Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

— Я верю только фактам, — отрезал второй секретарь и поднялся, давая полицейским понять, что уходит.

И тут на какие-то короткие секунды в Самсут проснулась ее древняя горячая кровь: она вдруг выпрямилась и сверкнула черными глазами.

— Никогда, никогда Россия не будет великой страной, пока ее представляют вот такие вот ничтожные, равнодушные ко всему люди, как вы, господин Николаев! Спасибо, мне больше не нужна ваша помощь!

Однако секретарь российского посольства не обратил на ее слова никакого внимания…

* * *

Вернувшись в камеру, Самсут снова встала у зарешеченного окна и уставилась на эвзонов, похожих на игрушечных солдатиков. Она смотрела на них и не видела их. Несчастная Самсут чувствовала сейчас лишь то, что стоит на краю какой-то бездны: ветер трепал и заворачивал одежду. Внизу шевелились клочья тумана, то собираясь в клубы, то расползаясь, то переплетаясь, кружили друг возле друга, время от времени открывая кусок ярко-синего моря.

А бескрайнее море лежало гладкое, манящее, вечное, и откуда-то с горизонта приближался к ней прекрасный белопарусный корабль…

ГЛАВА ПЯТАЯ

РЮПУС НЕ ТОНЕТ?

Прошло несколько дней, а «усатый из псаротаверны» так и не появлялся. Подзаработавший немного денег Габузов сегодня намеревался активизировать его поиски, однако еще до обеда всемогущий Сократ вдруг взял да и послал Сергея совершенно в другую часть порта на разгрузку не судов, а, наоборот, трейлеров с суши.

Эта портовая зона оказалась гораздо чище и считалась аристократической. Неподалеку швартовались «крылатые дельфины» 16 с туристами, и совсем рядом был Зеа Марис (Пасалимани) — один из самых больших терминалов Средиземноморья.

Сергей тихо и покорно включился в новую работу, перетаскивая в кузов небольшого автофургона красивые плетеные ящики с каким-то дорогим вином, и совершенно некстати вспомнил любимую поговорку деда насчет того, что «вино раз — хорошо, два — достаточно, а три — горе». И вдруг ни с того, ни с сего ему отчаянно захотелось выпить. Отгоняя такое вот наваждение, он заставил себя оторвать глаза от передаваемых ящиков, издававших тонкий пленительный аромат и случайно перевел взгляд на водителя с экспедитором. Те устроились в тенечке от кузова и что-то оживленно обсуждали, качая головами, цокая языками и тыча пальцами в громадную цветную фотографию на первой полосе развернутой перед ними газеты.

Габузов заглянул экспедитору через плечо — и в следующее мгновение ящик с драгоценным вином вдруг выпал из рук Сергея и грохнулся на мостовую. Бутылки разбились вдребезги. По мостовой потекли лиловатые струйки, а сиреневые брызги расцветили ему лицо. Но он уже не чувствовал ничего и не слышал грозных ругательств подскочившего начальства…

* * *

Благоухающий ароматнейшим элитным вином Габузов застыл над разбитой стеклотарой в позе «ку», а к нему уже со всех ног, смешно подпрыгивая, несся местный бригадир — подтянутый и форсисто одетый турок Ала Каджи. Источая слюну и проклятья, он орал на прекрасном, столь не вяжущимся с его внешним обликом английском и это немного комичное зрелище помогло Сергею выйти из ступора. Более того, в душе его вдруг всколыхнулась целая волна и отнюдь не положительных эмоций. Габузов выпрямился, побелевшими от бешенства глазами посмотрел на Ала и тщательно выговаривая слова на причудливом суржике из портового-греческого и университетского-английского произнес:

— Если ты, худородная туретчина, еще раз поднимешь на меня хотя бы голос… — Но в тот же момент, оценив масштабы содеянного, Габузов покраснел, внутренне сжался и уже куда как менее уверенно закончил: — К сожалению, вышло недоразумение… Я готов… Готов возместить убытки…

Затормозивший было Ала Каджи самодовольно улыбнулся и счел, что не до конца понятые им слова Габузова ему просто померещились. Однако следовало немедленно составить докладную, дабы всемогущий Посейдон — грек Евтифрон — наказал как следует этого зарвавшегося сомнительного типа, который, неизвестно каким образом, попал на столь аристократический участок работ.

— Чтобы покрыть убыток, тебе придется бесплатно работать как минимум полмесяца! Жди меня здесь и не вздумай удрать!

Развернувшись, турок на ходу что-то гортанно бросил грузчикам, и двое самых рослых и мускулистых подошли к Габузову и встали по обе стороны, как полицейские с поразившей его фотографии в газете.

