Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин

— Что ты сделал с их мамашами?

— Ничего. Я просто их купил у мамаш.

Лукулл остался. С тех пор он часто навещал Суллу. Но в марте, когда страсти совсем оставили Суллу, с ним стало очень трудно управляться, даже Метробию и Валерии, которые научились действовать сообща.

Валерия даже не поняла, как это получилось, но она оказалась беременной. Она надеялась, что ребенок от Суллы, но не могла сообщить об этом супругу и с ужасом думала о том дне, когда ее положение уже нельзя будет скрыть. Это случилось в конце года, когда Лукулл принес несколько странных грибов, привезенных им из Африки, и узкий круг друзей, включая Валерию, съели их. Как какой-то кошмарный сон, она смутно помнила, что все присутствующие мужчины по очереди, от Суллы до Сорекса, брали ее, и даже Метробий принял в этом участие. Это был единственный случай, который мог стать причиной беременности. И с тех пор как она осознала этот ужасающий результат, страх не покидал ее.

Вспышки раздражения Суллы были кошмаром для всех. Он часами кричал, злился на всех, его приходилось удерживать, чтобы он не убил всех, кто встречался на его пути, от детей, бывших игрушками для его друзей, до старых прачек и уборщиц. Поскольку Сулла всегда находился в компании своих сторонников, те, кто удерживал его, очень хорошо понимали, что подвергают себя опасности.

— Ему нельзя разрешать убивать людей! — кричал Метробий.

— О, если бы он примирился с тем, что с ним происходит! — плача, жаловалась Валерия.

— Тебе сейчас самой плохо, госпожа.

Неосмотрительно было с его стороны произносить это таким добрым голосом. Тотчас последовала история беременности. Метробий тоже помнил случай с грибами.

— Кто знает? — смеясь, сказал Метробий. — Я еще могу зачать ребенка! Мой шанс — один из четырех.

— Из пяти.

— Из четырех, Валерия. Ребенок не может быть от Суллы.

— Он меня убьет!

— Оставь все, как есть, и ничего не говори Сулле, — твердо сказал Метробий. — Будущее неизвестно.

Вскоре после этого печень Суллы так разболелась, что не давала ему покоя. День и ночь бродил он по длинному атрию. Он не мог ни сесть, ни лечь, чтобы отдохнуть. Его единственным утешением было полежать в беломраморной ванне. Он лежал там, пока не начинался новый приступ, и тогда он опять ходил, ходил, ходил по атрию. Он стонал и скулил, подбегая к стене, и его нужно было хватать, чтобы он не бился головой о стену, — такой невыносимой была пытка.

— Этот дурак, который по утрам выносит его горшок, начал всем рассказывать, что Луция Корнелия съедают изнутри черви, — возмущенно сообщил Тукций Метробию и Валерии. — Честно говоря, невежество большинства людей относительно того, как функционирует человеческий организм и что такое болезнь, приводит меня в отчаяние! До того, как эти боли начались, Луций Корнелий пользовался отхожим местом. Но теперь он вынужден пользоваться ночным горшком. Содержимое горшка кишит червями. Вы думаете, я могу убедить слуг, что черви естественны, что они есть у всех, что они живут у нас в кишечнике всю нашу жизнь? Нет!

— И черви нас не едят? — прошептала Валерия, побелев, как мел.

— Только то, что мы съели, — объяснил Тукций. — Нет сомнения, в следующий раз, когда я приеду в Рим, я и там услышу эту историю. Слуги — самые лучшие разносчики сплетен.

— Думаю, ты успокоил меня, — сказал Метробий.

— Я не собираюсь вас успокаивать, я только хочу, чтобы вы не верили россказням слуг. Реальность достаточно серьезна. Его моча слаще меда, а кожа пахнет спелыми яблоками.

Лицо Метробия исказилось в гримасе:

— Ты пробовал на вкус его мочу?

— Да, пробовал, но только после того, как выполнил старый трюк, который мне показала знахарка, когда я еще был ребенком. Я выставил на солнце немного его мочи на тарелке, и насекомые слетелись на нее. Это означает, что в моче Луция Корнелия содержится концентрированный мед.

— И он худеет почти на глазах, — добавил Метробий.

Валерия снова ахнула:

— Он умирает?

— Да, — сказал Луций Тукций. — Кроме меда, в моче, — я не знаю, что это значит, только знаю, что это смертельно, — его печень больна. Слишком много вина.

