ФЭНТЕЗИ-2004 - Владимир Ареньев

— Клянусь Вечностью, я сидел очень близко, свет падал на обвиняемого. У него замечательное лицо! Именно таким должен быть Враг — прекрасным и вместе с тем страшным, лживым и жестоким. Счастье, что Ринальди сохранял одно и то же положение — у меня никогда не было такого натурщика…

— Мой мальчик, — старый художник накрыл руку ученика своей, — я не сомневался ни в твоей честности, ни в твоем мастерстве, но прежде чем сказать тебе то, что я скажу, я должен убедиться, что на тебя никто не влиял. Я имею в виду никто из тех, кто был на стороне Ринальди.

— Но на его стороне никого не было и не могло быть.

— Ты ошибаешься, мальчик. На его стороне был ты.

Мастер не может ошибаться, но… Ушедшие в Закат, что же такое сказал Лэнтиро? Как он, Диамни Коро, может быть на стороне насильника?! Или мастер считает, что изображенное лицо слишком совершенно? Но Ринальди и впрямь нечеловечески красив.

— Мастер, я… Я все передал точно, у Ринальди на самом деле абсолютно правильные черты, я ему не льстил.

— Верю, но я говорю не о внешней красоте, хотя этот человек наделен ею в полной мере. Он невиновен, Диамни. Для меня это столь же очевидно, как то, что он красив. Твой разум был в плену, но твои глаза и твоя рука тебя не подвели. Вглядись еще раз в лицо, которое ты нарисовал. Внимательно вглядись! Выброси из головы все, кроме того, что видишь. Я даю тебе пять минут, — мастер перевернул песочные часы, — а потом мы поговорим.

Диамни кивнул. Он знал, что от него требовалось. Сольега научил его смотреть, отринув лишние мысли, и молодой человек впился взглядом в разбросанные на столе рисунки.

Совершенное лицо, обрамленное светлыми, слегка волнистыми волосами… Анфас, профиль, пол-оборота, три четверти. Дерзкая улыбка, упрямый подбородок, чуть впалые щеки, четкая линия скул, широко расставленные глаза, глаза… удивленного ребенка! Он не верит тому, что с ним случилось, не понимает, как здесь оказался и что происходит. Почему ему никто не верит, почему ему не верят те, кто знает его с рождения?..

— Время вышло, Диамни. — Старый художник пристально смотрел на своего ученика. Если мастер Коро когда-нибудь осмелится изобразить аллегорию Совести, это будет пожилой усталый человек со взглядом учителя. — Что скажешь?

— Он не виноват. Он ничего не понимает и боится, хотя и не подает виду.

— Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, наговорив судьям всяких гадостей, умрет невиновным. Жаль. У него золотое сердце, у этого эпиарха. Диамни, его нельзя бросить, это безбожно!

— Мастер, что мы можем?! Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься.

— Ринальди здоров и силен, если будет знать, куда идти, — выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя все прокляли и бросили. Ты должен с ним переговорить наедине. Попроси Эрнани. Скажи… Скажи, что должен закончить картину.

9. Эпиарх

Каждая из двухсот двадцати ступенек Ветровой башни была пыткой, но Эрнани взобрался. Конечно, он мог приказать привести Ринальди к нему, но младший из эпиархов Раканов не был уверен, что стражи его послушают. Скорее всего, побегут спрашивать совета у Эридани, а тот… Тот слишком анакс, он не разрешит свидания с осужденным наедине. Ушедшие, ну почему Ринальди упорствует в своей ненависти? Содеянного не исправишь, но раскаяние и прощение освещает дорогу уходящим во тьму.

Признавшемуся и покаявшемуся разрешают покончить с собой, но Ринальди не признается. Эрнани знал упорство брата и знал, что должен сделать. Булавка с ядом! Один укол, и Ринальди свободен от суда земного. Конечно, Эридани догадается, догадаются и другие, но родство по крови обязывает, и, в конце концов, он не анакс, а всего лишь младший сын, калека, какой с него спрос.

Стража у дверей если и удивилась приходу эпиарха, то виду не показала. Все стало понятно, когда высокий светловолосый стражник вместо того, чтобы потянуться за ключами, постучал в обитую медью дверь. Тюремщики были не только снаружи, но и внутри — угрюмый воин и монах-утешитель с приторным лицом.

— Мой эпиарх!..

Ринальди спал, повернувшись к двери спиной, а может, не спал, а делал вид.

— Да, я, — сказал Эрнани. — Оставьте нас!

— Это невозможно. При осужденном днем и ночью должны находиться не менее двух человек. Я могу отослать воина, но сам останусь.

— Я желаю говорить с братом наедине, и я буду говорить. Приказ анакса. Если желаешь, пошли к моему августейшему брату воина, я подожду.

Эрнани Ракан никогда не лгал, это было известно всем. Утешитель поклонился:

— Да будет так, как желает мой анакс. Мы покидаем вас.

— Ждите за дверью, — бросил Эрнани, — наш разговор вряд ли затянется.

Охрана не должна покидать башню — существует ничтожная вероятность, что обман разоблачат, прежде чем… Рука Эрнани непроизвольно дернулась к воротнику, украшенному усыпанной алыми ройями серебряной розой.

Тяжелая дверь захлопнулась. Братья остались одни. Ринальди уже не лежал, а сидел, придерживая рукой цепи.

— Ринальди… — пробормотал Эрнани.

— Рад тебя видеть. — Настороженный, выжидающий взгляд, раньше он смотрел иначе. — Что велел передать мой венценосный брат?

— Ничего. Я соврал, чтобы они ушли. Я должен был тебя видеть. — Эрнани проковылял к узнику и опустился рядом, задев холодное железо. — Какие тяжелые… Зачем?

— Видимо, так надо. — Ринальди улыбнулся одними губами. — Чем страшнее обвинение, тем толще цепи. Ничего, перед казнью наденут другие, полегче.

— Рино, — юноша замялся, но продолжил довольно твердым голосом: — Ты знаешь, я ведь калека… Я не хотел жить таким…

— Глупости. Жизнь прекрасна, даже если она невыносима! У тебя неприятности?

— У меня? Ринальди… Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?

— Меня ждут катакомбы, — ровным голосом сказал эпиарх, — тьма, холод, возможно, чудовища и наверняка смерть. Я все прекрасно понимаю, но это не повод для рыданий.

— Почему ты не признаешься, ну почему?!

— Проклятье, да потому что не трогал эту шлюху! Хорош бы я был, если б взял на себя ее шашни.

— Беатриса — не шлюха! Ее мучили, пытали…

— Ну так возрыдай на ее горести, а чего ты хочешь от меня?

— Рино, я понимаю. Ты… Ты сначала не хотел ничего дурного, просто зол на старика, что он тебя не взял. И ты терпеть не можешь, когда тебе перечат. Когда Беатриса тебе отказала, она… Она, наверное, сказала что-то ужасное, оскорбительное, и тебя понесло. Как с тем проповедником, помнишь, ты рассказывал?

— Помню, — взгляд узника стал холодным, — что было, то было. Но до жены Борраски я не дотрагивался.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});