Приключения Перигрина Пикля - Тобайас Смоллет

Я вскочила и предупредила его, что подниму на ноги весь дом, если он ко мне приблизится, — недостатка в смелости и решимости у меня не было. Встретив такой отпор, он упал на колени у кровати, молил сжалиться над его страданиями и поклялся дать мне carte blanche[65] в распоряжении всем его имуществом. В ответ на это предложение я ограничилась требованием, чтобы он немедленно покинул комнату, в противном случае я не стану никогда с ним разговаривать. Он почел за лучшее ретироваться, и с той поры я не предоставляла ему возможности говорить со мной на эту тему. Через несколько недель он уехал; тем не менее брюссельские дамы считали его моим любовником, так как среди всех офицеров он был их любимцем.

Когда атака его лордства была, таким образом, отражена, его место занял мистер В. и повел наступление совершенно иным способом. Он говорил, что не умеет ухаживать, но, будучи человеком чести, клянется хранить тайну и пр. и пр. На домогательства этого кавалера я отвечала, что его откровенная декларация не вызывает моего гнева, хотя и могла бы его вызвать, только благодаря собственному его признанию, что он не знает, как должно обходиться с леди. Мое несчастное положение в какой-то мере является оправданием его вольности, о которой он бы и не помышлял, если бы мои злоключения не подстрекнули его самонадеянности. Но я решила обращаться с ним так же, как он обращается со мной, и, отбросив щепетильность, открыто ему заявила, что он не в моем вкусе, и моя неприязнь к нему послужит для меня достаточной причиной отвергнуть его любовь.

Лорд Р. почувствовал истинную страсть, которую он лелеял бережно и молча, будучи по натуре робким и застенчивым; но те самые средства, которыми он пользовался, чтобы ее скрыть, помогли мне догадаться о состоянии его сердца, и мне не было неприятно наблюдать за развитием его чувства. Он добивался близкого знакомства со мною с большим усердием, сопровождал меня во всех моих поездках и, в частности, во время путешествия в Антверпен, вместе с двумя другими джентльменами, где, находясь в gaite de coeur[66], мы позировали для портрета; на нем один изображен в гусарском мундире, а другой — в форме пехотинца. Об этом я упоминаю, ибо портрет, который находится ныне у меня, породил вздорные толки, получившие широкое распространение.

Вскоре после этой увеселительной поездки лорд Р. сказал мне о своей страсти, но одновременно поведал о своих сомнениях, которые, по его словам, лишали его надежды; он горевал о том, что, если даже ему выпадет счастье завоевать мою любовь, состояние его недостаточно велико, чтобы защитить нас от преследований моего мужа, если тот попытается помешать нашему блаженству; к тому же он сам должен следовать за армией. Короче, он думал, казалось, о моем благополучии больше, чем о своем собственном, и вел себя с такой деликатностью, что постепенно растрогал мое сердце; поэтому, расставаясь, мы сговорились возобновить наши отношения в Англии. В разгар всех этих приятных развлечений, которым я предавалась в различных городах Фландрии, я случайно попала на один день в Гент; я находилась в большом обществе в одном из отелей, когда у ворот остановилась почтовая карета. Мы подошли к окнам, чтобы удовлетворить любопытство. Кто же вышел из кареты? Мой жалкий муж! Как только я оповестила об этом всю компанию, джентльмены спросили, оставаться ли им для моей защиты, или удалиться; когда же я убедила их в том, что помощь не нужна, они ушли; но лорд Р. спустился вниз в гостиную, решив защищать меня от насилия. Я написала мужу, приглашая его к себе, но, несмотря на то что он явился с целью меня увезти, он не отважился принять мое приглашение и обратился к губернатору, требуя выдачи меня.

Сей джентльмен, будучи с ним незнаком и ничего о нем не зная, направил его к командующему английскими войсками, человеку весьма честному; в ответ на просьбу его лордства командующий выразил сомнения в его личности, заметив, что, по слухам, лорд *** — веселый, тучный человек. Вместе с тем он дал понять его лордству, что если даже признать в нем лорда ***, то во всяком случае я не подлежу действию военных законов, разве что когда-нибудь состояла на службе его величества, а это именно и должен доказать его лордство.

Потерпев неудачу, мой муж вернулся в гостиницу и осмелился войти в мою столовую, на всякий случай оставив своих слуг у двери. Когда я спросила, чему я обязана его визитом, он объявил, что твердо намерен увезти меня домой. После такого заявления мы приступили к переговорам и, наконец, порешили на том, что в сентябре я вернусь в Англию, но при условии жить отдельно, а он выплатит мне все карманные деньги, которые уже давно не выплачивал. Он согласился на все мои требования и уехал на родину, а мне были выданы деньги, полагающиеся на мое содержание; я же возвратилась вБрюссель и, как обязалась, оставалась там до отъезда в Англию.