В черных глазах Метробия блеснули слезы. Актер сморгнул их. Губы его дрожали.

— Этого следовало ожидать, — вздохнув, сказал он.

— Что нам делать? — спросила жена.

— Только ждать, госпожа.

Вместе они проводили взглядом Луция Тукция, который отправился к своему пациенту. Потом Метробий произнес печальные слова голосом, в котором не было и следа печали:

— Так много лет я любил его. Однажды, очень давно, я попросил его, чтобы он позволил мне всегда быть с ним, даже если это означает, что моя жизнь из вполне благополучной превратится в тяжелую. Он не разрешил.

— Он слишком любил тебя, — сентиментально сказала Валерия.

— Нет! Он любил идею своего патрицианского рождения. Он знал, куда идет, а то, куда он шел, значило для него намного больше, чем я. — Метробий повернулся и с изумлением посмотрел на Валерию. — Неужели ты еще не поняла, что разные люди по-разному понимают любовь и что твоя любовь может остаться безответной? Я никогда не винил его. Как я мог его винить, когда я не на его месте? И наконец, после того как он столько раз отсылал меня прочь, он признал меня перед своими коллегами. «Мой мальчик»! Я готов снова вынести все, чтобы только услышать, как он говорит эти слова таким людям, как Ватия и Лепид.

— Он не увидит моего ребенка.

— Сомневаюсь, что он успеет увидеть тебя располневшей, госпожа.

Ужасный приступ боли прошел. Но возникла другая проблема. Она касалась финансового положения Путеол. Этот город был расположен недалеко от Мизен. Там всем заправляли Гранин, которые несколько поколений подряд были его банкирами и корабельными магнатами. Гранин считали себя хозяевами города. Ничего не зная о невоздержанности Суллы — не говоря уж о его болезнях, — один из городских чиновников явился на виллу бывшего диктатора и попросил аудиенции. Его жалоба, как сообщил управляющий, заключалась в том, что некий Квинт Граний задолжал городской казне огромную сумму, но отказывается вернуть деньги. Не может ли Сулла помочь?

Хуже имени, чем «Граний», для ушей Суллы было разве что «Гай Марий». И действительно, существовали тесные кровные и брачные узы между Мариями и Гратидиями, а также между Туллиями из Арпина и Граниями из Путеол. Первая жена Гая Мария происходила из рода Граниев. По этой причине несколько Граниев оказались в проскрипционных списках, а те Гранин, которые избежали проскрипций, держались очень тихо, боясь, что Сулла вспомнит об их существовании. Среди этих удачно избежавших гонения находился и Квинт Граний, который теперь содержался под арестом на вилле Суллы. Сторонники Суллы доставили его туда.

— У меня нет денег, — упрямо твердил Квинт Граний, и весь вид его говорил о том, что он будет стоять на своем.

Сидя в курульном кресле в toga praetexta и приняв величественную позу, Сулла свирепо смотрел на него.

— Ты сделаешь так, как тебе велят магистраты Путеол! Ты заплатишь! — сказал он.

— Нет, не заплачу! Пусть Путеолы судят меня законным судом и проведут расследование, как и полагается, — возразил Квинт Граний.

— Плати, Граний!

— Нет!

Вспыльчивость Суллы, которая теперь проявлялась по любому поводу, вдруг прорвалась. Сулла вскочил с кресла, трясясь от ярости и сжав кулаки.

— Плати, Граний, или я прикажу задушить тебя — здесь и сейчас!

— Ты был диктатором Рима, — с презрением проговорил Квинт Граний, — но теперь у тебя власти приказывать мне не больше, чем у любого другого! Возвращайся к своим кутежам и оставь Путеолы самостоятельно справляться со своими делами!

Сулла открыл рот, чтобы отдать распоряжение задушить Гранин, но не произнес ни звука. Волна слабости и тошноты накатила на него. Он покачнулся, с трудом выпрямился и посмотрел на своих приближенных.

— Задушите его! — прошептал он.

Никто не успел шевельнуться, как рот Суллы опять открылся. Оттуда хлынула кровь, она растеклась по полу — алый фонтан ударил на большом расстоянии от того места, где стоял Сулла, издавая странные звуки. Последние капли упали на белоснежные складки тоги. Потом Сулла вдруг странно рыгнул и, выдав еще одну кровавую струю, медленно опустился на колени. Люди принялись разбегаться, крича от ужаса. Они удирали куда глаза глядят, но только не к Сулле, которого, как они были убеждены, заживо поедали черви.