Вампиры замка Карди - Татьяна Умнова

— Господи, Джеймс, вы говорите обо всем этом с таким отвращением! Ваша жена — чудесная женщина, и по меньшей мере непорядочно с вашей стороны завести себе любовницу, когда у вас жена и четверо детей, да еще говорить так цинично, — Гарри сбился и разозленно умолк.

— Почему вас это так шокирует, Гарри? Право же, вы, американцы, такие пуритане. Даже те из вас, кто — католики. А почему-то принято считать пуританами англичан. Вы что, все еще девственник?

— Нет. Не девственник. Я морской офицер, у меня нередко случались веселые выходные на суше. Хотя вам никакого дела до этого быть не должно! — огрызнулся Гарри.

— Нет? Ну, слава Богу. А то мне было бы просто тяжело с вами разговаривать.

— Я знал Констанс с детства. Она мне никогда не нравилась. Я ее боялся. Она была слишком правильная. И слишком резвая. И слишком спортивная. Она всегда и во всем следовала правилам. Принято было носить короткие юбки и танцевать фокстрот и чарльстон — она носила короткие юбки и танцевала фокстрот и чарльстон. Модно было заниматься греблей и стрельбой из лука — она преуспела в этом. А гребля, знаете ли, развивает такие неженственные мускулы! А все эти клубы? И везде Констанс председательствовала. Я с самого детства боялся, что мне придется жениться на ней. И поэтому всегда ее ненавидел.

— Вы неправы, Джеймс, — с мягким укором сказал Гарри.

Ему действительно понравилась леди Констанс — такая аккуратная, почтенная особа. Излишне холодна и аристократична на его вкус. Гарри предпочитал американских девушек — смешливых, искренних, пылких. И не очень представлял себе, каково это — быть женатым на такой Настоящей Леди, какой была леди Констанс Годальминг. Но все-таки… Вряд ли это было так уж отвратительно. Сам он из двух зол — встретиться с вампиром или жениться на леди Констанс — все-таки предпочел бы женитьбу. Они ведь не католики и всегда возможен развод.

— Когда мне было восемнадцать лет, отец отправил меня учиться в Германию. В Нюренбергский университет, — продолжал Джеймс, словно не слыша слов Гарри. — На самом деле, мне кажется, ему хотелось, чтобы я окунулся в безнравственную атмосферу, которая царила в Германии тех лет. Он считал, что мне это пойдет на пользу. Он находил меня слишком вялым. А учился я на медицинском, специализировался в области психиатрии. Не самое изысканное занятие для будущего лорда, но я к восемнадцати годам перечитал едва ли не всю медицинскую библиотеку отцовского друга доктора Сьюарда. Мы с ним вообще были большие друзья. О нем я скорблю больше, чем об отце, — Джеймс горестно вздохнул и продолжил после короткой паузы. — Так вот, в восемнадцать лет в Германии я познакомился с внучкой доктора Гисслера, одного из наших преподавателей. Фрейлен Лизелотта Гисслер. Она на год моложе меня. Я называл ее «Лотти». Ее родители погибли. Не знаю, при каких обстоятельствах. Ее дед был таким же тираном, как мой отец. У нас с ней было много общего — и в жизни, и в восприятии мира. Она была…

— Могучая белокурая валькирия в сверкающих доспехах, напевающая арии из Вагнера и развлекающаяся на досуге метанием ядра! — радостно выпалил Гарри. — Я знаю немецких девок, они все такие. А уж горячи! Помню, однажды я познакомился с одной такой, ее Грета звали, так она в постели за ночь могла насмерть уходить целую роту, не говоря уж о…

Гарри захлебнулся собственными словами: ведь он только что укорял Джеймса в безнравственности! А Грета была обыкновенной портовой шлюхой. Не следовало ему признаваться в знакомстве с такими женщинами.

— Белокурая валькирия?!! — возмутился Джеймс. — Не смешите меня. Это стереотипное представление о немецких женщинах. Впрочем, большинство из них — действительно белокурые валькирии. Страстные и даже, я бы сказал, сексуально агрессивные. Я их боялся.

