Личная жизнь Петра Великого - Елена Майорова

стихи неизвестного современника относятся к изображению Марии Лопухиной, как и стихи Якова Полонского; но кажется, что писано это о Евдокии:

Так часть души ее от нас не улетела,И будет этот взгляд, и эта прелесть телаК ней равнодушное потомство привлекать,Уча любить – страдать, прощать – молчать.

(Я. Полонский)

В отличие от Петра, впервые увидевшего невесту в день свадьбы, Наталья Кирилловна имела возможность досконально рассмотреть девушку, не раз приглашая ее с собой в «мыльню». И если пристрастная царица осталась довольна статями будущей невестки, та действительно была хороша.

Евдокия по тогдашним меркам была образованна – умела читать и писать. В ее письмах позднего периода обнаруживаются твердость, образность мышления, способность четко выражать свои убеждения.

Традиционный смотр царских невест не был устроен. То ли вторая семья покойного царя не располагала нужными средствами, то ли царица Наталья стремилась женить сына не мешкая.

27 января 1689 года была скромно сыграна царская свадьба. На невесте была легкая сорочка и чулки, красного шелка длинная рубаха с жемчужными запястьями, китайского шелка летник с просторными, до полу, рукавами. На шее – убранное алмазами, бобровое, во все плечи, ожерелье (воротник). Поверх летника суконный опашень со ста двадцатью финифтяными пуговицами, еще поверх – подволока сребротканая, на легком меху, затем мантия, тяжело шитая жемчугом. Пальцы были унизаны перстнями драгоценными, уши оттянуты звенящими серьгами. Коса переплетена множеством лент, на голове высокий, в виде города, венец.

Петр тоже ради подобного случая облачился в традиционную царскую одежду: «платье белое, кафтан верхний камчатой китайской, испод соболий, исподний кафтан камчатой же китайской; ожерелье соболье с запонками яхонтовыми и шитьем золотым, с конторгой (застежкой) рубиновой; на спине и груди – подоплеки узорчатые, шитые шелком и золотом; пояс золотой, осыпанный каменьями, на поясе конторги и калита (кошелек)». Наверное, смуглый черноглазый юноша был очень хорош в богатом белом праздничном платье.

Софья своим присутствием свадьбу не почтила – щедро отсыпала в подарок новобрачному кучу золотых червонцев и отъехала на богомолье.

После венчания и свадебного стола именитые гости проводили молодых в сенник – пристройку без земляного наката на потолке, – чтобы молодые легли спать не под землей, как в могиле. В трех стенах сенника были высоко прорублены цветные окошки. В простенках – тегеранские ковры, пол застелен ковром с птицами и единорогами. В углах воткнуто четыре стрелы, на каждой подвешено по сорок соболей и на острие – калач. На двух сдвинутых лавках, на двадцати семи ржаных снопах, на семи перинах постлана шелковая постель со множеством подушек в жемчужных наволоках, сверху на них лежала меховая шапка. В ногах – куньи одеяла. У постели стояли липовые бочки с пшеницей, рожью, овсом и ячменем.

Родные и гости уселись за стол, выжидая час боевой, когда дружка принесет весть, что у царя доброе свершилось.

«А на утро следующего дня, как это велось обыкновенно, царю и царице готовили мыльни разные, и ходил царь в мыльню, и по выходе из нея возлагали на него сорочку и порты, и платье иное, а прежнюю сорочку велено было сохранять постельничьему. А как царица пошла в мыльню и с ней ближние жоны, и осматривали ее сорочку, а осмотря сорочку, показали сродственным жонам немногим для того, что ея девство в целости совершилось, и те сорочки, царскую и царицыну, и простыни, собрав вместе, сохраняли в тайное место». Уж за соблюдением этой церемонии, детально описанной В. Котошихиным, царица Наталья проследила в точности.

Петр, и в десять лет выглядевший на все шестнадцать, рано познал физиологию любви, получив необходимые навыки на заднем дворе материнской усадьбы. «Задний двор был истинный содом в древнем быту дворян наших. Здесь развращалось молодое дворянство с издетства, без особого усилия, неприметно исподволь. Развратная от совместного сожительства дворовая челядь наперебой старалась угождать всем наклонностям своих молодых господ, будущих властителей, творила в них новые и грязные вожделения, зарождала суеверия и холопские предрассудки, воспитывала, пестовала порок по глупому невежеству, не из расчета».

