Аномия в России: причины и проявления - Сергей Кара-Мурза

Как следует из приведенных данных, общий вектор происшедших изменений — активное расширение зоны действия норм негативных и сужение позитивных. Так, в 8,4 раза уменьшилась доля микросред, в которых почти все люди уверены в завтрашнем дне, и в 2 раза стало меньше тех, в ближайшем социальном окружении которых также почти все стремятся работать как можно лучше. На 40% сократилась доля микросред, состоящих в основном из людей отзывчивых, всегда готовых прийти на помощь. Напротив, в 4,4 раза стало больше людей, в ближайшем социальном окружении которых почти все озабочены исключительно собой, личным благополучием. В 3 раза возросла доля микросред, состоящих из пьющих людей, в 1,4 раза — доля, где спиртными напитками злоупотребляет большинство. В ближайшем социальном окружении, зараженном националистическими предрассудками, сегодня живет более чем в 3 раза больше людей, нежели в 1981-1982 годах. Таким образом, мы наглядно видим, что «лучше работать» постепенно заменяется на «лучше потреблять», взаимопомощь на эгоцентризм, уверенность в завтрашнем дне на социальную и национальную напряженность.

Все это признаки явной деструкции социальных отношений, масштабы которой достаточно хорошо видны из сравнительного анализа характера социального окружения людей в советское и нынешнее время. Отчетливо видна тенденция замены благоприятной для нормального человека социальной среды на неблагоприятную, паразитически-эгоистическую, агрессивно-враждебную…

Анализ показывает, что в современном российском обществе не только формируется, но уже реализуется альтернативная нормативная система, определяющая повседневные практики людей. В советский период основу общественной жизни составлял модальный тип цивилизованной личности, который сформировался на базе культуры стабильного общества. В современной России люди не уверены в завтрашнем дне, среди них в разы уменьшилась доля тех, кто стремится работать как можно лучше, готовых проявить отзывчивость и взаимопомощь. Резко увеличилась этническая нетолерантность и алкоголизация населения. Сегодня основная масса стремится взять от общества побольше, а дать ему поменьше. Резко ухудшилась социальная ситуация в целом, в том числе на производстве, а насаждение идеологии продажности привело к повсеместной распространенности безудержного внеэтического индивидуализма» [147].

Это картина погружения России в бездну аномии.

Отметим еще одну сторону этого процесса. Выше было приведено замечание В.Э. Бойкова, который указал на важный признак аномии — люди «не планируют свою жизнь или планируют ее не более чем на один год», причем это присуще «представителям всех слоев и групп населения». Эту тему развивает В.В. Кривошеев (2009 г.): «Для современного общества, насыщенного горизонтальными связями (сетями), обладающего качественно иными коммуникационными и информационными возможностями, все в большей мере характерна, на наш взгляд, специфичная форма проявления аномии, которую можно определить как ситуацию коротких жизненных проектов.

Социальное беспокойство, страхи и опасения людей за достигнутый уровень благополучия субъективно не позволяют людям удлинять видение своих жизненных перспектив. Известно, например, что ныне, как и в середине 1990-х годов, почти три четверти россиян обеспокоены одним: как обеспечить свою жизнь в ближайшем году.

Короткие жизненные проекты — это не только субъективная рассчитанность людьми жизненных планов на непродолжительное физическое время, но и сокращение конкретной продолжительности «социальных жизней» человека, причем сокращение намеренное, хотя и связанное со всеми объективными процессами, которые идут в обществе. Такое сокращение пребывания человека в определенном состоянии («социальная жизнь» как конкретное состояние) приводит к релятивности его взглядов, оценок, отношений к нормам и ценностям. Поэтому короткие жизненные проекты и мыслятся нами как реальное проявление аномии современного общества» [14].

