Драконы ночи - Татьяна Степанова

В первый же день, когда Половец приехал в «Елманову падь», старик, поддав по случаю субботы, от души предложил попарить гостя на славу. Баню Половец велел топить, но от услуг банщика наотрез отказался. Он не хотел, чтобы старик узрел на его теле наколки. Наколками своими в определенные моменты жизни Половец гордился – сколько труда было положено, сколько боли вытерплено, чтобы соорудить на спине и на груди все эти «картинки». Но сейчас являть всю эту тюремную красоту было лишним чужому глазу.

– Так и быть, дед, возьму ваши удочки напрокат, – сказал Половец старику. – Киньте в моторку.

Он вошел в гостевой дом, где занимал комнатушку с подслеповатым окошком. Надел болотные сапоги, куртку. Поправил под курткой кобуру. Проверил и пистолет: все ли в порядке с предохранителем. После того как один из его корешков по кличке Шурка Сорняк по дури и по пьяни прострелил себе пах, Половец стал очень аккуратен с оружием. С пистолетом «ТТ» он в последнее время не расставался. Прогулка на моторке по реке пока не сулила ничего такого из ряда вон, но пистолет все же следовало взять с собой. На всякий пожарный.

Рыбацкие снасти, в принципе, были Половцу не нужны. До лампочки ему была вся эта вонючая рыба. Но для того чтобы не вызывать лишних пересудов, надо было косить под охотничка-рыбачка. Он пошарил в сумке и достал бутылку водки. Сунул в карман куртки.

Часы показывали пять вечера. Сентябрьский день клонился к закату. Посвежело, с реки тянуло сыростью и холодком. Но небо оставалось ясным, только золотистый свет дня сменялся мягкими сине-фиолетовыми сумерками.

Половец спустился к пристани. Сунул леснику деньги за прокат моторки. Сел в лодку. С мотором он умел обращаться – он был вообще на «ты» с любой техникой, даже с магазинной сигнализацией, даже с кодовыми замками и новейшими противоугонными системами крутых тачек.

Мотор взревел, и лодка, разрезая реку как нож, рванула вперед.

– Легче на поворотах! – крикнул ему вдогонку отец лесника.

Он, наверное, думал, что Половец направится куда-нибудь далеко – к Синему озеру или, может, еще дальше, в места, любимые рыбаками. Но у Половца не было таких планов. Он правил на корме, оглядывая берега. Сосны, песчаник, а вон там болота. Лес уже весь в пятнах осени: красные ягоды рябины на фоне бурых стволов и оранжевой листвы. Темно-зеленая хвоя. И такая же темно-зеленая гладь реки. И никакого жилья, никаких следов человеческого присутствия.

Половец выключил мотор. Лодка покачивалась на воде. Тишина оглушала. Справа был заросший ольхой и камышами затон. Половец вытащил весла и направился туда.

Снасти так и остались лежать на дне лодки. Он даже не взглянул на них. Вытащил из кармана водку. Открыл, глотнул из горла. Потом глотнул еще и еще раз. По телу растеклось приятное тепло. В голове зашумело. Половец сидел, сгорбившись, на корме. Река тихо плескала в борт, словно нашептывая что-то. Над лесом рдел закат. В кустах пищала какая-то птаха. Скоро она улетит в теплые края и, может быть, окочурится в пути. А может, и вернется назад, совьет новое гнездо, выведет птенцов. Птаха-невеличка, безмозглая веселая потаскушка…

Половец снова глотнул из бутылки. И вспомнил ту, другую потаскушку из аптеки. То, что она шлюха, у него не было никакого сомнения. Все они потаскухи, все они шлюхи, бабы-подлюки, и все похожи одна на другую – и здесь, и там, и в Америке, и на Марсе, и в аду.

В аду, наверное, особенно. Перед глазами всплыли загорелой медузой ее груди. Те, что она так явно, так вызывающе демонстрировала ему там, в аптеке, в вырезе своей кофты. Как звать-то ее? Кажется, Анжела? Он попросил у нее таблетки от изжоги, а она дала их так, словно удивилась, что он так мало у нее попросил. Мог бы и большего попросить у этой сытой холеной бабы. Мог бы, и она намекала – взглядом, улыбкой своей – призывной, сучьей своей улыбкой, растягивающей накрашенные вишневым блеском губы. Мог бы, мог бы, мог бы все, да вот отчего-то не попросил. Ушел. Вернулся сюда, в этот лес.

Может быть, потому, что город, где они встретились, этот самый Двуреченск, не нравился ему? И дело, по которому он сюда приехал на краденом джипе с фальшивыми номерами, не нравилось ему?

Но ведь он уже обделывал такие дела. Причем настолько мастерски, что до сих пор к нему насчет этих дел ни у кого не было никаких вопросов. Никто ничего не сумел доказать, даже на подозрении его не держали. А все потому, что он знал, КАК ДЕЛАЮТСЯ ТАКИЕ ДЕЛА. Как ликвидируются улики и как заметаются все следы.

