Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

— Надеюсь, сегодня патриарх не станет произносить долгих речей. Жаль попусту терять время в такой прекрасный день.

Маниакису нынешний день казался особенно холодным и сырым, но для халогаев были привычными как раз такие зимы, об одной из которых с ужасом рассказывал ему отец.

— Какой бы долгой ни оказалась сегодняшняя проповедь, — ответил он, — я намерен выслушать ее до конца.

Белокурый халогай молча склонил голову, примиряясь с неизбежным.

Находившиеся в храме священнослужители при виде Маниакиса согнулись в низких поклонах, но ни один из них даже не подумал сотворить проскинезис. Здесь, в Высоком храме, власть Фоса была так велика, а власть Автократора так мала, как ни в одном другом месте во всей империи.

Проход под небольшой аркой в боковой стене вел на лестницу, по которой можно было попасть в маленькое помещение, специально отведенное для членов императорской фамилии. Маниакис начал подниматься вверх по этой лестнице. Стражники-видессийцы последовали за ним. Двое заняли пост на лестнице, остальные встали у дверей.

Когда Маниакис посмотрел вниз сквозь частую ажурную решетку, укрывавшую Автократоров и членов их семей от посторонних взглядов, он увидел, как один из приветствовавших его священнослужителей, одетый в голубую сутану, быстро прошел по боковому приделу и заговорил с Агатием, который уже стоял в центре храма, у алтаря.

Выслушав, Агатий кивнул, повернулся и посмотрел на решетку. Поскольку Маниакис в прежние годы не раз сиживал в Высоком храме на общих скамьях, он знал: разглядеть его снизу сквозь решетку невозможно. Тем не менее ему на мгновение показалось, что его взгляд скрестился со взглядом патриарха.

Но вот Агатий перевел взгляд выше, на огромный купол Высокого храма. Маниакис невольно последовал его примеру. Внутреннюю поверхность купола покрывало мозаичное изображение Судного дня. Суровые, неумолимые глаза Фоса, казалось, заглянули на самое дно души Автократора. Точно так же они заглядывали в глаза любому из присутствовавших, в каком бы месте храма он ни находился. Фос на куполе Высокого храма служил образцом для изображений благого и премудрого на куполах всех других храмов империи. На некоторых провинциальных копиях взгляд Господа был даже более пронзительным и неистовым, но ни одна из подобных копий не могла сравниться с оригиналом по величественности и внушаемому благоговению. Встретившись с пристальным взглядом благого и премудрого, всякий, кто намеревался согрешить, дважды подумал бы, прежде чем осуществить свое намерение.

Но как Маниакис ни старался, ему так и не удалось найти в своем желании жениться на Лиции нечто настолько ужасное, за что благой и премудрый мог бы обречь его душу на вечные скитания в ледяной преисподней. Пребывание на троне научило его отличать законы, которые следовало выполнять, потому что они основывались на здравом смысле, от правил, которые следовало выполнять, потому что их просто следовало выполнять. С его точки зрения, запрет на брак между двоюродными братом и сестрой, так беспокоивший Агатия, относился как раз к числу последних.

Патриарх продолжал смотреть на купол. Но вот он наконец перевел взгляд на скамьи, которые к этому моменту полностью заполнились паствой. Одновременно Маниакис услышал знакомый звук — низшие священнослужители запирали двери храма.

Агатий воздел руки вверх. Все поднялись со своих мест. Маниакис тоже встал, хотя никто в храме, кроме погруженного в праведные размышления Фоса на куполе, не мог увидеть, поднялся Автократор или остался сидеть. Вместе со всеми остальными прихожанами он, вторя патриарху, прочел символ веры и снова сел, когда священный хор запел молитву, восхваляющую Господа.

Шла бесконечно знакомая литургия. Маниакис вставал, садился, читал молитвы, слушал песнопения… Постепенно его дух освобождался от всех тревог и беспокойства, которые он принес с собой, входя во врата Высокого храма. Церковная служба приближала его к благому и премудрому; она также служила единению всех видессийцев друг с другом. Во всех уголках великой империи подданные Видессии сейчас молились точно так же, подчиняясь духовной власти единой церковной иерархии. Если в церкви произойдет раскол, он положит конец этому единству гораздо надежнее, нежели захват макуранцами западных земель.

Повинуясь знаку Агатия, молящиеся встали в последний раз, вновь прочли символ веры и уселись на свои места, чтобы выслушать проповедь патриарха. Темы подобных проповедей были самыми различными, меняясь ото дня ко дню, от недели к неделе. Маниакис наклонился вперед, приблизив ухо вплотную к решетке, чтобы не пропустить ни единого слова. Сегодня он пришел сюда именно из-за проповеди, а не из-за литургии, сколь бы благотворно та на него ни действовала.

— Просим Господа нашего, благого и премудрого, обратить взор на своих детей видессийцев, просим его вселить в наши души уверенность, что мы пройдем через все нынешние беды благополучно, не понеся чрезмерного урона! — возгласил Агатий.

— Да будет так! — донеслось до Автократора негромкое бормотание со стоявших внизу скамей. Большинство прихожан очертили у сердца магический знак солнца. Маниакис сделал то же самое.

— Просим также Господа нашего, благого и премудрого, вселить подлинные мудрость и благочестие в сердце нашего Автократора! — продолжил Агатий. — Ибо нынешние намерения нашего правителя могут отвратить благие милости Фоса не только от него одного, но и от всей империи. Я скорблю вместе с величайшим, сочувствуя одинокой жизни, какую он ведет ныне, но вместе с тем я должен напомнить всем вам, что каноны нашей великой церкви не могут быть уподоблены списку кушаний в харчевне, откуда любой волен выбрать блюда себе по вкусу, не обращая никакого внимания на остальные. Напротив, эти каноны подобны одеянию, сделанному из одного куска материи, и одеяние сие распадется на клочки, если кто-либо попытается вырвать из него хотя бы один, даже самый незначительный канон. — Патриарх остановил взгляд на решетке, за которой сидел Маниакис. — Разумеется, Автократор — наместник Фоса на земле; его власть освящена волей Господа нашего, благого и премудрого, а также нашей святой верой. Но в то же время он обыкновенный человек, а не сын Господа и подвержен таким же плотским побуждениям, как любой другой. Поэтому он должен бороться со своими искушениями, кои являются лишь соблазнами, внушаемыми Скотосом, со всей стойкостью, на какую способен человек.

Агатий еще некоторое время продолжал в том же духе, рассудительно, даже благовоспитанно. Он ни разу не произнес слова «кровосмешение», не попытался возбудить в душах видессийцев неприязнь к их Автократору; напротив, он всячески избегал подобной опасности. По мнению Маниакиса, Агатию нравилось быть патриархом и он хотел сохранить за собой это место. Он постарался дать Автократору как можно меньше поводов для того, чтобы тот захотел его сместить. Но вместе с тем патриарх явно не собирался отступать с позиций, твердо занятых им в императорской резиденции.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});