В Лондоне я поселилась на Пел-Мел и, послав за мужем, указала ему на добросовестное выполнение мною нашего договора, а затем напомнила о его обещании. Каково же было мое удивление, когда он сказал, что это обещание являлось только уловкой, чтобы заманить меня домой, и я-де должна жить в его доме как покорная и верная жена! Я слушала его с негодованием, вполне им заслуженным, и возмущалась таким вероломным поступком, который заставил бы меня отказаться от совместной с ним жизни даже в том случае, если бы я раньше этого не решила.

Нуждаясь в средствах, я поехала в Бат, где вскоре встретилась с мистером Д. и мистером Р. — двумя джентльменами, моими попутчиками во время поездки на яхте из Фландрии, которые относились ко мне очень дружески, не помышляя о любви.

С этими двумя джентльменами, подобно мне имевшими много досуга, я отправилась на празднества в Престон; в этом городке скопилось немало людей, которые мирились с большими неудобствами, только бы тешить себя увеселениями, оказавшимися плохой подделкой под театральные представления, концерты и маскарады. Если светское общество припишет моей умышленной нескромности поездку с двумя джентльменами, к которым я не питала никакой привязанности, пусть оно также примет в соображение, что я все время страшилась мужа и часто принуждена бывала переезжать с места на место, к тому же средства у меня были весьма скудные и я крайне нуждалась в помощи и покровительстве. Вдобавок я была молода, беспечна и столь простодушна, что полагала, будто присутствие некрасивого мужчины всегда обезопасит меня от подозрений на его счет. Я и не помышляла о домогательствах мужчин, пока они сами не объявляли о своей любви.

По возвращении моем в Бат я снова подверглась преследованию мужа, приехавшего туда вместе с моим отцом, которого я очень рада была видеть, хотя он настаивал, чтобы я уступила мужу и в будущем считалась с мнением света. Эти постоянные увещания касательно совместной жизни с мужем были единственным проявлением суровости с его стороны. Но все его уговоры не могли поколебать мое решение; спер затянулся до поздней ночи, и я предложила его лордству идти домой, так как не могу оставить его ночевать. Тогда он мне дал понять, что уходить не собирается. Мой отец покинул нас, якобы отправившись искать для себя ночлег.

Физиономия маленького джентльмена, оставшегося со мной tete-a-tete, выражала страх, но вскоре он собрался с духом, подошел к двери, позвал трех своих слуг, которым приказал караулить на лестнице, и расположился в кресле, задумав провести в нем ночь. Намереваясь лечь спать, я решила обезопасить себя от вторжения его лакеев и с этой целью заперла дверь. Мой муж, услышав, что его запирают, в ужасе вскочил, начал колотить ногами в дверь и орать так, словно на него напали разбойники.

Мой отец, еще не успевший покинуть дом, услышал эти вопли, поднялся наверх и, пройдя через мою спальню в столовую, нашел меня задыхающейся от смеха, тогда как его доблестный зять таращил глаза, как сумасшедший, и волосы у него встали дыбом.

Когда отец спросил его о причине этих воплей, муж мой смущенно ответил, что я заперла его неведомо с какою целью. Я разъяснила тайну, сказав, что мне не нравится общество его слуг и я не понимаю причины его испуга — разве только он вообразил, будто я хочу его изнасиловать, а это отнюдь не входило в мои намерения. Отец едва-едва удерживался от смеха при виде его испуга, но, заметив крайнее его смущение, сжалился над ним и увез его с собой, после того как я дала слово, что не сделаю попытки убежать и приму его на следующее утро. Я сдержала обещание, и мне удалось их убедить, чтобы они оставили меня в покое. На следующий день надо мной подшучивали по поводу стратагемы, которую я замыслила, чтобы напугать мужа; тысячи вздорных историй рассказывали об этом происшествии, случившемся точь-в-точь так, как я его описала.

Уехав из Бата, я поселилась в маленьком домике близ Линкольна, который мне сдал внаем герцог Э., так как жизнь за городом больше отвечала моим средствам, не превышавшим четырехсот фунтов в год, которые к тому же выплачивались неаккуратно. Несколько месяцев я провела в этом уединенном местечке и не встречалась ни с кем, кроме лорда Р. М., который жил по соседству и посетил меня дважды. Наконец, почувствовав себя нездоровой, я вынуждена была возвратиться в Лондон и снять квартиру на Медокс-стрит, где моя крепость была атакована мужем и его управителем, которых сопровождал мистер Л. В. (как сказал мне муж, он получил двадцать пять фунтов, прежде чем начать кампанию) и два отважных лакея. Этот грозный отряд ворвался в мою квартиру, схватил меня, стащил вниз без плаща и перчаток, впихнул в карету стоявшую у двери, и препроводил в дом мужа на Глостер-стрит.