Без шума и пыли - Светлана Алешина

Светлана принялась гладить ее по голове. Трогательное и печальное зрелище. Но сидящий во мне червь журналистики неусыпно подтачивал цветущие яблони сентиментальной экзотики и плодоносящие смоковницы слезливой романтики. В голове у меня мелькнула газетная полоса, украшенная фотографией плачущей Кэт и снабженная броским заголовком: «Последняя страсть отравленного кутюрье», или «Офелия тарасовского подиума оплакивает неверного кутюрье», или «Смерть на подиуме — прекрасные глаза плачут, завистники злорадствуют». Что-нибудь в этом роде.

— На твое замечание, детка, могу добавить, что Замуруев обнимался с неизвестной гражданкой. Она подвезла его к ресторану на красивой тачке, что-то типа длинного американского гроба с музыкой, и, горячо расцеловавшись с ним, укатила. Так что не хнычь, беби, не стоит он твоих слез, уж поверь мне, — терпеливо и наставительно убеждала Людмила Катю, самодовольно улыбаясь.

— Действительно, что ты по нему убиваешься? — поддержала Людмилу Светлана. — Рано или поздно это должно было случиться…

— У Замуруева было много врагов? — решила уточнить я.

— Обманутая женщина — хуже любого врага, — снисходительно пояснила Людмила.

— Понятно…

— Так что чему быть — того не миновать, — философски продолжила Люда, — а с Киселевой он бы все равно не совладал. На нее порой такое накатывает…

— Интересно… — Я выжидающе посмотрела на нее.

— Месяц назад взяла и уволила хорошую манекенщицу, главное, ни за что ни про что.

— Кого это?

— Терещенко Лильку. Старательная была, ответственная…

— У богатых свои причуды, — едко заметила Светлана.

— Так вы в полном неведении относительно причины ее увольнения? — спросила я.

— Так и есть, — грустно констатировала Людмила.

— Но самое гадкое, что не знаешь, что ждет тебя, когда вот так просто увольняют нормальных людей, — произнесла Светлана с горечью.

— Тебя, допустим, если уволят, то за твою походку, — язвительно сказала Наташа, пренебрежительно глядя на Свету. — В твоем случае все ясно как божий день.

— Перестаньте, девочки, — осадила подруг Людмила.

Я тоже забеспокоилась — на губах Наташи застыла змеиная ухмылка, глаза Светы налились слезами и злобой.

— Ну, о Лильке нам переживать не надо, — попробовала разрядить обстановку Кэт. — Она неплохо пристроена.

— И где она работает? — поинтересовалась я.

— В другом агентстве, в «Афродите», — уточнила она.

— Это то, реклама которого все время мелькает в «Тарасовских известиях»?

— Ага. — Кэт потянулась за еще одной конфетой, но в это время дверь распахнулась и перед нами грозно предстала Киселева.

Ее лицо было бледным и, как мне показалось, взволнованным. Кожа утратила красивый золотистый оттенок, рот был злобно перекошен. На ней было элегантное немного приталенное пальто леопардовой расцветки нараспашку, под ним — черный деловой костюм. В ушах — тонкие золотые кольца, на шее — темный шелковый шарф.

— Что это вы тут устроили? — завизжала она с ходу. — Вместо того чтобы в зале быть, болтовней занимаетесь. Переодеваться — и в зал! — гневно скомандовала Марина, подозрительно косясь в мою сторону.

Решение, как всегда, пришло ко мне спонтанно: я вскочила, поднесла «Никон» к глазам, открыла объектив и начала щелкать, радостно и провокационно выкрикивая:

— Улыбочку, пожалуйста, так, еще, еще!..

— Что вы себе позволяете, — зарычала взбешенная моими действиями Киселева, — без разрешения!

— Газета «Свидетель»! — весело крикнула я, продолжая снимать.

— Вон отсюда! — замахала руками Киселева, закрывая лицо.

Я скосила глаза на девушек — все они, кроме Наташи, давились смехом.

— Вон! — рявкнула директриса с такой силой, что мне показалось, что из здания сейчас повылетают стекла. — Вон!

— Спасибо, вы очень помогли мне… — Я пулей пронеслась мимо Киселевой. — До свидания.

— Су… — расслышала я за спиной ее шипение и, не оглядываясь, быстро пошла по коридору.

Глава 5

Подкатывая к первому попавшемуся на дороге киоску «Роспечать», чтобы купить «Тарасовские известия», я пыталась разложить по полочкам ту информацию, которая имелась у меня на данный момент.