— И их тоже? — удивился Гарри.

— Да, и их тоже! Знаете, Гарри, мне уже все равно, будете вы считать меня трусом или нет. Возможно, мы скоро погибнем. Так что мне наплевать. Я буду говорить только правду. Как на исповеди. Я боялся этих баб. А Лизелотта — она такая маленькая, миниатюрная, изящная, как статуэтка. Она была такое чудо! Тихая, застенчивая. Очень скромная. Очень романтичная. Воплощение моей сокровенной мечты. Мне уж казалось, что все девушки в мире участвуют в соревнованиях по гребле и танцуют эти резвые джазовые танцы. А она носила длинные юбки, читала стихи и рассказывала мне замечательные истории о привидениях. Немцы вообще очень сентиментальны и при этом любят всякие ужасы…

— Да, я знаю, они о-о-очень любят всякие ужасы! — ухмыльнулся Гарри. — Они прямо-таки мастера в области ужасов. Концлагеря, газовые камеры, эксперименты над людьми, вроде тех, что проводятся в моем родовом замке, а еще — массовые истребления мирного населения, рвы, полные трупов. Причем они сами же заставляют обреченных рыть себе могилы! Прелесть, как сентиментальны! Когда об этом начали писать в газетах, никто поверить не мог, говорили — журналисты выдумывают.

Гарри прервался, поймав укоризненный взгляд Джеймса.

— Нет, это не остроумно, Гарри, то, что вы сказали. Концлагеря и эксперименты над людьми не имеют отношения к тем милым старомодным ужасам, которыми так увлекалась Лизелотта. Вообще, я не понимаю, как в ту Германию, в нашу с Лизелоттой Германию мог прийти фашизм! Бред какой-то. Та Германия, которую знал я… Она была прекрасна. Моя Германия. Я любил ее. И я любил Лизелотту. Но чувства у нас были сугубо возвышенные.

— Тогда почему вы женаты на Констанс? — угрюмо спросил Гарри.

Нехорошо быть таким бесчувственным, но зато как приятно сбросить Джеймса с небес на землю!

— О, это очень печальная история, — рассмеялся Джеймс. — Следующим летом я не вернулся на каникулы в Англию, а совершил путешествие по Германии на автомобиле, с Лизелоттой и двумя нашими друзьями. Они, кстати, были евреи.

— Евреи?! — ужаснулся Гарри.

Он ужаснулся потому, что знал, какая участь выпала всем немецким евреям, которые не успели вовремя убежать. Но Джеймс неправильно его понял и улыбнулся такой саркастической, мерзкой улыбочкой, что Гарри тут же захотелось дать лорду Годальмингу по зубам!

— Вас это не должно шокировать, Гарри. Американцы всегда так чванятся своим демократичным отношением ко всему на свете, в том числе к вопросу национальности и вероисповедания. А вот мой отец едва не умер от потрясения, когда узнал, что я дружил с евреями. А они были мои лучшие друзья! Мои — и Лизелотты. Эстер и Аарон Фишер. Аарон уже окончил медицинский, работал помощником у герра Гисслера, дедушки Лизелотты. Эстер — очень красивая девушка, моя ровесница — нигде не училась, потому что приличная еврейская девушка нигде не учится, к ней учителя на дом ходят. А она была приличной еврейской девушкой. Во всяком случае, так считали ее родители. Хотя она мечтала сбежать и стать танцовщицей, и вообще много о чем мечтала, а уж пылкостью могла превзойти и дюжину таких, как ваша Грета! Так вот, отправились мы в путешествие. Это было самое лучшее путешествие в моей жизни. Хотя мне приходилось много путешествовать — как и положено англичанину из хорошей семьи. Мы ночевали в гостиницах, брали два двухместных номера. Девушки — в одном, мы с Аароном — в другом. Мы объехали все города, все музеи, все замки. Лизелотта была нашим экскурсоводом. Она так хорошо умела обо всем рассказать. Это было лучшее лето в моей жизни.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});