, и где только он уже не был, и чего только он там не обнаружил — во всех мусорных ящиках побывал. А теперь они отправились на корабль.

— Кто это «они»? — спросил комбриг спросонья.

— «Они» — это проверяющий,— сказали ему, издеваясь.

Комбриг надел подштанники и помчался.

— Где проверяющий? — налетел он на кэпэпэшников.

— А вон там, на корабль зашёл. Комдив влетел на корабль.

— Где он?! — спросил он у вахтенного.

— Он? — сказал вахтенный.— Вон…

Лейтенант лежал в каюте без чувств.

Не будем говорить о том, что орал комбриг, когда его обнаружил; он ещё бил по койке ногой. Лейтенанту было всё равно, он ничего не слышал, только тело его от этих ударов подпрыгивало. Лейтенант был без памяти, отравившись, зараз столько скушав, и вонючий храп его разносился по кораблю до самого обеда.

«Мазандаранский тигр»

Командира звали «Мазандаранский тигр». Он принял нашу курсантскую роту как раз в тот день, когда в клубе шёл фильм с таким названием.

Угрюмое, дырявое от оспы лицо, серые колючие глаза. Освети такое лицо снизу в полной темноте фонариком, и с ним можно грабить в подъездах. Когда он начинал говорить, щёки и подбородок у него подёргивались, брови залезали наверх, оловянные глаза смотрели поверх голов, а верхняя губа, вздрагивая, обнажала крупные клыки. Мы обкакивались на каждом шагу.

Голос у него был низкий, глубинный, говорил он медленно, чеканно, по слогам, подвывая. «Я пят-над-цать лет ка-пи-тан-лей-те-нант!» — любил повторять он, и мы за это его называли «Пятнадцатилетним капитаном».

Кроме этой устная газета «Гальюн Таймс» наградила его кличками «Саша — тихий ужас», Кошмар и «Маниакальный синдром»; дневальные, оставаясь с ним один на один в пустом ротном помещении, когда все остальные уходили на занятия, страдали внутренними припадками и задержками речи. Им полагалось встречать командира, командовать «смирно» и в отсутствие дежурного (а те любили смываться) докладывать ему: «Товарищ капитан-лейтенант! Во время моего дежурства происшествий не случилось!»

В это время Тигр, приложив руку к головному убору, обшаривал стоящее перед ним «дежурное тело» злым, кинжальным взглядом.

Попадать ему во время доклада глазами в глаза не рекомендовалось. Могло наступить затмение. Можно было поперхнуться, заткнуться, и надолго.

Поперхнувшемуся было совсем плохо. Тягостное молчание друг перед другом с поднятыми к головам руками прерывалось только горловыми взбулькиваниями растаращенного дневального (у него непрерывно шла слюна) и могло продолжаться до обморока.

Дневальные переносили обморок стоя, привалившись к столику. У нас это называлось «отмоканием».

С тоской сердечной я ждал своего первого дневальства и, когда оно наступило, со страхом прислушивался к шорохам на лестнице. По лестнице должен был подняться он — Тигр. Вокруг тишина и слуховые галлюцинации, наконец отчётливо стали слышны шаги и покашливание, потом — сморкающиеся звуки. Идёт! Дверь распахнулась, и я шагнул как с пятиметровой вышки.

— Смирно! — истошно заорал я, чуть вращая от усердия головой.— Товарищ капитан-лейтенант…

Тигр не слушал рапорта и, слава Богу, не смотрел в глаза.

— Вольна-а…— И тут раздалось: — Возь-ми-те голяк… (думаю: Господи, а что это?) и об-рез… (мама моя, а это что?) и у-бе-ри-те э-т-о  го-в-но  на а-л-ле-е… (слава Богу, понятно).

Но дневальный не имеет права покидать столик. Моё мешканье не ускользнуло от Тигра. Он начал медленно, с живота поднимать на меня глаза, и пока он поднимал, у меня внутри всё становилось на цыпочки и отрывалось, становилось и отрывалось.

Брови у Тигра полезли вверх. Мои брови ему навстречу сделали то же самое. Теперь он смотрел мне в глаза. Не в силах оторвать от него зачарованного взгляда, тёплым от ужаса голосом я прошептал:

— А… Х… у  сто-ли-ка  кто будет стоять?

Глаза у Мазандаранца вылезли, и я наполнился воздухом, а он зашипел, заприседал головой; лопнуло! прорвалось! загрохотало!

— С-сы-то-лик?! Мо-ли-к?! Едри его мать! Я буду стоять! Я!

Я бросился в дверь, прогрохотал по лестнице и ещё долго-долго носился по инерции по аллеям. Без памяти, без голяка и без обреза. Я готов был руками, руками убирать это говно!

Только когда аллеи начали повторяться, я начал соображать. Потом я отправился искать то место, где успели нагадить.

О, ужас! Я его не нашёл.

За супом

Лодка, всплыв, легла в дрейф. В центральном посту в креслах полулежали вахтенные, и наслаждались эти вахтенные свежим и вкусным морским воздухом.

Тем, кто никогда не лежал в креслах в центральном посту, никогда не узнать настоящий вкус свежего морского воздуха.

Лодка вентилировалась в атмосферу, а значит, все лежали и нюхали.

Время было послеобеденное, а в это время, предварительно нанюхавшись, все мечтают только лечь и уснуть впрок.

Был полный штиль, а это самое приятное, что может быть для всплывшей дизельной подводной лодки.

В штиль никто не лежит рядом с раковиной, не стонет в каюте, не обнимает полупорожнюю банку из-под сухарей.

Штиль — это блаженство, если блаженство вообще возможно на военно-морском флоте.

На мостике стояли командир и старпом. Командир и старпом курили. У командира на лице висело президентское презрение ко всему непрезидентскому. Старпом курил с недоделанным видом. То есть я хотел сказать, что он курил с видом недоделанной работы, а вокруг стоял жаркий летний полдень; морскую поверхность то и дело вспарывали стаи летучих рыб, которые стремглав от кого-то удирали, и всё было хорошо и спокойно, и тут вдруг…

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 55
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Расстрелять! – II - Александр Покровский бесплатно.

Оставить комментарий