Версия с Ложкиным оставалась в силе — теперь я была уверена, что он знал об изменах Замуруева и вполне мог вступиться за честь сестры. Несмотря на аморальный характер своих «подвигов», по большей части мафиози руководствуются в жизни допотопными стереотипами абстрактной справедливости и кровной мести. Они скупают недвижимость по всему миру, но до космополитов им далеко.

Чтобы почувствовать себя гражданином мира, необязательно объездить все курорты и сфотографировать все достопримечательности, зафиксировав таким образом свое посещение их, достаточно иметь свободное от социальных предрассудков сознание, жажду знаний, известный романтический настрой, уметь наполнить смыслом каждое прожитое мгновение, быть любознательным непоседой и верить, что все люди — братья.

Верить, конечно, не слепо, а с поправкой на возможные разочарования. Еще необходимо развивать в себе умение созерцать, много читать, но до определенного момента, до тех пор, пока не почувствуешь, что книга мира с шелестом открылась перед твоим чутким, любящим сердцем.

Главный для меня закон существования сводится к простому, но наполненному переливчатым и разноголосым смыслом глаголу «любить». Это единственное, по сути, что должен уметь человек, чтобы сознавать себя полноценным и нужным. Есть такое понятие — «человек мыслящий» и такое — «человек играющий», пора говорить о «человеке любящем».

Киоскерша протянула мне сдачу, удивленно глядя на меня: наверное, ее поразило мое задумчиво-отрешенное выражение лица. Я села в машину и развернула газету. Перелистнув несколько страниц, нашла рекламное объявление агентства «Афродита»: «… проводит конкурсный отбор на высокооплачиваемую работу девушек не моложе шестнадцати лет, не ниже метра семидесяти пяти…»

Ниже были даны телефоны и адрес. Улица Пахмутовой, сорок три. В центре. Я включила зажигание и плавно тронулась с места.

После припадка истерической радости в «Сириусе» на меня накатило мечтательное и грустное настроение. Сердце сжималось сладостно-щемяще, хотелось думать о чем угодно, только не об этом проклятом убийстве, которое я обязалась расследовать.

А тут еще выглянуло солнце, превратив город в лучистый топаз. Я ехала вдоль оживленных тротуаров, запруженных толпами прохожих. Тонкий рассеянный свет облекал их прозрачной желтизной, попадая же на стекла витрин, отскакивал ослепительно хлесткими бликами. В моем сознании по-прежнему маячил образ брата супруги Замуруева, но наряду с ним возникло и начинало потихонечку густеть и компоноваться бесформенное облако печальной любовной истории, которая, по мнению манекенщиц, и была причиной гибели Алексея.

Хотя дух трезвого мышления, некий сидящий во мне умудренный опытом старичок, протестовал против такого романтического поворота событий. Неужели век потребления так необратимо испортил нас, что мы только с большим трудом можем допустить существование в реальной жизни, рядом с нами шекспировских персонажей? Мы привыкли все объяснять унылым коммерческим расчетом и выгодой.

Я остановила машину у четырехэтажного дома, на розоватом фасаде которого рельефно выступал орнамент из листьев и стеблей аканта. Мило. Агентство занимало весь второй этаж. Я приветливо улыбнулась консьержке — подслеповатой толстушке неопределенного возраста, — не преминув показать ей удостоверение, и стала не спеша подниматься по широкой лестнице, застеленной изрядно истоптанной посетителями красной ковровой дорожкой.

Я намеревалась прояснить всю эту историю с Терещенко. Вполне возможно, что это даст новое направление моим мыслям, поможет понять что-то важное. То обстоятельство, что Замуруев, говоря народным языком, был бабником, заставило меня пересмотреть мой весьма односторонний взгляд на сложившуюся ситуацию.

Если принять во внимание женскую месть, то число женщин, которые решили свести с Замуруевым счеты при помощи стрихнина, может быть огромным. Меня насторожило сообщение Людмилы о трогательном прощании Алексея с немолодой богачкой. Кто она, какое место занимала в его жизни? Нужно также было учитывать, что в случае с Замуруевым могло иметь место пересечение конкурентно-коммерческих и личных интересов. Это, конечно, затруднило бы дело, но ведь и жизнь сама по себе бежит от однозначных оценок.

Я постучала в высокую двустворчатую, выкрашенную бежевой краской дверь, на которой висела табличка: «Зал репетиций». До меня доносилась приятная плавная музыка. Я открыла дверь и проникла в тускло освещенное помещение. По сцене в шикарных вечерних платьях двигались манекенщицы. Рядом с подиумом на низеньком стульчике сидел пожилой мужчина. Я приблизилась так, чтобы получше рассмотреть его. Это был руководитель.