Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

Танцы, естественно, на этом закончились. На следующий день Волкова арестовали по заявлению родителей потерпевшей и увезли в районный центр. Он совершенно равнодушно к этому отнёсся и сказал следователю, что сам не знает, как так получилось: мол, автоматически всё произошло. Рефлекторно.

Мать его пошла по разным инстанциям и дошла даже до того товарища, который вёл с ней беседу в горкоме. Дело замяли, сказав, что девица сама не очень корректно себя повела: виданное ли дело, чтобы советская девушка, комсомолка к тому же, вот так вешалась на шею члену КПСС! Но всё-таки её отвезли в какую-то специальную клинику, где более-менее поправили причинённый её внешности урон.

Особист поговорил с Волковым «по душам», пригрозил исключением из партии – в то время это было крайне ощутимое наказание – и призвал держать себя в руках, а не пугать матушку такими выходками, и не распускаться, потому что Советская Родина кому попало не доверяет защищать свои интересы в борьбе с врагами мировой революции! А звание коммуниста и отличника по боевой и политической его ко многому обязывает…

После этого эпизода Волков уехал из нашего города. Говорили, что он устроился работать на какой-то завод в Ленинграде, а заодно учился на вечернем отделении Военмеха. Иногда он приезжал к матери на несколько дней, но всегда тайно, как шпион. Хотя в нашей местности, где все друг про друга знают, очень трудно оказаться незамеченным. Привозил ей деньги и продукты, с которыми становилось всё хуже и хуже. Ни с кем не общался, словно боялся что-нибудь опять натворить, а целыми днями сидел на чердаке своего дома и читал книги. В один из таких приездов он женился на соседской женщине, которая была несколько старше его, за месяц собственноручно срубил ей дом в самом конце своей Лесной улицы, за которой сразу начинался лес – в тамошние дворы иногда забредали волки. У самих Волковых во дворе даже жил одно время приручённый волчонок, который затем превратился в похожую на овчарку собаку.

Новый дом был обнесён высоким забором. Ещё он купил жене корову и гусей – всё, как она просила. И опять уехал. Перед отъездом предупредил жену, что если она в его отсутствие сблизится с кем-нибудь, то он «уроет» их обоих.

– Дурак ты, Волков, – сказала она ему ласково и поцеловала в ухо.

К жене его никто и не думал приближаться. Во-первых, она была женщина основательная и домовитая и не имела привычки мести хвостом перед мужиками. Тем более что при таком хозяйстве в лице коровы и гусей некогда было. А во-вторых, ни у кого не было желания сталкиваться и конфликтовать с Волковым.

Он исчезал и снова появлялся, но никто уже не обращал на это внимания, потому что началась очень сложная и непредсказуемая жизнь, когда уже никто не был уверен в завтрашнем дне и в том, что этот день вообще наступит. Никто уже не был уверен, что, вернувшись домой после работы, не найдёт свой дом разграбленным. Никто, уходя из дома, уже не мог сказать точно, вернётся ли он назад живым и здоровым. Каждый скрип половицы по ночам заставлял людей просыпаться и вздрагивать от мысли, что в дом пробираются лихие люди.

Когда стали закрываться предприятия, отчего в стране появились миллионы безработных, Волков также оказался не у дел. Чем он стал заниматься, никто не знал – тогда многие стали заниматься, чем придётся. Однажды какие-то неизвестные мужики привезли его на Лесную улицу с огнестрельным ранением. Они хотели отвезти его в больницу, но он приказал, чтоб везли к жене. Жена его выходила, и через несколько дней он снова куда-то исчез.

И вот он объявился ближе к середине 90-ых, когда богатства страны делили, как свадебный торт. Может, он и раньше вернулся и закрепился, но никто не заметил: был он не шумным, в отличие от Горниста, и не привлекал к себе никакого внимания. Горнист и сам не сразу обратил внимание на такую серьёзную для себя конкуренцию.

