Лермонтов - Елена Хаецкая

Еще через два дня, 15 июня, Лермонтов обзавелся медицинским свидетельством, выданным ординатором Пятигорского военного госпиталя лекарем Барклаем де Толли в том, что «Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьев, сын Лермонтов, одержим золотухою и цынготным худосочием, сопровождаемым припухлостью и болью десен, также с изъязвлением языка и ломотою ног, от каких болезней, г. Лермонтов, приступив к лечению минеральными водами, принял более двадцати горячих серных ванн, но для облегчения страданий необходимо поручику Лермонтову продолжать пользование минеральными водами в течение целого лета 1841 года; остановленное употребление вод и следование в путь может навлечь самые пагубные следствия для его здоровья». Еще несколько рапортов («Ваше высокоблагородие предписать мне за № 1000 изволили отправиться к месту моего назначения или, если болезнь моя того не позволит, в Георгиевск, чтобы быть зачисленному в тамошний госпиталь… так как я уже начал пользование минеральными водами и принял 23 серных ванн, то, прервав курс, подвергаюсь совершенному расстройству здоровья и не только не излечусь от своей болезни, но могу получить новые, для удостоверения в чем имею честь приложить свидетельство меня пользующего медика…») — и Лермонтов окончательно оставлен в Пятигорске, о чем и докладывает бабушке — в своем самом последнем письме, от 28 июня: «Пишу к вам из Пятигорска, куды я опять заехал и где пробуду несколько времени для отдыху… То, что вы мне пишете о словах г. Клейнмихеля, я полагаю, еще не значит, что мне откажут отставку, если я подам, он только просто не советует, а чего мне здесь еще ждать?

Вы бы хорошенько спросили только, выпустят ли, если я подам.

Прощайте, милая бабушка, будьте здоровы и покойны; целую Ваши ручки, прошу Вашего благословения и остаюсь покорный внук М. Лермонтов».

* * *

Пятигорск был в ту пору небольшой, но довольно «чистенький и красивый городок». Расположенный в котловине гор по реке Подкумке, он имел «десятка два прихотливо прорезанных в различных направлениях улиц, с двумя-тремя сотнями обывательских, деревянных, большей частью одноэтажных домиков, между которыми там и сям выдвигались и гордо смотрели солидные каменные казенные постройки, как то: ванны, галереи, гостиницы и др. В центре города, почти у самых минеральных источников, ютился небольшой, но уже хорошо разросшийся и дававший тень бульвар, на котором по вечерам играла музыка». Так описывал Пятигорск В. И. Чиляев. Бульвар этот заканчивался полукругом, откуда «не было больше никуда ходу», но зато имелась беседка, где встречались влюбленные. Там же, на бульваре, около ванн, находился «грот Дианы», где собиралось общество. Все вспоминают сильный серный запах, который распространяется в городе при тихой погоде. Развлечения водяного общества подробно и точно описаны в «Герое нашего времени».

Сразу же по прибытии Лермонтов и Столыпин отправились посмотреть рекомендованную им квартиру в доме Василия Ивановича Чиляева. Дом этот располагался на окраине города, недалеко от подножия Машука. Собственно, у Чиляева было два дома, передний и дворовой. В переднем жил князь Александр Илларионович Васильчиков, старый знакомец и друг. Лермонтов со Столыпиным хотели нанять дворовый дом, находившийся в том же саду. Столыпин внимательно осматривал комнаты, интересовался ценой; Лермонтов тем временем вышел на крытый балкончик, который выходил в сад. Закончив разговоры с хозяином, Столыпин зашел к Лермонтову. «Ну что, Лермонтов, хорошо ли?» Тот словно очнулся от глубокой задумчивости и ответил: «Ничего, здесь будет удобно… Дай задаток». Столыпин вынул бумажник и заплатил.

По описанию, домик этот был совершенно обычным для слободок Пятигорска и Кисловодска — «незатейливый». Его стены были обмазаны глиной и выбелены, крыша крыта тростником. Внутри дом был разделен стенами накрест, так что образовались четыре комнаты; затем позднее были пристроены сени, прихожая перегорожена. Столыпин занял две комнаты, выходившие окнами во двор; другие две с окнами в сад — Лермонтов. Васильчиков особо отмечал, что Лермонтов, «любя чистый воздух, работал обыкновенно у открытого окна; он в большой комнате, выходившей в сад и служившей столовою, переставил обеденный стол от стены, где буфет, к дверям балкончика. В этой столовой мы часто сходились за чаем и ужином или для беседы».

Легко представить себе эту квартиру с низкими дощатыми потолками, обставленную «сборной мебелью» «разной обивки», выкрашенную темной масляной краской.

Сад чиляевского дома был по соседству с другим, принадлежавшим генералу Верзилину. С другой стороны имелся второй дом, принадлежавший тому же генералу, и этот второй дом снимали корнет Михаил Глебов и Николай Мартынов. Глебов и Мартынов познакомили друзей с семейством генерала Верзилина.

Петр Семенович Верзилин, генерал-лейтенант, сослуживец Ермолова, был женат на Марии Ивановне Клингенберг, вдове полковника. У Петра Семеновича от первого брака была дочь Аграфена Петровна, у Марии Ивановны также имелась дочь от первого брака — Эмилия Александровна Клингенберг. От брака Петра Семеновича и Марии Ивановны родилась также дочь Надежда Петровна; почему Петр Семенович любил шутить: «У Марии Ивановны две дочери и у меня их две, а всего у нас три грации, а не четыре».

В то время генерал Верзилин находился по службе в Варшаве, но его супруга, радушная хозяйка, и три барышни привлекали в дом немало молодых людей; здесь постоянно слышны были смех и музыка. «Где был?» — «У граций». — «Где будешь вечером?» — «Сперва, конечно, зайду к грациям, а потом посмотрим…» — «С кем танцуешь мазурку?» — «С младшей грацией»… После одного из балов Лермонтов бросил: «Ах, как все грации жеманны — мухи дохнут…»

Он не упускал случая зацепить Эмилию — ив этом подтрунивании, недобром и подчас язвительном, видится все то же «новое» отношение Лермонтова к умной женщине: отношение к равному. Он дразнил всех своих друзей, давал им прозвища, рисовал на них карикатуры. С теми женщинами, которые «=давать», держался совершенно иначе: искал в них ангелов, больно жалил за какие-то душевные качества, но никогда не задевал их возраста и внешности. Теперь все меняется. Он видит в княгине Щербатовой равную себе личность, он видит в графине Ростопчиной такого же, как он сам, поэта; теперь он видит в Эмилии Клингенберг такую же, как он сам, язвительную и остроумную персону, которая не лезет в карман за словом.

Я. И. Костенецкий описывает в воспоминаниях весьма живенькую сценку.

«Однажды пришел к Верзилиным Лермонтов в то время, как Эмилия, окруженная толпой молодых наездников, собиралась ехать куда-то за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: «Не правда ли, хорошенький кинжальчик?» — «Да, очень хорош, — отвечал он, — им особенно ловко колоть детей», — намекая этим язвительным и дерзким ответом на ходившую про нее молву»…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});