Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Ира Аллор

— Спасибо… Мелькор, — прошептал он.

Черный Вала немного вымученно улыбнулся в ответ. «Не Учитель: Учитель — Ауле. Что ж, поделом, нечего гонять было!»

— Лежи тихо, отдыхай, — проговорил Вала, погладив Курумо по голове. Почувствовал, как тот еле заметно вздрогнул.

— Что с тобой… ирни? — Нет сил выговорить это чужое, не им данное имя.

Майа смятенно взглянул на Мелькора:

— Ты называешь меня — так? Тебе не… противно?

— Не надо, прошу тебя! Я и так наказан за свою несдержанность… Ты никогда не признаешь меня своим?

— А разве тебе нужен — исполнитель? Палач… Ты же другое творил… Другого. Вот Ортхеннэр…

— Ортхеннэр — это Ортхеннэр, а ты — это ты. — Мелькор осторожно сжал руку майа — ту самую, что нанесла удар, ту, которую раздробил камень. — Я же вас обоих творил… Вы оба нужны мне, поверь, пожалуйста!

— Я поверю, правда… Ты только не волнуйся, не ругай себя, хорошо? Я не хочу, чтобы ты переживал еще из-за меня. Только… ты не обижайся, я не брошу Ауле — он привык ко мне, понимаешь?

— Нет, что ты! Я все сделаю, чтобы тебе не пришлось выбирать между нами.

Майа благодарно улыбнулся. Потом улыбку словно стерло с лица, он беспокойно дернулся, пытаясь приподняться:

— Ауле! Где он?

Мелькор помог ему подняться.

— Только не дергайся, не влезай — тебе лишь хуже будет. Я пойду помогу им.

Курумо мрачно кивнул, неотрывно глядя в том же направлении, потом виновато покосился на Мелькора. Тот ободряюще кивнул, потрепал майа по плечу и направился к остальным Валар.

Ауле отчаянно барахтался в липкой мути, превратившись в поле боя, где пятеро пытались оградить его от выжигающих мысли и память лучей. Великий Кузнец рванулся навстречу тем, кто отвоевывал его у Забвения, отчаянно, всем существом; боль ослепила, а потом воцарилась тишина, и в ней послышались голоса, они звали его: Манвэ, Варда, Ирмо, Ульмо, Тулкас… Мелькор. И прозвенело издалека: «Ауле! Где он?» — тревожно, смятенно. Он узнал голос и понял окончательно, что должен быть…

* * *

Амариэ, окончательно сбитая с толку непривычными ощущениями и неясными видениями, не говоря уже о происходящем сейчас, поднялась с кресла и, решившись, подобралась к Манвэ. Тот сидел на полу, уткнувшись лицом в колени. Робко коснувшись запястья, бережно погладила. Вала приподнял голову, обхватив другой рукой прильнувшую к нему Варду, и встретился взглядом с ученицей, которой, судя по всему, придется рассказать многое. Надо было сразу отправить ее домой — а теперь уже явно поздно — она столько видела. И память — он видел, как она просыпается, просачивается, как сквозь плотину, через поставленную Ирмо завесу. Как все некстати — впрочем, так, наверное, и должно было быть, и придется отвечать за все разом. Скорее всего, ученицу он потеряет, но сейчас это, пожалуй, и к лучшему. Пусть спрашивает, надо отвечать, нечего на Ирмо все сваливать: сам учил, сам воспитывал — сам теперь и выкручивайся. Мысленный вопрос прозвучал неожиданно четко.

«За что, Учитель?» — Умница Амариэ справедливо рассудила, что беседовать вслух не стоит.

— За своеволие. Говорил я тебе, чтобы шла домой…

— Тебе стыдно, что я и остальные это видели? По-моему, стыдиться должен тот, кто развлекается подобным образом!

— Прошу тебя, не надо об этом!

— Я что, должна молчать, когда тебя безнаказанно унижают?

