Комарра. Вселенная Майлза. Роман, повесть, эссе - Лоис Буджолд

С именами всегда бывает очень трудно. Я над ними работаю. Я пролистываю телефонные справочники. Я разглядываю фирменные названия на продуктах в холодильнике и пытаюсь их трансформировать. Я брожу по дому и бормочу себе под нос: «Как мне назвать этих ребят?» На протяжении половины эпизода они могут называться «X», пока я не найду нужных имен. Я ужасно сожалею о своей системе форов и о том, как я ее устроила, потому что, если мне хочется написать роман, действие которого происходит на Барраяре, очень много фамилий должно начинаться с приставки «Фор», так что разобраться в них становится почти невозможно. Мне приходится находить способы ограничений на эти имена, чтобы они все не превратились в Фор-как-их-там.

Диалоги относятся к тем вещам, для которых мне необходимо вдохновение. Мне надо, чтобы я могла сесть и представить себе происходящее, мысленно услышать все эти разговоры. Только тогда я могу записать то, что они говорят. Это не происходит на уровне логического мышления. Значительную часть повествования можно выполнить логически: «Ладно, если идет драка, то они должны сделать то-то, такое-то физическое действие должно последовать за таким-то…» И для этого вдохновение не требуется. Но для диалога, похоже, нужно нечто большее. Он возникает где-то в подсознании, и для этого необходимы определенные условия. Вот одна из тех причин, по которой я расписываю и режиссирую диалоги. Если я запустила мысленный диалог, успела его ухватить и записать, почувствовала его динамику, тогда я могу сесть и написать эпизод целиком, со всеми «он сказал» и «она ответила». Только тогда я вставляю все ярлычки, жесты, мимику и тому подобное.

Диалог очень близок к пьесе или сценарию. Это очень динамичная форма действия. И очень тонкая. Интонации и странные вещи, которые люди произносят, могут изменить ход событий. Это очень непросто. Это самая сложная часть для написания и требует наибольших усилий и напряжения всех способностей. Я делаю несколько заходов, прежде чем мне удается записать все в нужном порядке, расположить все удачные моменты, которые я придумала, так, чтобы они плавно перетекали один в другой.

Иногда персонажи выдают какую-то фразу или поступок, которые я не планировала. Это просто падает на страницу — и привет. Так получается гораздо лучше. Я ужасно люблю, когда что-то приходит непосредственно из подсознания. При этом почти всегда результат бывает прекрасный. Та часть моего ума, которая занимается писательством, имеет нелинейный характер, хотя само написание проходит через линейный процесс и текст записывается строчка за строчкой. Но по существу это нечто глобальное, сложное и хаотичное, возникающее словно из ниоткуда, но на самом деле вовсе не из ниоткуда. По-моему, очень прав Марвин Мински с его ментальной моделью различных актеров, которые удаляются, перерабатывают, генерируют нечто — и время от времени представляют свои результаты основному потоку. Он — человек очень сообразительный. Сознание людей работает нелинейно. Все обстоит гораздо сложнее, интереснее и забавнее.

После научной фантастики мой самый любимый жанр — детектив. Я всегда читала научную фантастику, фэнтези и детективы: рассказы с Шерлоком Холмсом, романы Дороти Сэйерс… Главным образом это были британские детективы. Я так никогда и не полюбила жесткие детективы, а вот британский вариант обожала. Конфликт интеллекта с силами тьмы, а-ля Шерлок Холмс. Почему-то это имеет особую притягательность — не только для меня, но и для многих других людей в нашей культуре. Видимо, именно поэтому этот жанр пользуется такой популярностью. Я мыслю категориями детектива. Он стал частью моей внутренней среды. Именно такие сюжеты я считаю занимательными. Так что, когда я сажусь писать занимательную историю, я обращаюсь к тому, что сама считаю занимательным. А это определенно детектив.

Мне надо рассказать вам кое-что о той стилизации под Шерлока Холмса, которую вы у меня выманили для этой книги. Это было единственное, что я написала после университета, но до начала своей писательской карьеры. Тогда я работала в университетской больнице. (Кстати, я должна извиниться за то, что последней пары страниц там, кажется, нет. У меня сохранилась только плохая фотокопия, оригинал давно потерян, и я была совершенно не в состоянии вспомнить, чем же я все это закончила. А этот год был у меня настолько безумно занятым, что я не могла даже пытаться хоть чем-то залатать эту дыру). Но этот кусок научил меня одной очень важной вещи относительно писательства — возможно, самой важной. И это не имеет никакого отношения к процессу писания или к чему-то, что я когда-нибудь слышала на занятиях по литературе.

Я писала этот фрагмент от руки, во время перерывов на работе и дома, потом печатала на машинке. А потом возникла насущная — и постоянная проблема найти кого-то — кого угодно! — кто бы согласился это прочитать. В тот момент я работала в отделении глазной хирургии, но я разговорилась с пациентом, который забрел к нам с другого этажа. Я заметила его за чтением книг в пестрых мягких обложках — это были вестерны, но все же достаточно близкий жанр. И я спросила, не согласится ли он прочесть мое произведение. Чтобы понять остальную часть этого рассказа, вам следует сейчас прочесть пару абзацев из начала того рассказа. Прочли? Ну ладно. Он прочел первую страницу, положил ее и ушел.

И я с опозданием вспомнила, что он пришел из онкологического отделения, где проходил лечение по поводу очень тяжелой формы рака. Я готова была сгореть от стыда. В своем желании быть прочитанной я даже не задумалась о том, кто именно это сделает, и о том, что это может причинить ему ненамеренную, но сильную боль.

Нет, писатель не может отвечать за то, как именно их произведение будет интерпретировать некий псих, но я с тех пор всегда помнила о том, что писательство и чтение — это две стороны одного процесса. Для каждого мяча есть ворота, для каждой мелодии — ухо, для каждой пули — цель, которая истекает болью и кричит. Писательство — это занятие обжигающее.

Это было началом моего постепенно значительно углубившегося понимания того, в какой степени читатели завершают то, что я делаю, насколько они мне нужны и почему я испытываю почти непреодолимую потребность, выражаясь словами Шекспира, «лишь усладить, не причинив вреда». Я ни за какие деньги не стала бы критиком.

Оглядываясь назад, я вижу, что читала классику типа Марка Твена и Александра Дюма, но в основном сосредоточивалась на своих любимых жанрах. Для меня литература с большой буквы никогда не была чем-то близким. Это не совпадает с моим представлением о том, что можно читать ради удовольствия, что люди готовы покупать. Такая литература практически находится вне моего опыта. Так что я склонна писать то, что читала: детективы, научную фантастику, фэнтези, историю, конечно (и в больших количествах). Нехудожественную литературу я почти не читала — например, описания реальных преступлений. То, что закладывается на входе, то и получаем на выходе. О да — еще книги о любви. Я открыла для себя эти книг довольно поздно. Я начала читать любовные романы, когда мне было уже за двадцать. Ну и готова признаться, что читала несколько романов Генри Джеймса.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});