В. В. Кривошеев связывает распространение этого типа аномии именно с качествами нового общественного порядка в сравнении с советским жизнеустройством. Он пишет: «Прежнее общество, хотя и было во многом гомогенизированным, но состояло все же из дифференцированных индивидов, которые были в состоянии «эмоционального смешения», т. е. возможности включения себя в жизнь иных. Теперешний человек, как никогда прежде имеющий возможность коммутировать с другими, остается одиноким, отъединенным от общих социальных установлений. Образовался новый, фрагментированный индивид…

В советский период истории не только декларировались, но и на практике осуществлялись иные, длинные, жизненные проекты… Ситуация длинных жизненных планов предполагала наличие определенной системы ценностных координат. Социологические исследования, проведенные в 1963-1966 годах, например, показали, что подавляющее число молодых людей (70% от числа опрошенных) считали для себя главными жизненными ориентирами «иметь интересную, любимую работу», «пользоваться уважением окружающих», «любить и быть любимым». Исследование, проведенное в Москве в 1982 году, выявило, что на первом месте среди жизненных ценностей респондентов из числа молодежи была «интересная работа» (75,3%), далее шли — «семейное счастье, счастье в любви, детях» (66,4%), «уважение людей» (43,6%). Получается, что именно длинные жизненные планы были ориентиром и в сфере семейных отношений. Человек рассчитывал свою жизнь с одним брачным партнером, что можно расценивать и как некую инерцию элементов и характеристик традиционного общества.

Кардинальная трансформация российского общества, начатая в конце 1980-х — начале 1990-х годов, одновременно означала и резкий переход значительного числа людей, целых социальных групп и категорий к коротким жизненным проектам» [14].

Можно предположить, что важным фактором углубления аномии стал распад большой общности — интеллигенции. В современном обществе, особенно в среде городского населения, интеллигенция играла важнейшую консолидирующую функцию как обладающая авторитетом в интерпретации явлений социальной жизни. Инженер и учитель, врач и офицер через личные контакты на массовом уровне вели «молекулярную» работу по легитимизации правовых и нравственных норм. «Деклассирование» интеллигенции, ее резкое обеднение и снижение социального статуса ликвидировали саму возможность выполнения этой функции — и одновременно привели к обширной аномии среди самих представителей этой общности.

А.А. Галкин писал (1998 г.): «Глубокой дисперсии подверглись массовые группы людей интеллектуального труда, т. е. интеллигенция. Одновременно произошло ее беспрецедентное статусное падение. Сотни тысяч, миллионы — инженеры, ученые, медицинские работники, педагоги — потеряли возможность работать в соответствии со своей профессией. Их заработная плата, и так невысокая в прежние годы, упала в два-четыре раза. Во многих случаях ее, как известно, вообще не платят.

В структуре безработицы самый высокий уровень среди лиц нефизического труда. Ценность умственной деятельности в общественном сознании упала до самого низкого уровня за последние десятилетия. Чтобы выжить, многим интеллигентам приходится выполнять тяжелые, непрестижные работы, выслушивая при этом издевательские комментарии скоробогачей и сохранивших свои позиции бюрократов. И это не конъюнктурная ситуация, а перспектива на многие десятилетия…

Сейчас вновь все очевиднее проявляются и двойственность положения интеллигенции в системе общественных отношений, и ее глубокая внутренняя дифференциация, хотя конфигурация, как это обычно бывает на новом этапе, выглядит по-иному. В сфере политической ориентации все более отчетливо выделяются три основные группы: две массовые и одна, приобретающая черты маргинальной. Первая группа включает не принимающих ценности складывающегося общественного строя; вторая — глубоко разочарованных его бывших сторонников; третья — в основном, а в ряде случаев и полностью идентифицирующая себя с властью» [136].

Рассмотрим кратко типы расколов, которые сразу разрывают множество связей между людьми и в совокупности ведут к дезинтеграции общества и всеобъемлющей аномии.

— Первый раскол — между бедными и богатыми.

Это самое массовое разделение. Выше был приведен категоричный вывод социологов: «Пространство социальной стратификации как бы свертывается практически к одному показателю — имущественному (капитал, собственность, доход)». Это, конечно, преувеличение, поскольку принципиальное разделение происходит по многим признакам, не менее важным, чем имущественный.

Институт социологии РАН с 1994 года ведет мониторинг «социально-экономической толерантности» в России — регулярные опросы с выявлением субъективной оценки возможности достижения взаимопонимания и сотрудничества между бедными и богатыми. После ноября 1998 года эти установки стали удивительно устойчивыми. В ноябре 1998 года они были максимально скептическими: отрицательно оценили такую возможность 53,1% опрошенных, а положительно — 19% (остальные — нейтрально). Затем от года к году (от октября 2001 г. до октября 2006 г.) доля отрицательных оценок колебалась в диапазоне от 42,1 до 46%. Оптимистическую оценку давали — от 20 до 22% [50]. Угроза утраты «коммуникабельности» со временем нарастает.