Русская история. 800 редчайших иллюстраций [без иллюстраций] - Василий Ключевский

Иногда, в особо важных случаях, обычный состав думы расширялся и в нее входил сторонний правительственный фактор, глава русской церковной иерархии, один или с высшим духовенством, епископами. Этот высший иерарх, до конца XVI в. митрополит, а потом патриарх, со своими епископами составлял особый правительственный совет, ведавший дела русской Церкви и называвшийся Освященным собором. Этот собор действовал или независимо от государевой думы, или вместе с нею, или по ее указанию. Совместное или подчиненное действие Освященного собора вызывалось церковными делами, близко касавшимися интересов государства, или делами государственными, соприкасавшимися с ведомством Церкви. Для решения таких дел созывались соединенные собрания боярской думы и Освященного собора. Такие собрания носили специальное название соборов, которые надобно отличать от земских.

Характер ее деятельности. Обсуждение дел в думе излагалось думными дьяками в протоколах или «списках государеву сиденью о всяком земском указе»; но это, кажется, не было постоянным правилом, и от XVI в. до нас не дошло таких записей. Только местнические тяжбы, которые решала дума, записывались подробно для дальнейших справок. Дьяки всегда помечали только приговоры думы, которые потом облекались в форму указа или закона. Приведу для примера случай из XVII в., достаточно выясняющий не только отношения пометы к указу, но и административный темперамент времени. На неумелое донесение нераспорядительного уездного воеводы положена была помета: «отписать с опалой». Помета была разработана в указ, начинающийся внушительными словами: «И ты, дурак безумный, худой воеводишка! Пишешь» и пр. По отсутствию протоколов мы мало знаем о том, как шли совещания в думе и как составлялись приговоры. Но известно, что там бывали прения, даже возражения самому государю, «встречи». О великом князе Иване III рассказывали, что он любил встречу и жаловал за нее. Сын его Василий не был так сдержан и почтителен к чужому мнению: из бесед Берсеня Беклемишева узнаем о бурной сцене, устроенной великим князем строптивому оппоненту, которого он с бранью выгнал из совета, положив на него опалу.

Иногда, в тревожные времена, при борьбе придворных партий, прения разгорались, по словам летописи, в «брань велию и крик и шум велик и слова многие бранные». Это были редкие, исключительные случаи. Обычное течение дел в думе отличалось строгой чинностью, твердостью форм и отношений. По крайней мере, такое впечатление выносится из уцелевших остатков деятельности думы. Ее строй, авторитет и обычный порядок делопроизводства как будто рассчитаны были на непоколебимое взаимное доверие ее председателя и советников, свидетельствовали о том, что между государем и его боярством не может быть разногласия в интересах, что эти политические силы срослись между собою, привыкли действовать дружно, идти рука об руку и что идти иначе они не могут и не умеют. Бывали столкновения; но они шли вне думы и очень слабо отражались на ее устройстве и деятельности. Бывали споры, но не о власти, а о деле; сталкивались деловые мнения, не политические притязания. По своему историческому складу боярская дума не сделалась ареной политической борьбы. Государь ежедневно делал много правительственных дел без участия боярского совета, как и боярский совет решал много дел без участия государя. Это вызывалось соображениями правительственного удобства, а не вопросом о политических правах и прерогативах, было простым разделением труда, а не разграничением власти. Случай с Берсенем — одна из немногих вспышек нервной раздражительности, вырвавшаяся наружу из этой бесшумной и замкнутой лаборатории московского государственного права и порядка. Здесь, по-видимому, каждый знал свое место по чину и породе и каждому знали цену по дородству разума, по голове. С виду казалось, в этой отвердевшей обстановке не было места политическим страстям и уличениям, ни в какую голову не могла запасть мысль о борьбе за власть и значение; лица и партии со своими себялюбивыми или своекорыстными помыслами должны были исчезать под давлением государственного интереса и политического приличия или обычая.

Таким же характером отличалась и деятельность московских приказов. В этой куче учреждений, возникавших в разное время, без общего плана, по указаниям и нуждам текущей минуты, было много путаницы и толкотни, изводилось много бумаги и времени, делалось немало административных грехов; но не слышно отзвуков политической борьбы. Во главе приказов большею частью ставились люди, которые заседали и в боярской думе, а там они были такими же послушными рутинными дельцами, как здесь являлись сдержанными лояльными советниками.

