На-гора! - Владимир Федорович Рублев

окликнул Виктор.

— Не надо, сейчас я, — отозвался Анатолий. — Вам же трудней будет рубить, если переброшу бар за валун. Уголек здесь крепкий.

И вскоре уже начал подрубать пласт повыше валуна, оставив за собой сплошную подрубную линию.

— Молодец! — не удержался от восхищенного восклицания Виктор. — На той машине Бирюков выводит бар, не рубит, если попадает валун, а этот — о нас заботится.

Смена близилась к концу. В тот день стошестидесятиметровую лаву подрубили всю. Словно свежим ветром опахнуло лица горняков. Громче, уверенней зазвучали голоса ребят. Смелее, задиристей стали острые шутки и душевнее смех, когда бригада шла на-гора. Знали, конечно, что трудностей впереди — непочатый край, но каждому горняку сердцем хотелось верить, что и будущие трудности — под силу бригаде!

С чувством затаенной радости поднимался на-гора Виктор, сдав лаву. Но в мыслях нет-нет да и проскальзывало: Евтухов… И теперь, когда работа была позади, уход парня из бригады все больше занимал думы Виктора.

«Подвел он нас, черт, — поморщился Говряков, спускаясь по лестнице в раскомандировку, где была дверь на выход. — Вот и Крупина не удержали в бригаде. Уволили его за прогулы и пьянку. И Евтухов бежит… Да, дела…»

И тут он увидел Сафина. Тот разговаривал с… Крупиным.

— Но я же слово даю! — услышал Виктор голос Крупина.

Затем последовал неторопливый басок парторга:

— А это с бригадой решать… Сомневаюсь, чтобы поверили они… А вот, кстати, и бригадир, — кивнул он, увидев Виктора. — У меня разговор к тебе есть, Говряков, подожди. Вот так, Крупин, взвесь все хорошенько, шутить с тобой нам нечего…

Крупин кивком поздоровался с Виктором и, помявшись, со вздохом сказал:

— Ну, я домой поеду…

— Давай, давай, я не задерживаю, — сказал Сафин и хмуро посмотрел в лицо Виктора. — Такие-то вот дела, — и, обращаясь к Виктору: — Евтухова-то проморгали? В чем причина у него? Узнавал?

— Не видел еще. Перед школой хочу зайти… Только сомневаюсь, будет ли польза…

— А ты не ходи! — быстро и резко сказал Сафин. — Тот, кто сомневается, начиная дело, удачи обычно не имеет. Не с этим иди к Евтухову! Кому нужно такое великодушное посещение? Да и зачем это — и тебе, и мне, и бригаде вашей? Чтобы потом при случае отговориться: а мы выясняли причину!..

— Ладно, Александр Владимирович, — вдруг вспыхнул Говряков. — Согласен с вами… Вы ведь хотите, чтобы я с ним поговорил о возвращении, так? А я не буду его упрашивать! Понимаете?

— Кто же тебя просит упрашивать? — мягче заметил Сафин. — Да и нужно ли упрашивать? Ты же еще ничего не знаешь.

— Что ж тут знать…

— Многое. Мы начинаем подбирать к человеку ключи, а он вдруг — увольняется… Почему? Надо, чтобы он остался в бригаде. Пойми ты это. Человек нам нужен, человек, пойми! Не только тебе и мне, нам — всем! А коль мы на него уже нацелились, нам и доводить дело до конца…

* * *

Евтухов оторопело смотрел на Виктора, когда тот протянул два коричневых, в желтых сальных крапинах, круга колбасы.

— На, возьми. В дороге пригодится…

И положил колбасу на тумбочку.

— Зачем? — изумился Сергей.

— Бери, бери, — серьезно заметил Виктор, с любопытством глянув на раскрытый чемодан Евтухова. — Не от одного меня, от всей бригады. Ребята говорят, что раз такое дело, то надо ему ехать. Ну, а в дороге колбаса — сам знаешь…

— Какое дело? — вскинул глаза Евтухов.