Но отчего же это дело – здесь, в Двуреченске, – вызывало в нем, как бы поточнее это сказать, оторопь, мандраж? Он ведь никогда не был трусом.

Половец снова выпил. Анжела из аптеки сразу обрела еще более весомые, зримые плотские очертания. Груди у нее твердые и соски, наверное, коричневого цвета. А может, розовые. Ухватиться есть за что – погладить, размять в ладонях, как упругое тесто. А что, может, стоит вернуться в город, попытать счастья вечерком? Пригласить ее для начала в ресторан – в этот здешний «Валдайский колокольчик», будь он неладен. Ну а потом уже все остальное по полной программе, смотря по обстоятельствам. Мужик-то у нее есть, интересно? Муж, хахаль? Вроде баба здоровая, не урод – должен быть. Может, алкаш какой-нибудь? Они все тут небось двуреченские алкаши…

Половец допил водку и запустил тару далеко-о-о-о! Насколько сил хватило. Бу-ултых! Вот так, порядок, все тип-топ. В голове шумело. И он прилег, вытянулся на дне лодки. Когда еще придется вот так лежать, зенки уставив в небо? Слушать эту долбаную тишину. Ждать…

Вода плеснула в борт. И раздался еще какой-то звук – Половец не понял, рыба, что ли, жирует на вечерней зорьке? Он скосил глаза – вроде что-то промелькнуло, он засек какое-то движение. Да ладно, кто может шмыгать, подкрадываться со спины? Ведь он же на воде. В лодке и далеко от берега.

Лодка покачивалась, как колыбель. Половец сложил руки на груди. Сыро, зябко, но хорошо, покойно, не суетно… Кобура впилась в бок, и он передвинул ее на грудь. Нащупал под курткой пистолет. Глаза слипались. Было такое ощущение, словно по векам скользила легкая кисть, смежая, склеивая ресницы…

Вода журчала у самого уха. Когда еще придется вот так лежать, расслабившись по полной, не вспоминая то, что сделано, не думая о том, что предстоит.

Лодка-колыбель качалась, кисточка невидимая ласкала. Где-то далеко кто-то наигрывал незатейливый мотивчик на губной гармошке, а может, это птицы пересвистывались в прибрежных кустах? Загорелые груди с коричневыми сосками, источавшие материнское молоко, пучились в небе как грозовые облака. Манили, обещали, возбуждали безмерно. А потом они превратились в упругие ляжки, перетянутые кружевной резинкой черных чулок. Интересно, эта Анжела из аптеки сможет предъявить ему черные чулки? Сможет? Захочет? Даст? Даст или продинамит?

Половец снова услышал тот же странный звук: плеск, свист, едва слышный уху перелив губной гармоники. И ощутил тяжесть внизу живота. Он открыл глаза и…

Нечто сидело на нем верхом. Оседлав его. И это нечто было ребенком. Мальчиком лет восьми-десяти. Половец увидел тощую шею, белевшую в сумерках, мокрые волосы, разделенные пробором. Голова ребенка как-то судорожно подергивалась, он словно принюхивался, как принюхивается животное, учуяв что-то. Потом он алчно потянулся руками к Половцу. Вместо левой кисти у него была культя – гнилая мертвая кость с неровными краями торчала наружу. Половец увидел это, увидел его глаза, изъеденные червями, и закричал, как не кричал никогда прежде.

Он проснулся от своего крика. Он лежал в лодке. Вода плескала в борт. Вдали виднелись берега в сумерках.

Глава 10

СОКРОВИЩЕ

В «Колокольчике» заняли столик у окна. Анфиса взяла у официантки меню. Ида, увидев на скатерти пепельницу, достала из сумки сигареты с ментолом.

– Вот как оно бывает в жизни, – сказала она. – Был ребенок, и нет ребенка. Исчез.

– Принесите, пожалуйста, минеральной воды, – попросила Катя официантку.

У нее пересохло в горле. Она вспомнила, что с самого утра у нее не было во рту ни глотка. С чего это так кружится голова? От жажды, что ли? И висок ноет. Катя ощутила боль в виске, как только взяла там, в магазине, ксерокс с отпечатанной фотографией мальчика. Под снимком была надпись: «Ушел из дома и не вернулся Миша Уткин, восьми с половиной лет, был одет в синие спортивные брюки, синюю ветровку и клетчатую рубашку. Всем, кто располагает какими-либо сведениями, огромная просьба позвонить по телефону…» Номер телефона был явно местным. А лицо мальчика… Катя запомнила его сразу, сработал чисто профессиональный инстинкт. Темные глаза, темные волосы, темные брови, стрижка с челкой, улыбка… На снимке Миша Уткин беззаботно улыбался, демонстрируя щербинку в верхнем ряду зубов: молочные братья уступали место коренным.

Что же стало причиной этой вонзившейся в висок иглы – боли? Эта расплывчатая фотография или улыбка на ней – такая детская, щербатая и беззащитная?