Сергей усмехнулся и жестами, как мог, показал, что никуда бежать не собирается. Потому как все равно некуда. Он присел рядом с шофером и экспедитором и, тоже жестами, попросил у них газету. Те переглянулись, пожали плечами, но газету дали и Габузов вгляделся в фотографию, занимавшую едва ли не всю первую полосу «Ангелиофороса».

Да, тот первый, случайный (будь он неладен!) взгляд через плечо его не обманул. Лицо с первой полосы он узнал сразу, хотя никогда прежде этой женщины не видел. Вернее, не видел вживую. Но это была она — Самсут, дочь Матоса, каким-то чудом перенесшаяся через без малого сто лет с той самой старинной желтой фотографии, которую показывал маленькому Серёже дед Тигран. Те же черты, те же огромные темные глаза, те же пепельные волосы. Вот только на газетной фотографии черты эти были скованы выражением застывшего испуга, смешанного с растерянностью, в глазах стояли слезы, а чудные волосы были растрепаны то ли ветром, то ли резким, непроизвольным движением. Однако даже в своем отчаянии лицо это было пронзительно-прекрасно.

И еще одно — эта нынешняя Самсут была в наручниках, а с обеих сторон ее обступили угрюмые полицейские, мужчина и женщина…

Габузов имел самое смутное представление о греческом алфавите, но фамилию «Тер-Петросян» в жирно напечатанном заголовке разобрать сумел. Сомнений не осталось — это была она, Самсут Матосовна Головина. И это означало, что циничный план Шверберга сработал. Пока он, Габузов, осваивал новую для себя профессию портового биндюжника, охотники за чужим наследством времени даром не теряли.

Сергей поднял голову, обвел взглядом грузчиков, шофера, экспедитора. Показал на газету.

— Кто-нибудь может мне перевести, что здесь написано? — спросил он по-русски, затем по-английски. — Это очень важно… Прошу вас…

Портовые люмпены переглянулись, обменялись какими-то фразами, после чего смущенно развели руки в стороны. Габузов вздохнул и вновь обратился к фотографии. И… Как обухом по голове! Две верхние пуговки на блузке Самсут были расстегнуты, из-под белой ткани выбился нательный крестик. Простой, но вместе с тем очень необычный по форме. И — явно не ширпотреб.

«Неужели та самая семейная реликвия? Щепочка из обшивки мифического Ноева ковчега? Значат все-таки не «В гостях у сказки», а самое натуральное очевидное-невероятное?» — Сергей закрыл глаза и в ушах тут же зазвучал скрипучий голос деда:

«…Вместе с невестой Геворка шла Егинэ, мать Дживана — и надо же тому случиться, что именно ей, коварной змее, Дживан рассказал, что Егинэ уносит с собой величайшую ценность нашего рода — чудотворный крестик, много веков назад вырезанный из обшивки борта Ноева ковчега…

Караван ушел из города, и долго о нем ничего не было слышно. Отбив первое нападение турок, часть наших воинов, в их числе и Геворк с Дживаном, отправились вслед за женщинами и детьми, желая защитить их в трудном и опасном пути.

И вот отряд входит в одно заброшенное горное селение — и их взорам предстает ужасная картина: десятки человеческих тел, изуродованных, с отрубленными руками, с перерезанными горлами. Дживан окаменел от горя, увидев среди убитых свою мать Егинэ — у нее тоже отрублены руки и перерезано горло, а чудотворный крестик исчез.

И тут из-под груды трупов выполз хромой мальчик, чудом уцелевший в побоище. Он рассказал, что с ними была и невеста Геворка, только она уехала из селения с каким-то русским казаком, а потом тот казак вернулся один, снял крестик с шеи Егинэ, и вновь ускакал прочь. Этого Дживан уже не мог вынести. Рассудок его помутился, он с криком выхватил кинжал и набросился на лучшего своего друга Геворка — ведь это он убедил Дживана отправить мать вместе со своей невестой, обещая, что девушка присмотрит за больной и слабой женщиной. Геворк успел достать свой кинжал из ножен, но в дело пустить не успел — Дживан нанес ему удар прямо в сердце, и доблестный Эллеон умер на месте. Подоспевшие товарищи связали Дживана и привезли к его отцу, старому Левону — пусть тот решает, как поступить с убийцей товарища. Выслушав все, суровый Левон попросил дружинников отпустить Дживана — однако с тем условием, чтобы тот немедленно отправлялся на поиски предательницы и покарал ее, а святой крестик вернул в семью. Дживан тут же отправился в путь, и больше никто и никогда его не видел.