Баклажаны - Сергей Заяицкий

Екатерина Сергеевна постучала в дверь.

— Кто там? — сказал за дверью настоящий дамский голос.

— Здравствуйте, Анна Петровна. Помилуй бог, или не признали?

— Екатерина Сергеевна? Дорогая моя, входите осторожнее. Мурс спит и видит удрать… Постойте… Мурс! Я тебе задам, усатый! Пошел! Ну, входите, моя радость, но быстро.

Светлая полоска ударила по глазам. Екатерина Сергеевна вошла, а за нею двинулся и Степан Андреевич. Анна Петровна, в близоруком полумраке не видя его, хотела захлопнуть дверь, но та ударилась о его плечо, а в это время под ногами с быстротой молнии прокатился темный шар.

— Мурс, Мурс! — закричала Анна Петровна отчаянно и кинулась опрометью в сени, отпихнув неловкого гостя. — Дверь затворите! — крикнула она через плечо.

Степан Андреевич смущенно прошел в комнату, взяв дверь на тяжелую щеколду.

— Как же это ты, Степа, замешкался? — проговорила Екатерина Сергеевна, покачав головою: — Ведь если Мурс не вернется, Анна Петровна может прямо с ума сойти.

— Здравствуйте, Екатерина Сергеевна, — послышался знакомый голос из-за шкафа.

Пелагея Ивановна появилась, красотою своею насыщая тесные пределы комнаты, и даже вонь стала как-то приятна и не рвала ноздри.

— А, и вы тут, — сказала тетушка.

— Я с рынка зашла… Принесла кой-что Анне Петровне.

Комната Анны Петровны перемешала в себе в странной смеси все степени житейского благополучия. Возле стены стояла прогнувшаяся ржавая железная кровать с тюфяком без матраца. Тюфяк был полосатый, красный, без простыни и без подушки. Рядом с кроватью этой возвышалось огромное кресло: белые ручки с золотыми грифонами, спинка и сиденье, обитые голубым штофом — огромное кресло, присутствовавшее в комнате, как генерал на свадьбе у бедных родственников. Еще был простой, из немореного дерева стол и стулья, развинченные и расклеенные, готовые ежесекундно развалиться от первой же горячей жестикуляции сидящего на них. В углу стояла старая горка с посудой, но не с пестрым фарфором и не с сазиковским серебром, как бывает, а с примусом и двумя алюминиевыми кастрюльками. Окно было затянуто ржавою железною сеткою. В сетке этой застревала терпкая вонь.

Была одна в комнате деталь, которая не в первый миг выявилась, но когда выявилась, то решительно завладела вниманием — живая деталь: котищи, коты, кошки, кошечки, котята, котеночки, — всюду — на постели, под постелью, на столе, под столом, на горке, под горкой, на кресле, под креслом, рыжие, черные, пестрые, серые, белые, клубком, сфинксиком, умываючись, всячески, в безмерном довольстве, в роскошной праздности, презрительные к миру.

— Как вы думаете, Мурс вернется? — спросила с озабоченностью Екатерина Сергеевна.

— Вернется, Анна Петровна напрасно волнуется… Беда, что они вовсе не приучены гулять.

Из-под стула, на котором сидел Степан Андреевич, в это время вылез большой серый кот и, страшно выгнув спину, начал с хрустом потягиваться.

Затем он прыгнул на кровать, где спали кошки, и — с видом султана в гареме — принялся их лениво осматривать. Апельсиновый кот на горке, еще не проявляя особого оживления, тем не менее уставил на него тяжелый взгляд. Серый кот поглядел наверх и выпучил зеленые глаза с восклицательным знаком зрачка.

— Что вы поделываете, Пелагея Ивановна? — спросил развязно и по-светскому Степан Андреевич. — Как поживает отец Владимир?

— Он занят очень. Столько у него хлопот с церковными делами: на днях поедет с владыкою в Харьков.

— В самом деле? И надолго?

Взгляд у рыжего кота становился все пристальнее, а позиция все сосредоточеннее. Серый кот насторожился.

— Да дня на три.

— Поскучать вам придется.

— Сейчас скоро варенье варить.

Коты теперь так и кололи друг друга глазами.

— Вот, вероятно, вкусное будет варенье.

— Почему же?.. Обыкновенное будет варенье.

— Ау-уа! — раздался дикий кошачий вопль.

Рыжий кот лавиной рухнул на серого, и они с воем покатились на пол. Кошки шипя выгнули спины, котята, котеночки, котешоночки посыпались, как горох, и исчезли под горкой. Черный кот с белыми усами взвыл и метнулся на воюющих.

— Разнимите их, они съедят друг друга! — кричала Екатерина Сергеевна.

Пелагея Ивановна схватила рыжего кота и тотчас, вскрикнув, выпустила. На ее белой руке от локтя сразу протянулись три кровавых полоски.

— Ах, негодяи! — воскликнул Степан Андреевич и с рыцарским бесстрашием ногой хватил по сражающимся.

