Избранное в двух томах. Том II - Юрий Стрехнин

— Кабель кончится — стоп! Будем подсоединять.

Проползаем еще немного. Передний автоматчик замирает неподвижно. Кончился кабель! Ползу вперед. Подсоединяем конец кабеля к громкоговорителю, на ощупь находя нужную клемму, — Миллер показал, как это делать. Находим в траве небольшую впадину, умещаем репродуктор туда. Порядок!

Вот только не услышали бы нас немцы сейчас, до начала передачи! Нервы напряжены: а что, если услышат и на шорох дадут пулеметную очередь или сыпанут минами?

Как наставлял нас Миллер, проползаем вперед от репродуктора в сторону противника шагов десять — пятнадцать. Шепчу автоматчикам:

— Окопайтесь тихонько, на всякий случай!

— Да мы и так, товарищ лейтенант! Найдем подходящую ямочку…

— Только не вместе! — шепчу я. — Один — правее репродуктора, другой левее, и слушайте внимательно! Не передачу, а что вокруг!

— Понимаем! — отвечает один из автоматчиков, и в его тоне я улавливаю: что, дескать, ученых учить.

С репродуктором, кажется, все в порядке… На секунду настораживаюсь: не слышно ли чего со стороны противника? Нет, полная тишина… Только где-то неподалеку в траве тренькает кузнечик. Такое впечатление, что сейчас, в этот ночной час, на всем фронте тишина. Может быть, так оно и есть.

Отправляюсь обратно. Теперь уже нет ощущения оторванности от своих, какое было, когда тащили репродуктор и кабель. Уже не ползу, только иду, пригнувшись, прихватывая одной рукой кабель, чтоб не сбиться куда-нибудь в сторону. Кабель приведет точно к блиндажу, где меня ждет Миллер.

Вот и блиндаж, освещенный трофейной плошкой. Ввалившись туда, обрадованно говорю Миллеру:

— Все в порядке, товарищ капитан! Можно начинать!

— Спасибо! — Миллер смотрит на меня, улыбается. — А вы, дорогой лейтенант, весь в репьях!

— Это когда полз… — смутившись, бормочу я и начинаю сдирать с себя репьи, они всюду — на коленях, рукавах и на подоле гимнастерки. Наверное, я сейчас похож на бродячего пса.

Пока я веду эту очистительную работу, Миллер перебирает патефонные пластинки, потом говорит:

— Ну, для начала мы угостим наших слушателей немецкой классической музыкой.

И вот звучит музыка. Плавная, немного печальная мелодия словно зовет к раздумьям, она и волнует, и одновременно успокаивает. Хочется слушать ее еще и еще. Мы сидим молча, красноватые блики от плошки лежат на лицах, на земляных стенах блиндажа, на протянувшихся над головой бревнах наката. Сколько лет прошло — а и сейчас перед глазами стоит этот блиндаж, сосредоточенные лица моих товарищей, бегучие красноватые блики на крутящейся патефонной пластинке, а в ушах слышится, не ослабев с годами, грустная, щемящая душу мелодия…

Когда пластинка кончилась, Миллер взял в руки микрофон и начал говорить, нарочито четко произнося немецкие слова. Мы ждали, что с первыми же звуками его голоса, далеко разносящимися в ночной тишине, немцы начнут стрелять. Ведь так всегда — послушают, послушают, а потом открывают огонь. Но на этот раз они почему-то огня не открыли, и Миллер продолжал говорить. О том, что здесь, в степи, германская армия уже потерпела поражение, что оно окончательно определило всю бессмысленность продолжения Германией войны и что самое благоразумное для каждого немецкого солдата и офицера — не рисковать своей жизнью в боях, а сдаться в плен, где они спокойно дождутся конца войны и сразу же вслед за этим отправки на родину, получая достаточный паек и имея все содержание в соответствии с Женевской конвенцией.

Миллер кончает свою речь и снова заводит патефон, на от раз он поставил пластинку с каким-то бравурным маршем. И вдруг сквозь музыку доносятся короткие, отрывистые, вразнобой автоматные очереди — стреляют впереди, там, где громкоговоритель охраняют два автоматчика.

Миллер останавливает пластинку, хватает микрофон, произносит громко:

— Гутен нахт! Гутен нахт!

Смолкла музыка, прекратилась и стрельба.

— Будете продолжать, товарищ капитан? — спрашивает Бабкин. — Так скажите им на их фашистском языке, что напрасно они патроны жгут — и нашей правды слова не заглушат, и выпрем мы отсюда их вскорости.

«Ого! — я едва сдерживаю улыбку. — Теперь и ты, дорогой мой товарищ Бабкин, готов включиться в агитацию немцев, а давно ли косился на меня, когда я готовился к этой работе?»

Миллер, однако, не принимает предложения Бабкина:

— Хватит, я уже все им сказал. Теперь забота — репродуктор и кабель доставить сюда…

— А у меня забота, как там парни мои? — вмешивается в разговор молчавший до этого командир роты. — Стрельба же была.

— Надо подождать, пока они вернутся и принесут аппаратуру.

— Себя бы принесли прежде всего, — замечает комроты.

— Так вы пошлите кого-нибудь навстречу, — предлагает Миллер. — Аппаратуру помогут нести.

— Аппаратуру… — вполголоса ворчит командир роты, — из-за этой аппаратуры… — и выходит из блиндажа.

Я с самого начала заметил, что комроты довольно хмуро отнесся к нашему появлению и к тому, что пришлось посылать на ничейную полосу солдат. Понять его можно: людей и так нехватка, каждый боец на счету, и рисковать людьми без острой необходимости командир не хочет, ему бы людей для настоящего боя сберечь.

Командир роты возвращается в блиндаж:

— Послал навстречу еще двоих.

Мы ждем. Что-то долго нет автоматчиков с репродуктором. Была перестрелка, случиться могло всякое…

В блиндаж, топая по ступенькам, спускаются автоматчики — те, что были оставлены охранять репродуктор. С ними еще двое — помогают тащить репродуктор и кабель.

— Прибыли без потерь! — докладывает своему командиру роты один из вернувшихся.

— Вижу, что прибыли! — улыбается командир роты. — А что там у вас за стрельба была?

— Да что? — с беспечным видом, как будто ничего особенного не случилось, отвечает автоматчик — очевидно, старший. — Лежим, радио слушаем да в темноту глядим. Если бы не радио, то и ушами бы наблюдение вели. Но уж больно гремит, весь слух забивает. Только на одни глаза надежа. Вдруг показалось мне — в сторонке вроде шевельнулось. Пригляделся — пошевеливается, точно. И не со стороны немцев, а малость сбоку. Еще переждал, наблюдение веду. А оно уже ближе шевельнулось. Ну вдарил я двумя короткими. После второй очереди мне оттуда как даст! Да мимо прошла, меня в темноте, может, немец и не видел. Мы уже — оба! По нас — тоже! Метров с тридцати, а то и ближе. И пошла катавасия… А тут слышим: «Гутен нахт!» Забрали мы эту штуку, — автоматчик кивком показал на репродуктор, который с озабоченным видом осматривал Миллер, — и пошли. Ну а тут навстречу наши…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});