Уж замуж невтерпеж - Надежда Тутова

Пора…

Ой да ива-ивушка,

Ветер косы растрепат…

Ой да ты моя кручинушка,

Счастья боле не видат…

Глава 7

Боли нет. Только обида. На саму себя — столько хотела, а не успела. Почему не успела? Не знаю. Нет, знаю, только не хочется помнить. Помнятся лишь слова из старой рыцарской баллады:

Отмерен жизни срок —

Его не изменить.

Исполнен был зарок,

И оборвалась нить.

Так всегда и бывает: каждому назначен свой зарок, и когда он исполняется, приходит время уйти. Мое время пришло? Наверное. Не помню. А какой зарок? Тоже не припоминается. Но был же, скорее всего.

Вокруг тишина. Где вокруг? Надо открыть глаза и осмотреться, но желания нет. Пропало. Как и все. Что «все»? А я знаю? Знаю только, что вроде как лежу. Сплю? Маловероятно.

Вдруг нечто нарушает тишину. Нетвердый детский голосок напевает странную песенку:

— Цхина тэ, цхина тэ,

Цхина цви на ун сунэ.

И я понимаю значение этих слов:

Дождь идет, дождь идет,

Дождь по капле слезы льет.

Как, почему, зачем — мне даже неинтересно. Потому что я умерла? Скорее всего. Значит, ребенок тоже умер. Или это ангел поет. Последнее вряд ли — ТАК ангелы не поют, не могут, не должны.

— Не надоело? — ехидно интересуется все тот же детский голос.

— Что надоело? — голос колет усталое горло.

— В бессознанку играть, — радостно просвещает голос.

От удивления открываю глаза. Девочка. Девчушка. Лет шести-семи. В серо-голубом платьице с белым фартуком. Круглое улыбчивое личико. Непослушные русые волосы заплетены в две косы, с широкими белыми лентами на концах. И глаза цвета зелени самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.

— Наатцхешта? — голос срывается на хрип.

— А кого еще ты тут ожидала увидеть? — ехидно интересуется девчушка.

— Ты умерла? — отвечаю вопросом на вопрос, потому что для меня сейчас это важней всего.

— Щаз, придумаешь же, — отмахнулась наатцхешта.

— Тогда… Не понимаю, — недоуменно качаю головой.

— А ты встань, ну или сядь хотя бы. Может, лучше думаться будет, — вновь ехидно улыбается девочка. — Что ты помнишь?

Я? Помню? Фларимона. Принца, оказывается. Причем настоящего. А еще его брата, или кем там Жармю ему приходится. Эфиана. Сирин. Колдуна тоже помню. И дройдель. Тот самый, что торчит у меня из груди. Только не у теперешней меня, а той, оставшейся мертвой среди живых.

— Я умерла, — слова сами просятся на волю, не думая о горечи, которую приносят.

Горечь… Неужто, это единственное, оставшееся со мной за чертой? А как же любовь? А вот так: любовь осталась там, с ним, став единственной причиной моего нынешнего состояния — если б не любила, не решилась бы на безумный поступок. И пусть, зато он жив. И они тоже.

Голос наатцхешты оторвал меня от не слишком приятных мыслей.

— И не надейся, — презрительно хмыкнула Лета.

— А?.. — вновь удивленно смотрю на девочку.

— Я говорю: не надейся, что умерла. За тебя такую цену заплатили, такое волшебство сплели, не всяким магам подвластно, — самодовольно пояснила она. Потом задумчиво добавила — С другой стороны, ни у одного мага нет подобных возможностей. В любом случае, умереть тебе не дали.

— Кто? — вопрос звучит глухо, потому что догадываюсь об ответе.

— Муж твой, кто ж еще, — небрежно пожимает плечами наатцхешта. — А «зачем» и «как» спросишь у него.

— Но ведь… Так не бывает. Это неправильно, — с губ срывается практически бессвязный лепет.

Уф, хорошо, я только села, не решившись встать, а то трясти начало. Правда, куда села — непонятно. Здесь, если «здесь» вообще есть, все черное. Будто всю комнату завесили черной тканью: стены, пол, потолок — все.

— А как же… — фраза остается незаконченной, потому что я забыла, о чем хотела сказать, спросить.

— Домой тебе пора, деточка, — устало улыбается… наатцхешта.

Да-да, та самая, с которой я смотрела на звезды. Не девочка с косами. Не девушка из палатки. А… настоящая. В этом я уверена.

— Я не знаю, как вернуться, — тихо признаюсь.

— Ох, горюшко ты мое. Совсем думать не хочешь, — притворно сокрушается Лета.

— Я действительно не знаю! — срываюсь на крик, а по щекам текут слезы.

От бессилья? От усталости? От всего.

— Дурочка, — шепчет наатцхешта, прижимая к себе, баюкая в объятиях.

— Причем полная, — согласно шмыгаю носом.

— Помнишь, о чем говорил колдун?

— Он много чего сказал, — неосознанно пожимаю плечами.

— Кровь. Что он рассказал о крови принцев? — подталкивает наатцхешта.

И правда, что он говорил тогда?

— Кровь принцев способна исполнять желания, — ответ приходит сам собой.

— Умница, — похвалила Лета. — Можешь ведь, когда захочешь.

— Причем здесь я?

— Притом! Фларимон спас тебя своей кровью. А правильней — желанием. Да, магия — есть желание. Концентрированное, сильное, искреннее. Все остальное — механика, — словно учитель ученику, поведала наатцхешта. — Какой отсюда вывод? Ты должна искренне, всем сердцем, всей душой пожелать возвращения.

— А механика? — напоминаю я.

— Считай, что это и есть механика для души, духа.

— Духа?

— Подробности приблизительно тебе рассказать и Мудрейший может, я же не учитель, в конце концов! — нахмурилась наатцхешта.

— Мудрейший? — решительно, я сегодня способна только на вопросы, причем односложные, до неприличия короткие.

— Эльф, Эфиан который, — все же отвечает наатцхешта. — И вообще, тебе пора. А то еще народ и впрямь решит, что ты умерла. Пошевеливайся, деточка, давай-давай.

Наатцхешта поднялась и стала таять. Как туман от солнечных лучей. Как звезды на рассветном небе. Как… призрак.

— Спасибо, — почему-то шепчу, хотя хочется кричать. — Эльфу что-нибудь передать? — я не удержалась от ехидной ухмылочки.

— Обойдется, — послала мне в ответ столь же ехидную ухмылку Лета. — Прощай…

И все. Ее нет. Осталась одна чернота. И мне не стоит тут задерживаться. Главное — желать…

Боль. При выдохе. При вдохе. Иногда острая. Иногда тупая. А иногда все сразу. Но говорят: если болит, значит жив. Получилось?

Какой-то неясный скрип слева. Слева? Хм, а где это я? Кажется, лежу на кровати. Во всяком случае, на чем-то мягком. Осторожно, боясь вновь увидеть черноту, открываю глаза. Комната. Чужая, естественно. Из доступного взгляду только потолок в завитушках, какие обычно в замках знати бывают, да люстра колесом с оплывшими свечами. И куда меня теперь занесло?

Скрип вновь повторился. Медленно, боясь лишний раз вздохнуть, потому как боль никуда не уходит, поворачиваю голову. Стул. Фларимон. В смысле Фларимон то ли сидит, то ли спит на стуле, который собственно и скрипит, потому что одна из ножек самую малость короче остальных, вот стул и покачивается.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});