Иван Савич Поджабрин - Иван Гончаров

- Ах, какой ужас вы говорите! Девушка не может подвергнуться опасности, когда не хочет даже слышать о ней... а не то чтобы...

- Что-с: не то чтобы?..

- Ну, то есть... ах, да вот и крестный! Здравствуйте, крестный!

В комнату вошел дородный человек лет пятидесяти, седой, с анненским крестом на шее.

- А, да у тебя гости? - сказал он и боком поклонился Ивану Савичу, поглядывая на него исподлобья.

- Это сосед, что подо мной живет, - отвечала Прасковья Михайловна.

- Ась?

- Сосед, Иван Савич, пришел узнать, не колют ли здесь дрова: он желает познакомиться со мной. Я без вас не смела, крестный. Кажется, хороший человек! - шепнула она.

- Где изволите служить? - спросил крестный.

Иван Савич сначала замялся, наконец пробормотал название своего департамента.

- А! - сказал чиновник, - у вас начальник отличный человек! умная голова! и барин, настоящий барин! Вот бы послужить при этаком! Да позвольте-ка: никак вчера... нет, третьего дня... или вчера?.. что это я забыл! Да, точно вчера: от вас получено к нам отношение. Кто это писал его у вас? Ну, пройдоха, нечего сказать: этакой крючок загнул! Вот, изволите видеть: по нашему ведомству один чиновник попал под суд. Он прежде служил у вас и там был под следствием. В аттестате-то глухо насчет этого сказано. Вот мы и обратились к вам с просьбою о доставлении ближайших сведений по сему делу. Ну и получили же от вас бумагу! Ах ты, Господи! есть же ведь люди - как пишут! Написан лист кругом, а точнейших сведений нет никаких. Я нарочно списал себе эту бумагу...фу-ты, как славно написана! Дай-ка, Параша, водочки. Не прикажете ли?

- Нет-с, покорно благодарю.

- Ась?

- Покорно благодарю. Я не пью, - сказал Иван Савич.

- А кто у вас начальник отделения? - спросил чиновник.

- Стуколкин, - отвечал Иван Савич.

- Матвей Лукич! - с удивлением подхватил крестный, - ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз... Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать... Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра на вечеринку. Там потанцуют; а у нас добрый вистик составлен: три начальника отделений, только я один чиновник особых поручений попался! А в четверг они у нас.

- Ах, крестный, как это весело, как весело! - заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем.

- Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, - если вам не скучно будет.

- Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту...

- Ась?

- Непременно, мол, воспользуюсь... - сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя.

- Авдей! кажется, я пожуирую... - говорил он, возвратясь домой.

- Не могу знать! - отвечал Авдей.

- Только это, брат, совсем не то... тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая...

- Э! ну вас тут, раздуло бы горой... - ворчал про себя Авдей.

- Как же ты с знатной барыней кончил? - спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке.

- Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку... Графы да князья... большой свет... не хочу! Бог с ними! я люблю свободу... так и отстал.

- Напрасно! - сказал Вася, - ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл... Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э!

- Конечно! - сказал Иван Савич, - оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства... что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж.

В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната... Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом:

К моей постели одинокой

Не крался в темноте ночной...

В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень почтительны. В другом углу девушка разливала чай. Дамское общество было в гостиной. На диване сидела старшая сестра Прасковьи Михайловны, женщина высокого росту, прямая, как веха, потом хозяйка и еще две какие-то девицы. Около них любезничали два племянника крестного папеньки - один студент, другой юнкер. Дамы сидели, мужчины стояли, потому что негде было сесть. Играли в фанты.

- Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми? - сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, - что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так.

- Ах! да она кусается! - сказал Иван Савич, отдернув руку.

- Нет-с, никогда.

- Помилуйте! вот, посмотрите, до крови.

- Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам! - сказала Прасковья Михайловна. - Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть... что бы? мы играем в туалет - все вещи разобраны... ну, будьте гребень.

- Да это я взяла! - пропищала одна маленькая девочка.

- Ты, ma chиre, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень.

- Очень хорошо-с, - сказал Иван Савич.

Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет, все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался.

Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему.

- Утром я встаю в десятом часу, - говорил он хвастливо, - иногда хожу в должность, иногда нет, как случится... потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde10 гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве... Так время неприметно и пройдет до обеда.

- А позвольте спросить, кто теперь министром у французов? - спросил крестный.

"Министром? А черт его знает!" - подумал Иван Савич. - Теперь-с... начал он и остановился.

- Ась? - спросил крестный.

- Теперь... министерство распущено, - вдруг сказал Иван Савич, как будто по вдохновению, - никого нет.

- Стало быть, товарищи управляют, - примолвил тот.

- Там ведь одно министерство, - сказал Иван Савич. - Как, неужели? И один министр?

- Нет-с, много.

- Много! какая диковинка...

И пошли толки о том, как это должно быть неудобно.

- Потом, - продолжал Иван Савич, - иду обедать к Леграну или к Дюме. Тут соберутся приятели, покутим, вечер в театре: так и жуируем жизнию...

- Вот живут-то! э! - сказал с завистью один чиновник, - пожил бы так! а то в восемь часов иди в должность да и корпи до пяти! Заживо умрешь.

- Что должность: сухая материя! - примолвил Иван Савич. - Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.

Иван Савич признан был всем обществом за любезного, фешенебельного и вообще достойного молодого человека. Крестный особенно был ласков с ним.

Иван Савич благодарил его за дозволение бывать у его крестницы по четвергам.

- Сам я не надеялся получить это позволение, - начал Иван Савич, Прасковья Михайловна так боязливы...

- Ась?

- Прасковья Михайловна так боязливы...

- Оно не то что боязлива, извольте видеть... - отвечал крестный, - а того... получила от отца фундаментальное воспитание. Мать была, правда, баловница, - не тем будь помянута, - да умерла рано; а покойник-то отец, мой сослуживец, уж коллежский советник, - вот он был строг, не любил баловать. Он ее и приучил к аккуратности и воздержанию. Не будь его, смоталась бы, чисто смоталась бы девка. Да он, - царство ему небесное, был с правилами человек и ей внушил. А то она...

- Что такое? - спросил Иван Савич.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

После этого вечера Иван Савич решился прийти и не в четверг. Его встретили градом упреков и в то же время сняли со стула шаль и ридикюль, чтобы очистить ему место. Он повторял эти визиты в неделю раз, потом чаще и чаще. Прием всегда был одинаковый. Наконец однажды он решился приступить к объяснению. Был зимний вечер. Всё было тихо кругом. Кухарка спала у себя в кухне. Горничная ушла к соседям в гости. Сама Прасковья Михайловна сидела на диване и шила в пяльцах. Иван Савич сначала сидел напротив ее, потом у него в голове мелькнули какие-то соображения, и он сел рядом с ней на диване, так что ему был виден затылок и вся спина соседки. Он открыл, что косыночка не доходила вплоть до платья и часть плеча оставалась обнаженною. Он уж был откровенен с Прасковьей Михайловной, говорил ей о дружбе, о любви, - не к ней, а вообще. Она сначала зажимала уши, кричала, потом не зажимала ушей и не кричала, но зато ничего не отвечала, так что Ивана Савича брало зло. Он решился заговорить о любви к ней. Для этого-то он и пересел рядом, чтобы, в случае неблагосклонного приема своих объяснений, избегнуть грозных взоров оскорбленной добродетели.