Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— В железа его — и на Волгу, в посад Городецкий! — распорядился не моргнув глазом царь.

Дружба дружбой, а политика политикой. Однажды заколебался — нет тебе прощения.

В тюрьме князь и отдал Богу душу.

— Будет знать, как царю изменять! — сказал Малюта опричным слугам. — Государь пресветлый, живи тысячу лет!

— Живи и здравствуй, преблагий царь! — завопили громко в ответ опричники, надсаживая глотки (поленишься — пожалеешь).

Да, таков был царь! Таковы были подданные! Домысливая, перелагая и описывая все эти драматические происшествия, я постоянно возвращаюсь к характеристике эпохи, которую дал Карамзин, невольно страшась вступить со знаменитым писателем и историком в соревнование. Да как же не бояться! Хотелось прежде привести его слова, но что-то удерживало. Надеялся, что по-своему скажу, пусть не лучше, да по-своему. Законное желание скромного литератора. Немало бумаги извел, немало часов промучился, и признаюсь, впрочем без стыда, что не получилось того, о чем мечталось. Тогда позволил я себе, благо избранная форма романа располагает и даже подталкивает к тому, возвратиться вновь к классическому тексту, нарушив прежнее обещание, и в нем отыскать и объяснение, и отдохновение от терзаний, обязательных при моих занятиях.

«Таков был царь; таковы были подданные! — восклицает с болью за Россию и русских Николай Михайлович Карамзин, восславивший истинную свободу не менее, чем его современник Александр Сергеевич Пушкин. — Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении, ибо считали власть государеву властию божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иоанново гневу небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое бытие для счастия добродетели и что земное служит ей только искушением; гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная».

Сегодня никто не осмелится произнести ничего похожего, а ведь в них — в этих простых и доступных мыслях — заключается и счастье, и трагедия, и величие России — удивительной и для живущих в ней прекраснейшей в мире страны, которая упрямо и болезненно расстается с трудным прошлым, вглядываясь в будущее даже и тогда, когда оборачивается назад.

За окном — рокочущая моторами московская ночь. Дыхание Карамзина освежает мой мозг и опаляет щеки.

Последние конвульсии

I

Малюта никогда не забывал, что Иоанн часто подвергает опале людей, которые оказались свидетелями его слабости и заблуждений. Он не прощал близким торжества над собой, а когда ошибка становилась явной, надо было притвориться, что она несущественна, случайна и не влияет на складывающуюся обстановку. Однажды ныне отосланный на Север боярин Алексей Данилович Басманов упрекнул царя в нераспорядительности:

— Не промедлил бы ты, пресветлый государь, с посылкой стрельцов на Оку, не имели бы мы сейчас татар под боком.

Иоанн ничего не ответил, но посмотрел на Басманова исподлобья. Взгляд был пронзительным и злым. Позже в беседе с Малютой царь заметил:

— Басманов — воевода смелый и опытный. Расторопности ему недостает. Не подтолкнешь — замешкается.

Малюта тут же воспользовался открывшейся перед ним возможностью, тихо произнес, наблюдая за реакцией царя:

— Любит других ругать, а сам в Ливонию опаздывал к месту сбора. Опричных голов распустил и угодников вокруг себя развел. Зато возки барахлом доверху набивает!

Но сейчас Малюта сообщит Иоанну нечто из ряда вон выходящее, нечто затрагивающее самые сокровенные струны.

— Таубе и Крузе сбежали! — воскликнул он, вихрем влетая в покои царя.

Редко он позволял себе нарушить устоявшийся церемониал, но нынче Иоанн остался в одиночестве. Кроме Малюты, у него нет опоры, и шеф опричнины не сдержался.

— Таубе и Крузе сбежали! Верил ты им, пресветлый государь, а они тебе — нож в спину! Мало того, что сбежали по предварительному сговору с собакой Жигмонтом, так еще Дерпт погромили мятежом, немчину Розену посулив златые горы! Опричников перебили и стрельцов — видимо-невидимо!

Начальнику немецких наемников Розену Иоанн тоже доверял, послав в помощь новоиспеченному королю Ливонии Магнусу-датчанину.

— Не может того быть! — воскликнул Иоанн. — Неужели со мной так расплатились — за земли мои да за богатства несметные, которыми я их одарил?!

— Так! Именно так, пресветлый государь! — подтвердил Малюта, скрывая внутреннее удовлетворение.

Измена свила гнездо в самом центре опричнины. С неверностью Басманова и Вяземского Иоанн кое-как смирился, но Таубе и Крузе, немецкие ливонцы, ставшие русскими дипломатическими агентами, не должны были предавать единоплеменника. Германской кровью перед ними Иоанн гордился. И не раз — в шахматы играл! Они клялись защищать интересы Москвы на Западе и чем закончили?!

— А Розен, которому я платил, как никто?! — изумился царь. — Никогда не менявший хозяина без предварительного извещения местный Розен?!

— Цена грош — дороже вошь! — сказал Васюк Грязной, выглянув из-за плеча Малюты. — Поймаем да медведями, пресветлый государь, потравим подлеца!

