Принц приливов - Пэт Конрой

Я пересек конечную зону и ввинтил мяч в воздух на пятьдесят футов. Затем упал на землю и стал целовать траву. Но этого мне было мало. Я подскочил к клетке Цезаря и прокричал сквозь прутья:

— Молодец, полосатый ты сукин сын!

Цезарь меня величественно игнорировал.

Потом Люк подхватил меня на руки, поднял в воздух и закружил. Наконец-то мы с братом дождались своего вальса.

Мы произвели вбрасывание, и по тому, как ребята бросились к игроку противника, завладевшему мячом, было понятно: это наша игра. На линии розыгрыша Люк встретил их фулбека[142] лобовой атакой и откинул его на пять футов. Весь правый край линии обороны соперника пытался применять силовые приемы. Люк молнией прорвался к ним и доставил их квотербеку несколько малоприятных мгновений. «Дьяволы» потеряли семь ярдов, и мяч в третий раз за это вбрасывание оказался вне игры. Удивляюсь, что от нашей команды не летели искры — столько в ней было огня. После каждого вбрасывания мы хлопали друг друга по плечам и шлемам, обнимались и подбадривали линейного игрока, первым ударившего по мячу. Все поле было охвачено титаническим невидимым пламенем. Нами владело желание победить. Мы ощущали себя единым организмом.

Вбрасывающий послал мяч на пятидесятиярдовую отметку, что существенно расширило территорию наших возможностей.

Настало время ввести в игру Бенджи. Когда я заработал тачдаун, Бенджи очухивался после вражеской атаки. Он тер глаза и поцарапанную ногу. Чувствовалось, что он сильно разозлен.

— Бенджи, пора показать этим придуркам, что Браун не зря выиграл процесс против Комиссии по образованию[143]. Видишь вон того игрока? Прорывайся туда.

Мне всегда было немного жаль соперников, которым приходилось бороться против Люка. Они начинали матч вполне здоровыми и сильными парнями, а уходили с поля калеками, по крайней мере на день. При габаритах и изяществе моего брата неудивительно, что у него проявились симпатии к тиграм.

Когда я приблизился к позициям «Голубых дьяволов», слово «ниггер» на время исчезло из их лексикона.

Я передал мяч Бенджи Вашингтону. В Коллетоне это был первый случай, когда белый парень передавал мяч чернокожему. Бенджи грозил захват, но Люк потрудился над противником, который намеревался его выполнить. Бенджи увернулся от переднего защитника, шедшего на таран, обманул заднего, норовившего вырвать мяч. Далее последовала серия потрясающе быстрых обманных движений. Бенджи танцевал на их половине поля: легкий, неистовый, неуловимый. Внезапно он переменил направление и помчался к боковой линии поля мимо правого заднего защитника. Еще один резкий поворот, и Бенджи полетел к конечной зоне через всю часть поля команды Северного Чарлстона. Трое игроков «Голубых дьяволов» пытались его перехватить, но недооценили его скорость. Мы двинулись к линии ворот. Второй тачдаун — менее чем через две минуты после первого. Наверное, коллетонские болельщики испытывали двойственные чувства. Поначалу серию маневров Бенджи встретили прохладными вежливыми аплодисментами. Как-никак, большинство сидевших на трибуне были белые, и притом — южане до мозга костей, впитавшие в себя все отвратительные бесчеловечные традиции того времени. Кое-кто из них желал Бенджи поражения, даже если это вызовет проигрыш всей команды. Возможно, кто-то даже хотел его смерти. И все-таки за семь секунд его молниеносных пробежек расовая ненависть в Коллетоне чуть-чуть ослабла. И потом каждый раз, когда мяч оказывался у Бенджи Вашингтона, трепетная любовь южан к спорту одерживала верх над всеми дрязгами и гнусностями, с которыми было сопряжено появление в нашей школе и нашей команде самого быстрого парня на американском Юге.

Команда окружила Бенджи, щедро награждая дружескими похлопываниями.

— Ну и медлительные эти белые парни, — сказал Бенджи.

— Не-а, — ответил Люк. — Это ты струхнул, что они тебя поймают.

В тот вечер я понял: с появлением Бенджи Вашингтона моя собственная игра стала несравненно лучше. Я не менее тридцати раз посылал его на прорыв, и Бенджи снова и снова заставлял меня замирать от восхищения. В один из моментов третьей четверти матча я метнулся вправо. У меня был выбор: бросать самому или передать мяч. Внимательно следя за защитой противника, я решился на обман, имитировав боковую передачу на Бенджи. Я видел свободное пространство рядом с левым защитником и кинулся туда, пытаясь достичь боковой линии, но меня перехватил и сшиб с ног внешний защитник. Падая, я уже по-настоящему перебросил мяч Бенджи, и тот, поймав его, молнией пронесся восемьдесят ярдов вдоль боковой линии. И снова никто из «Дьяволов» не смог его догнать.

В последней четверти Северный Чарлстон сумел заработать два тачдауна, но они дались «Дьяволам» дорогой ценой. Оба раза это был длинный и нелегкий путь к центру поля, и оба раза их фулбеку изрядно доставалось. Время неумолимо приближалось к концу матча. Мы вели со счетом 42:14. Школьный оркестр заиграл «Теннессийский вальс». Это было последнее совещание перед последним вбрасыванием, и когда игроки Северного Чарлстона собрались на своей части поля, они увидели, что мы танцуем. Вальсируем в шлемах и потных футболках прямо на линии розыгрыша. Зрители на трибунах подпевали.

Прозвучал финальный свисток, и мы пошли в раздевалку. Весь город ринулся к нам. Наши соученики и болельщики выплеснулись на поле. Каждый протягивал ладонь и норовил похлопать нас по плечу. Ко мне подскочила Саванна, поцеловала в губы и засмеялась, что заставила меня покраснеть. Люк применил задний захват, и мы с ним немного покатались по траве. Трое игроков Северного Чарлстона пробились сквозь ликующую толпу и пожали Бенджи руку. Их средний защитник извинился за то, что назвал его ниггером. Проснувшийся Цезарь вновь зарычал, и толпа с энтузиазмом подхватила. Отец снимал все это на пленку. Мать прыгнула Люку на руки, и брат донес ее, словно невесту, до самой раздевалки. Мать обнимала Люка за шею, говоря, как он замечательно играл и как она им гордится.

В раздевалке мы запихнули тренера Сэмса под душ в его полном спортивном облачении. Оскар Вудхед и Чак Ричардс подхватили Бенджи и с почти религиозным благоговением потащили в душ, где он принял ритуальное крещение водой победы. Нас с Люком тоже несли в душ на руках. Весь этот радостный кавардак продолжался еще некоторое время, а потом, мокрые и счастливые, мы стояли на кафельном полу, позируя фотографам. Наши отцы, попыхивая сигаретами, обсуждали матч за дверью раздевалки.

Вымывшись, я сел рядом с Люком на длинную деревянную скамью и стал неторопливо одеваться. Я вытерся, но распаренное тело продолжало потеть. Я ощущал ломоту, неизменно наступавшую после таких игр. Она медленно завладевала организмом, как лекарство, которое действует постепенно. Я надел рубашку и с трудом поднял левую руку, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу. В помещении пахло разгоряченными молодыми телами, потом и одеколоном. Ко мне, расчесывая на ходу темные волосы, подошел Джефф Галлоуэй, наш левый крайний.