Трубачев больше походил на весёлого купчину, который гуляет по несколько дней кряду. Он менял свои иномарки чуть ли не каждую неделю, а женщин – чуть ли не каждый месяц, а то и чаще. Причём делал это так, чтобы все знали. Даже сам мэр города, товарищ Моськин Арнольд Тимофеевич, у которого уже не было свободного места в паспорте от штампов, негодовал и переживал по этому поводу, потому что Горнист давно обошёл его в этом деле. Красивых женщин Трубачев любил, как явление, как красивые машины и аксессуары. Он так и говорил, что у него ещё не было синего лимузина, мобильника светло-зелёного цвета и брюнетки с серыми глазами. То есть разные были брюнетки, но такой, чтобы с серыми глазами – нет. Поэтому не успокаивался, пока не находил брюнетку с нужным цветом глаз, нужного роста и всего прочего. Говорили, что одну свою бабу он выгнал только за то, что она была не рыжей, как ему требовалось для коллекции, а крашеной шатенкой. Он давно уже перебрал всех местных красавиц, разных бывших мисс Райцентр и королев красоты облцентра. Первая его жена была королевой красоты деревни Жупкино. Я помню, когда конкурсы красоты ещё только появились, придя на смену соревнованиям и играм вроде «А ну-ка, девушки!», в нашем доме культуры тоже проводились разные конкурсы среди местных красавиц. А мы, тогда ещё угловатые подростки, похожие на гадких утят, с восторгом смотрели на этих прекрасных девушек, которые завоёвывали звания мисс Пендиковка, мисс Николина Грива и мисс Трясовласьево. Иногда девушки так и отвечали, если кто-то выражал сомнение относительно их достоинств: «Да я в восемьдесят седьмом году получила титул Мисс Семипальцево!!!»

Каждый раз Горнист обязательно венчался в церкви, делая щедрые пожертвования. Этот кураж ему был нужен, потому что он потерял всякий человеческий покой от той жизни, которую вёл. Он был из тех людей, которые быстро пьянеют от власти и начинают скучать. Ему уже недоступны и непонятны простые радости жизни, как ликование от покупки понравившейся книги, нового пылесоса или поездки на экскурсию в Петергоф. Горнисту было достаточно только щёлкнуть пальцами, и всё к нему приходило само, теряя ценность. «Что опьяняет сильнее вина? – спрашивал Киплинг, и тут же давал ответ: Лошади, женщины, власть и война». Вот и вокруг Горниста табуном носились красивые женщины, у него была какая-никакая власть и вечная война с конкурентами. Казалось бы, живи да радуйся при таком раскладе. А ему всё наскучило. Всё! Он, конечно же, чувствовал, что заигрался, но остановиться уже не было возможности. Видимо, именно это и называют рецидивом, когда душа уже загублена, потому что пролито слишком много чужих крови и слёз, а в своей крови накопилось слишком много необъяснимой ненависти. Если прекратишь делать то, что делаешь, всё равно уже ничего не изменишь и останешься всё тем же убийцей и грабителем в памяти народной. Поэтому и останавливаться незачем: это не вернёт людям их отнятые жизни и растоптанные мечты. Это хуже наркотика, потому что от него человек ещё может освободиться и стать другим, а от осознания того, что ты причинил столько горя людям, ты уже никогда не сможешь освободиться.

Тогда религия только начинала входить в моду, и в стране было полно церквей и храмов, искалеченных в годы богоборчества, а денег на их восстановление не было. Горнист давал деньги, думая, что это хоть как-то зачтётся ему при встрече с Всевышним. Он был верующим «на всякий случай» в общепринятого церковного Бога, который создал человека. Но теперь человек сам создаёт своих богов, подлаживая их под свои нужды, наделяя их желаемыми ему чертами, чтобы было удобно в них верить.

Один раз Горниста видели на станции среди каких-то бомжей из Вологодской области, которые ехали с «заработков» из Петербурга. Его люди взяли с них оброк. Горнист, будучи под сильным кайфом, стал рассказывать этим оборванцам о царе Соломоне, который к концу жизни пришёл к мысли о тщете и суетности человеческой жизни.

– «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё – суета и томление духа! – с артистизмом цитировал Горнист Книгу Екклезиаста, фланируя взад и вперёд в дорогом пальто нараспашку, чтобы из-под него всем был виден щеголевато заткнутый за кожаный ремень брюк чёрный пистолет. – Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть… Я предпринял большие дела: построил себе дома, насадил себе виноградники, приобрёл себе слуг и служанок. Собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей, завёл у себя певцов и певиц. Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот всё – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!». Но не приобрёл я соломоновой мудрости. Не дал Бог мне мудрости, потому что «во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь».

Люди смотрели на то плачущего, то хохочущего главаря банды и поёживались, размышляя: придуривается он или вправду так страдает.