— Лучше молчи — целее будешь. Ты же не вчера родилась, в самом деле.

Амариэ сдвинула брови и поджала губы. Вовремя промолчать в Ильмарин учились быстро, а она всегда была хорошей ученицей. Тем более что не трудно было догадаться, кто мог посметь так обойтись с ее Учителем, внушающим страх всему Валинору. Ладно, промолчим…

— Учитель, я хотела спросить тебя: на каком языке пел Гортхауэр? Я почему-то поняла его, хотя ни разу не слышала, — как это получилось? И еще… какие-то странные наваждения навеяла мне эта песня… Что это?

— Видишь ли, Амариэ, это долгий и нелегкий разговор, так что приготовься. В том числе к тому, что он может прерваться, — кто знает, что произойдет через минуту…

— Сколько успею, столько успею. И прости, что лезу с расспросами, тебе, конечно, не до меня сейчас, но я, похоже, схожу с ума, а кого мне спросить, если не тебя, Учитель?

Манвэ пожал плечами. Варда приоткрыла глаза и, пристально оглядевшись по сторонам, устроилась поудобнее, положив голову на колени супруга, а затем погрузилась в зыбкую дрему, — усталость была слишком велика. Остальные присутствующие, расположившись чуть в отдалении, тихо беседовали, не вмешиваясь в мысленный разговор Учителя и ученицы. Амариэ выжидательно молчала, глядя на Манвэ.

— Хорошо, я отвечу, раз уж так все складывается. Этот язык, идущий из Тьмы, ты знала — очень давно. Ты говорила на нем первые семь лет жизни…

Амариэ вздрогнула, ее широко распахнувшиеся глаза смотрели в упор, недоуменно и почти испуганно. Владыка начал рассказ. Слова давались с трудом, вязкими каплями сочась сквозь память. Эльфийка слушала, побледнев, сжав изящные кулачки. Неясно-тревожные картины, вызванные песней черного майа, обретали плоть, становясь все ярче и все более связными, удивляя и ужасая.

— Так я — чужая? — выдохнула Амариэ, выслушав рассказ о казни.

— Нет. Элдар не могут быть чужими в Валиноре. И ты никогда не была. Ты… моя ученица — пока…

— Пока?

— Пока ты захочешь ею оставаться. После такого…

— А ты меня взял к себе — грехи замаливать?

— Вот еще — такое замолишь…

— Так за что мне отрекаться от тебя? За то, что пощадил хотя бы детей? За то, что принял у себя? За то, что учил? — Неожиданно она улыбнулась: — Помнишь, я плакала, что меня дразнят, мол, волосы не такие, как у всех, а ты сказал, что это не недостаток, а преимущество, и другой такой красавицы нет? Мне лет девять было…

Манвэ кивнул.

— Ну вот, — удовлетворенно проговорила Амариэ и, помолчав, спросила: — Ты хотел их гибели или лишь исполнял приказ?

— Я хотел исправить искажение и стремился изгнать Тьму. Такими они не должны были жить. Я верил в это. И не могли — это я понял.

— А дети? Ты думал, их еще можно исправить?

— Думал… Ну не поднялась рука, понимаешь?! Да и сколько там памяти было, тем более — осознанного решения…

— Так за что ты клянешь себя? Почему я должна отрекаться от тебя — ты разве учил подобному?

— А лгать?

— И лгать — не учил…

— Я тебя еще многому не учил, а сам… Ты же не слепая…

— Ты меня жить учил, а сам — правил. Это немного разные вещи. — Она серьезно смотрела на Валу. — А за то, что скрывал от меня, кто я на самом деле, и подавно винить себя не вздумай — что мне, легче было бы, если б знала? Кстати, а память о детстве можно вернуть, а? — добавила она, помолчав. — Лучше уж все знать. А лезть на рожон я не буду — куда мне, так что не беспокойся. И думать стану тихо-тихо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});