Перемены в областном управлении. Я изложил перемены, происшедшие в центральном управлении Московского государства с половины XV в. Нетрудно заметить общее направление, в каком шла правительственная перестройка. В удельное время центральное управление было собственно дворцовым, ограждало и проводило личные и хозяйственные интересы удельного князя. С половины XV в. в Московском государстве оно постепенно выходит из тесной сферы княжеского дворцового хозяйства и приноровляется к потребностям общегосударственным, усвояет задачи общенародного блага. Разумеется, эта перемена не была следствием какого-либо перелома в политических понятиях московского государя или московского правительственного класса. Наоборот, самые эти понятия изменялись под влиянием перестройки управления, вынуждавшейся ходом дел, как говорится, силою вещей. Этот процесс, как бы сказать, исторического вымогания новых понятий особенно наглядно отразился на переменах, происшедших в областном управлении Московского государства с половины XV в. Здесь сквозь новые государственные нужды в усложнявшихся правительственных учреждениях и отношениях пробиваются непривычные для тогдашних умов идеи о различии общих и местных интересов, центра и областей, о необходимости надзора за местными властями и о способах регулирования их деятельности. Эти идеи носят еще первичный, элементарный характер, представляются частичными попытками; однако они постепенно складываются в целый план, направленный к стеснению, а потом и к отмене кормлений. Так, должности по областному управлению, бывшие удельными средствами содержания служилых людей, преобразовались в местные органы центрального управления.

Нормировка кормлений. Можно различить три главные момента в ходе этого переустройства областного управления. Первый момент обозначился тем, что центральное правительство стало точнее определять законодательным путем установившиеся в силу обычая или практики права и ответственность областных управлений и, регулируя порядок кормления, стесняло произвол кормленщиков. Такую регламентацию областного управления встречаем как в общих узаконениях обоих Судебников, так и в местных уставных грамотах, какие жаловала центральная власть целым областям или отдельным городским и сельским обществам. Самое появление таких узаконений и грамот, регулировавших деятельность местных управителей, показывало, что центральная власть начинала заботиться об ограждении интересов местных обывателей от своих собственных агентов, т. е. начинала сознавать свое назначение охранять благо общества.

Кормленщик, наместник или волостель, получал при назначении на кормление наказный, или доходный, список, своего рода таксу, подробно определявшую его доходы, кормы и пошлины. Притом натуральные кормы переложены были на деньги: так, по белозерской уставной грамоте 1488 г. наместник за рождественский корм получал с сохи вместо 10 печеных хлебов или ковриг 10 денег (около 5 рублей), вместо воза сена — 2 алтына (около 6 рублей) и т. д. Затем запрещено было кормленщикам самим собирать свои кормы с населения: это поручено было выборным от обществ, сотским — в городах и подгородных станах, старостам — в прочих сельских волостях. С течением времени становились определеннее и самые сроки кормлений. В XVI в. московское правительство, по-видимому, стремилось сокращать их: в эпоху второго Судебника общим правилом был, кажется, годовой срок, хотя бывали случаи кормлений двухлетних и трехлетних. Изложенные меры стесняли наместников и волостелей, как кормленщиков, упорядочивая их отношения к плательщикам, предупреждая или смягчая обоюдные неудовольствия и столкновения сторон.

Доклад и судные мужи. Ко второму моменту в преобразовании местного управления можно отнести меры, в которых сказывалась попытка придать кормленщикам характер местных правителей в государственном смысле слова и в этом направлении изменить их судебно-административную деятельность. Эти меры стесняли не только произвол, но и самый объем власти кормленщика, изъемля наиболее важные дела из их компетенции. Средством этого ограничения служил двойной надзор за их действиями, шедший сверху и снизу. Надзор сверху выражался в докладе. Так называлось в древнерусских документах перенесение судебного или административного дела из низшей инстанции в высшую, из подчиненного учреждения в руководящее для окончательного решения, вершения, говоря языком этих документов. Так, путем доклада переносились дела из приказов «в верх», в Боярскую думу или к государю; точно так же и областные управители обязаны были докладывать известные дела центральным приказам. Областной управитель только разбирал дело, но решение по делу давалось центральным учреждением, подлежащим приказом или самой Боярской думой, причем, разумеется, пересматривалось и все делопроизводство с точки зрения его добросовестности и правильности.