После неудачи под Ревелем осенью 1571 года Таубе и Крузе запродали Дерпт Польше с помощью литовцев. Немецкий наемник Розен поднял мятеж, но уступил вскоре быстро пришедшим в себя русским и оставил город. Ландскнехты не смогли противостоять вооружившимся ремесленникам и купцам. Если Таубе и Крузе — главные опричные дипломаты — переметнулись, то что думать насчет бояр, готовых пресмыкаться перед Жигмонтом за какое-нибудь жалкое имение вроде городишки Ковеля. И здесь небось Курбского рука поработала! Таубе польский король встретил высоким пожалованием. Опричник стал бароном.

— Вон куда заползла измена! Без бояр да без Курбского, пресветлый государь, не обошлось! Татар кто навел? Они! Сколько снюхалось с нехристями? — подливал масла в огонь Малюта. — Перебрать бы людишек — до одного! Дозволь, пресветлый государь, розыск начать. Не послать ли Болотова в Ливонию, чтоб подробнее вызнал?

— Посылай! — согласился Иоанн. — Неужели изменили? Может быть, ошибка?!

— У меня ошибок не бывает, — надменно ответил Малюта. — На то мы и царские твои слуги! — спохватился он.

II

Год складывался неудачно. С первых весенних месяцев поражение опричных войск в Ливонии осложнило положение на юге, где хан Девлет-Гирей собирал свою орду и ногаев для похода на Север. Малюта знал, что к татарам много русских перебежчиков ушло. Но и поймать удалось изрядно.

— Земцы на тебя, пресветлый государь, напраслину возводили, что, мол, сам ты измышлял измену, которой нет. А меня, твоего преданного холопа, чуть в грязной луже не утопили. Шептались по углам, что я-де в застенке пыткою принуждаю ложно показывать. Государь пресветлый, переступи порог и сам послушай, что и не под пыткой показывают псы поганые. — Малюта каждый раз приглашал царя в застенок, делая всегда вид, что Иоанн не своею охотою идет в гости к заплечным мастерам.

Слухи о том, что царь дни и ночи проводит в застенке, давно бродили по Москве. Царское ли дело уголья под пятки холопам подгребать?! Не царское! Однако без того не обходилось.

— Приди, пресветлый государь, послушай, что врут! Мол, заперся с опричными в слободе от страха перед татарами. А как не запереться?! Ведь жизнь твоя бесценна! Что с державой будет, коли с тобой что случится?! Я за все в ответе! Мой шпик, тайно перекрещенный турок Сулейман, донес, что дорогу Девлет-Гирею открыл боярский сын Кудеяр Тишенков. Да он ли один? Нет! Сносились прежде с Мстиславским! Забыл боярин и долг и честь и что ты, пресветлый государь, брат его по крови. Где правда? Князь Старицкий сколько раз тебя, пресветлый государь, с матерью своей обманывали? Не счесть! Им бы благодарить тебя за дарованную свободу, а они жалили, как змеи. Хуже змей! Шпик и не под пыткой, пресветлый государь, твердит: не Кудеяр бы Тишенков, хану поганому Москвы не видать как своих ушей. — Малюта говорил спокойно, убедительно и тем воздействовал на чувства Иоанновы куда сильнее. — На разумные твои поступки клевету возводят. Двух цариц со свету сжили! На опричных плюют, суда не боятся.

— Опричные плохо дерутся, — вдруг сказал царь. — Под Ревелем они виноваты. Я им сколько пушек дал?! И пушкарей отменных! А что получилось? Сколько палили, да все без толка. И Девлет-Гирей их обошел.

— Земцы виноваты больше, — не отступал Малюта. — Они на опричных клыки точат, потому как сами к нам занесли измену. Милославский с татарами снюхался.

— Докажи!

— И докажу, пресветлый государь, докажу! Враги твои слух пустили, что, мол, к татарам потому бегают — не иначе казни на Поганой луже их устрашают. А какой казни убоялся, пресветлый государь, Курбский, которого ты как брата и друга взлелеял?! На едино слово твое окрысился! Будь, пресветлый государь, тверд. Хоть нынче к вечеру переступи порог… — Здесь Малюта запнулся: не захотелось темницу или застенок своим словом назвать, — да послушай! Сколько раз татар мы отбивали от Москвы! А здесь вдруг пропустили?! Отчего? Сила, что ли, русская поистратилась? Никогда не поверю! И ты, пресветлый государь, не верь! Басманов с Вяземским как тебя подвели? Теперь враги шипят, что ты-де ушел и войско бросил. А как же предок твой славный Дмитрий Донской поступал? Разве он в леса не убегал? Не скрывался там с дружиной? Не уберег бы себя — на Калке ему верха не одержать! Когда Новгород в опричнину взяли да начали укреплять — осудили! Мстиславский с Бельским первые завопили: в англицкие земли царь нацелился! Когда Вологду строили, они же ворчали: в дебрях желает отсидеться. Когда на тебя с ножом раб наскочил из московских черных людей и мы тут же в слободу подались Бога молить, что изменники честному народу в уши надули? Народ-де от тебя отвернулся! Разве такое простить можно! Никогда! Хан Девлет-Гирей Казань с Астраханью требует, русскую землю пустошит, а ты, пресветлый государь, ему не уступил ни пяди. За то тебя славить надо, а бояре что поют?! И слаб ты, и бежишь, и слушать никого не желаешь, и пируешь на костях, и бьешь их несправедливо, и поместья берешь, и холопов вешаешь! Да как же не вешать, когда извести и тебя и нас, слуг твоих, мечтают!