Коты перекувыркнулись, и разлетелись по углам. Степан Андреевич вынул из кармана чистый платок и разорвал его.

— Степа! Что ты! — с жалостью вскричала Екатерина Сергеевна: — Батистовый-то.

— Бог с ним. Пелагея Ивановна, позвольте вашу ручку: я опытный хирург и прекрасно перевязываю раны… Ах, подлые коты… Не туго?

— Ничего. Платок только жалко.

Без эффекта прошла перевязка.

В дверь постучали.

— Пелагея Ивановна, — послышался голос Анны Петровны, — у меня к вам, душечка, просьба. Отворите дверь и сразу захлопните, боюсь, как бы не удрал Макдональд.

Анна Петровна просочилась в комнату сквозь почти незримую щелку. На руках у нее уже спал толстый полосатый кот.

— Вот он, злодей, — говорила Анна Петровна, улыбаясь счастливо, — вот он, разбойник. Кот! Кот! Мы гулятиньки захотели… нам надоело дома сидюшеньки. Кот! Кот!

Это была не старая еще женщина, очень худая и бледная, слегка похожая на Данте, в черном шелковом платье с бархатными заплатами и в широких мокасинах из рогожи.

— Вот это мой племянник, — сказала Екатерина Сергеевна, — Напрасно вы волновались… Мурс никогда не пропадет.

— Ах, не говорите, Екатерина Сергеевна, — очень приятно познакомиться, милости прошу садиться, — он иной раз на соседний двор бегает к одичавшим кошкам… Ну, помилуй бог, — обидят его мальчишки или собаки задерут… А мы ведь драчуны… Ох, мы какие драчуны!

Полосатый кот вдруг подпрыгнул и, вырвав из рук Екатерины Сергеевны сверток, разбросал печенку.

Тучей бросились из всех углов котики, коты, кошки, кошечки, котята, котеночки.

— Ах, обжоры, ну, посмотрите! Ведь только что их накормила. Гур, не мешай же кушать Гризетке… А этот-то… этот гуляка за обе щеки так-таки и уплетает… Ах, вы, мои глупышоночки!

Коты, чавкая и журча, жрали печенку, узорами растаскивая по полу сало.

У Степана Андреевича сквозь череп слегка стал просачиваться острый смрад. Мозгу тесно стало.

— А без вас тут драка была… Макдональд с Васькой… Пелагее Ивановне вон как руку починили.

— О, они починят… Мне раз до кости палец прокусили. Мы, скажите, зубастые… у нас когти острые, зубы крепкие… Мы, скажите, драчуны, шалуны… Кот! Кот! Да не мешай же кушать Гризетке!.. и за едой ловеласничает.

Но тут уже все гости сконфузились и сделали вид, что кошек и нет вовсе в комнате.

Только Анна Петровна легонько шлепнула Мурса по жирному полосатому заду:

— Брысь, ловелас!.. Стыдно!.. И ты, Гризетка, не срамись. Под стол ступайте, под стол… Подумаешь, какие! Ромео и Джульетта.

— Степа прямо из Москвы приехал, — вздохнув, заговорила Екатерина Сергеевна, в то время как Пелагея Ивановна усиленно скребла ноготочком на столе какие-то пятна.

— Каково мне это слышать, моя золотая! Ведь я-то сама коренная москвичка. Всегда с рождения жила в Москве, в Сивцевом Вражке, у теток там был дом… И вот теперь… гнию в Баклажанах… Без копейки денег. А прежде тратила на платья по четыреста рублей за фасон… Я в Париж ездила специально шить платья у Пуарэ… Ламанова ко мне за советом обращалась. Макдональд… не увлекайтесь печенкой… помните, мой друг, что у вас некрепкий желудок… Я проклинаю тот день, когда я покинула Москву и по увещанию мужа поселилась в нашей здешней экономии. Я так скучала… Правда, зимой я ездила в Париж… Но летом… вместо Биаррица или Остенде — вообразите — Баклажаны… Я привыкла к пляжу, к казино… приличная публика. А тут самые дикие нравы… И отсутствие природы. Степь. Муж меня прямо носил на руках, но мне от этого было не легче… А потом еще эта революция… Мы переехали в город, потому что в деревне прямо было страшно жить… Васька… ведь ты же знаешь, что песочек за шкафом… Нечего мурлыкать… Очень стыдно. А при Скоропадском муж мне предложил бежать за границу. А я — я подошла к своим гардеробам и думаю: как же я оставлю платья… Багажа нельзя было брать… И потом еще мебель. Я отказалась ехать. А он — странный, обиделся, что я предпочла ему платья, и уехал один. Теперь я давно все продала… и так трудно жить… Я писала мужу, что теперь я согласна… но он не отвечает… Ах, это такой эгоистичный человек… Помните Наталку Переперченко? Она ведь теперь также где-то в Бразилии, и я еще кое-что подозреваю… Но скажите… когда же все это кончится?

— То есть что?