— Известно, какое, — неохотно сказал Виктор. — Ребята говорят, что просто так ты бы не стал уезжать. Едешь — значит, иначе тебе никак нельзя…

Евтухов пожал плечами, постоял в раздумье, но тут же встрепенулся и прихлопнул ногой чемодан.

— Что за чертовщина! — сердито зашумел он. — Причем здесь ребята? Кто вам что наплел там? Или вы не знаете, что я подал заявление на расчет… уезжаю совсем отсюда, домой.

— Знаю, — спокойно кивнул Виктор. — Не уезжать, а бежать ты надумал, жидковат душой оказался для шахты.

— А-а! — махнул рукой Евтухов. — Уезжать, бежать!.. Не все ли равно?

— Нет, не все равно, — не сдержался от резкого тона Виктор. — Уезжают — честные люди, а бежит — трус, себялюбец, шкурник!

— Но, но… — нахмурился Евтухов, отводя взгляд.

— Про колбасу я выдумал, никто тебе ее не присылал. Шел около гастронома и купил, знаю — торопишься, можешь забыть…

Евтухов все так же хмуро усмехнулся, скосив глаза в сторону колбасы, но промолчал.

— А я бы не советовал тебе торопиться, — тихо сказал Виктор. — Крупин вон тоже буйствовал: не держусь за вашу шахту! А теперь обратно просится…

— Витька Крупин?! Просится? Да я же дня два назад с ним разговаривал.

— А я — только что… Парторга он упрашивал.

«Интересно! — мелькнуло у Евтухова. — Надо мной подсмеивался, а сам… Видно, и впрямь каждому своя шкура дороже. А я еще поверил ему, болтуну, и катанул заявление…»

Известие о Крупные неприятно поразило Сергея. Он молча, не вникая, слушал Говрякова, а сам раздумывал о лживой натуре Витьки.

— Ну и… примут его? — сказал совсем некстати Евтухов.

Но Говряков понял быстро.

— Трудно сказать. Злятся ребята. Получается, что ему много раз прощали, а он плевал бригаде в лицо. Такое разве забывается?

— И мне стали бы тыкать в глаза, если бы… — начал было Сергей и замолчал. Нет, у него не было мысли о возвращении в бригаду, просто хотелось дать понять бригадиру, что теперь уже поздно изменять свое решение.

— Плохо ты думаешь о людях, — заметил Говряков. — Никто тебе слова не сказал о том, что… Да вот оно, это письмо!..

Евтухов побледнел, узнав почерк отца. Губы подрагивали, когда он сузившимися глазами жадно пробегал строки.

— Начальство читало? — быстро спросил он. — И что говорят?

— Хвалят тебя, — скривил губы Говряков.

— Я серьезно…

— Зачем тебе мнение людей, которых ты больше никогда не увидишь?

— Ну, ну… — только и сказал Евтухов. Он еще хотел что-то произнести, но свое, — недодуманное до конца, — оказалось сильнее, и Евтухов словно забыл о Викторе, отведя прищуренный взгляд.

— А эти люди заботятся о тебе, — заговорил снова Виктор. — Сафин предложил оформить тебе отпуск без содержания, чтобы ты сам разобрался во всем дома. Начальник шахты тоже не против. Чем же ты заслужил, что о тебе другие люди голову себе морочат, а?

Он говорил еще долго. Евтухов отвечал односложно, но, улавливая главное, что сквозило в словах Говрякова, не мог быть спокойным.

— Слушай, Виктор Федорович, — неожиданно прервал он Говрякова. — Давай-ка я сам все это обмозгую потихонечку, а?

Говряков глянул на часы.

— Давай. Мне в школу пора, а я еще дома по твоей милости не был.

Они вместе вышли на улицу. Говряков торопливо перебежал дорогу и скрылся в темноте, а Сергей