К услугам Петра были многочисленные дворовые девушки, прачки, скотницы и другие прислужницы. Они не требовали предварительных ухаживаний и приятного обхождения, да царь и не был к этому склонен. Он привык безотлагательно, нахраписто и грубо удовлетворять плотские потребности, сразу же забывая о своей мимолетной подруге. К тому времени он стал завсегдатаем кабаков и других злачных мест, посещая их «для пития и блудства». По-видимому, именно в юности у него сложился идеальный образ женщины: простой, крепкой, необидчивой, не лезущей за словом (часто матерным) в карман, любящей выпить, темпераментной и щедрой на ласку.

Дурные привычки юности сформировали его отношение к женщинам на всю жизнь и, может быть, определили ее неустроенность и последующие разочарования.

Жениться он не хотел, понимая, что брак может стать ограничением его свободы. Однако мать сумела убедить Петра в необходимости создания домашнего очага для продолжения рода и оберега от страшной опасности в лице правительницы Софьи.

Первый месяц брачной жизни был действительно медовым. Современники отмечали, что любовь между супругами была «зело изрядная». Молодая царица, видимо, сумела угодить супругу. Но был ли приятен ей он – нервный, дерганый, громоздкий, ничуть не ласковый, требующий от жены того же, чего хотел и от подневольных женщин, обязанных ему покоряться беспрекословно, – вопрос. Конечно, Евдокия и в мыслях не смела осуждать или оценивать мужа, но разве вольна она была в своих сокровенных чувствах…

В допетровской России «секса не было». С одной стороны, имелась необходимость продолжить род, чтобы было кому передать нажитое; с другой стороны, общение полов почиталось грехом, за который приходилось каяться. Женщина, считавшаяся порядочной, должна была скрывать свои порывы, отбивать перед иконами многочисленные поклоны и как бы противиться греху, но на самом деле угождать воле господина, постоянно поминая при этом Господа.

Воспитанная в патриархальной семье, Евдокия, наверное, слишком часто упоминала о грехе и Господе и не была так раскована, как хотелось Петру. На третий месяц супружества он уже рвался к своим потешным войскам и привычным воинским забавам. Может быть, слегка обиженная, но порядком измученная двухмесячным «медовым месяцем», Евдокия с некоторым облегчением восприняла мужнин отъезд и свободу собственного тела. Молодая женщина чувствовала свою силу и знала, что Петр вернется. Она же готова была любить своего нескладного и безалаберного молодого мужа несколько снисходительно, но верно и преданно.

Не так отнеслась к случившемуся Наталья Кирилловна. Ей показалось, что Евдокия, уверенная в своей притягательности для супруга, смотрела теперь на нее свысока, и царица-мать была оскорблена. Кроме того, неблагодарная «ночная кукушка» не проводила политику свекрови – а ведь для этого ее и взяли в царский терем! – и Наталья Кирилловна обвинила невестку в неумении удержать мужа. К тому же она не оправдала ожидания вдовой царицы и в другом – не забеременела. Вслед за Евдокией при дворе появилось около тридцати Лопухиных обоего пола, не знавших «обращения дворового». Это вызывало раздражение чувствительной к таким вещам Нарышкиной. Наталья Кирилловна «невестку возненавидела и желала больше видеть с мужем в несогласии, нежели в любви», – вспоминал Куракин.

Ненавидеть она умела. Не зря ее называли Медведихой.

Но пока в молодой царской семье ничто не предвещало страшного будущего. Царь и царица вели себя как любые другие молодые супруги. Царская чета любила приезжать в подаренное отцу Евдокии московское село Ясенево, где молодежь развлекалась и веселилась, как это всегда принято у молодежи.

Петр заводит новых друзей

Круг общения Петра не был ограничен только его родными и близкими. Он сам расширил свои горизонты, познакомившись с человеком, которому было суждено сыграть огромную роль в его жизни.

Двадцатилетний Франц Лефорт появился в Москве в 1675 году, послужив перед этим, по его словам, в голландской и французской армиях. Его принято называть женевцем, но это только одна из версий его происхождения. В чине капитана он участвовал в обоих Крымских походах Василия Голицына, но повышения не получил. Судьба свела тридцатипятилетнего Лефорта с Петром, которому было около семнадцати лет. Роста Лефорт и царь были почти одинакового, одинаково любили всяческие удовольствия. «Лефорт понимал его желания, стерег от опасностей, учил видеть выгоды и невыгоды и, казалось, сам горячо его полюбил, постоянно был подле царя не затем, чтобы просить, как все русские, – уныло стукая челом в ноги, – деревенек и людишек, а для общего им обоим дела и общих потех». Существует мнение, что именно женевец приобщил Петра к мужской любви: «был он как лист хмеля в темном пиве Петровых страстей», – только и рискнул написать А.Толстой.