Отец Иакинф - В. Н. Кривцов

— Но на возвратном пути из Сибири заезжал он еще в Грузию. Да и путь от Петербурга до Парижа тоже можно счесть путешествием, — сказал Полевой с язвительной усмешкой. — Но вот что удивительно, отец Иакинф: в России-то он прожил без малого полтора десятка лет, а, переводя с русского, беспрестанно делает ошибки. Так можно ли после этого верить тому, что он рассказывает об языках формозском или малайском? Словом, я покорнейше прошу вас, отец Иакинф, взять на себя труд обстоятельнейшим образом разобрать его замечании. Помните, это дело чести русской науки!

Иакинф пожал плечами.

— Ну так как? По рукам? — Полевой и впрямь протянул руку. — Я ведь не только издатель и литератор, но и купец. И даже второй гильдии!

— И значит — человек дела? — рассмеялся Иакинф. — Ну по рукам, по рукам!

— Пусть литераторы-аристократы посмеиваются над моим купеческим званием. Мне его стыдиться нечего. Я даже готов гордиться, что принадлежу к сему почтенному сословию. Оно, может, и уступит другим в образовании, но не уступит никому в желании добра отечеству, в деятельной ревности к просвещению. И не забывайте, что именно из его среды вышел Кузьма Минин, сей бессмертный купец нижегородский!

— Ну, на купца-то вы совсем не похожи, — сказал Иакинф, посмеиваясь. — Впрочем, батюшка ваш тоже был не чужд просвещению. И тоже бороду брил. И носил фрак, а не поддевку. Должен признаться, что как-то уж так повелось, что у меня больше всего добрых знакомых именно среди купечества — и в Иркутске, и в Кяхте, и даже в самом Пекине! Но раз уж вы о купеческих обычаях вспомнили, так такую сделку не грех и спрыснуть. Как по-вашему, Николай Алексеич?

Иакинф поднялся, подошел к книжной полке и, раздвинув книги, достал бутылку.

— Отведайте-ка, Николай Алексеич. На китайских кореньях настоена.

Настойка пришлась Полевому по вкусу, и беседа в келье у отца Иакинфа затянулась до позднего вечера.

II

Проводив Полевого, Иакинф принялся за оставленный им французский перевод "Путешествия" Тимковского. Внимательно прочитал книгу, сравнив ее с русским изданием. Да, да, прав Николай Алексеевич. Журналист он отменный. Кому, как не ему, Иакинфу, надобно взять на себя этот не очень-то приятный, но неотложный труд рассмотреть замечания и поправки Клапрота. Ведь большая-то часть их основывается на китайских текстах, мало кому доступных, и сводится к упрекам в неправильном переводе и истолковании китайских источников.

Читая сейчас свои старые переводы, использованные Тимковским в его "Путешествии", и сличая их с китайскими текстами, Иакинф убеждался, что таких мест, где были допущены какие бы то ни было погрешности, было очень мало, да и были они столь незначительны по своему характеру, что мелочная придирчивость Клапрота просто бесила. Называя их "важными неточностями", Клапрот вводил в заблуждение непосвященного читателя, попросту издевался над публикою. Вот это-то и надо было показать читателям со всей неотразимой убедительностью, чтобы даже у людей непосвященных не оставалось никаких сомнений. Это было нелегко. Но а присущей ему добросовестностью Иакинф принялся за ответ, не жалея ни времени, ни сил.

За этим занятием его и застал Тимковский. Через несколько дней после визита Полевого к Иакинфу он тоже получил из Парижа французское издание своей книги. Прочитав его, он схватился за голову и, взволнованный, прибежал к Иакинфу.

— Да что же он, подлец эдакий, наделал! Ославил меня на всю Европу.

— Да не волнуйтесь вы, Егор Федорович, — пытался успокоить его Иакинф. — Ведь не столько вам, сколько мне от Клапрота досталось. В чем он вашу книгу-то упрекает? В неправильном начертании китайских и монгольских имен и названий, в "важных", как он утверждает, погрешностях и искажениях в переводе текстов, взятых из китайских источников и сообщенных автору архимандритом Иакинфом. Но с вас-то что тут за спрос? Вы же ни китайского, ни монгольского языков не знаете. Сие известно каждому. Это все в мой огород камешки. Но какого ж, однако, вздору не нагородил он только в своих поправках. Большая часть его замечаний просто смехотворна!

— Но, отец Иакинф, голубчик! Вы только взгляните, что он пишет: "Г-н Клапрот очистил французский перевод от всех недостатков, обезображивающих русский подлинник". Так и написано: обезображивающих подлинник! "Исправил собственные имена, находящиеся в описании Монголии. В русском переводе имена сии чрезвычайно обезображены и монгол, без сомнения, не мог бы их узнать". А вы же знаете, в передаче монгольских имен я следовал Игумнову.

— И правильно сделали! — сказал Иакинф решительно. — Александр Васильевич Игумнов — преотличный знаток монгольского языка и говорит северным монгольским наречием превосходно, в этом я могу вас заверить. Господин Клапрот решительно возражает против топической передачи монгольских собственных имен. Но этому расхваленному самим собой "знаменитому" лингвисту, должно быть, и в голову не приходит, что в каждом почти языке есть отличие в выговоре слов противу буквенного их начертания. Просто диву даешься, как этому парижскому светиле невдомек, что при переводе с одного языка на другой давно уже положено за правило собственные имена передавать тонически, с выговора, а не так, как они пишутся!

— Да, пожалуй, все бы покатились со смеху, ежели бы кто стал писать "Шекеспеар" вместо Шекспир, "Роуссеаукс" вместо Руссо или "Вольтаире" вместо Вольтер!

— Но именно этого он и требует по отношению к монгольским именам! А отчего сне происходит? Оттого, что у него чисто книжное знание языка. В бытность свою в Иркутске и Кяхте он совершенно не мог понимать разговоров монгольских и сам двух слов по-монгольски связать не мог, это я превосходно помню. Да видно, и после монгольскому разговору не выучился.

— Но, отец Иакинф, он ведь не только монгольские, но и китайские имена выправляет. Вот взгляните-ка, что он пишет: "Господин Тимковский для начертания имен и слов китайских принял в своем сочинении наречие, которым говорят в Пекине, но сие наречие есть одно из самых испорченных в Китае".

— Ну что это, право, за вздор! — воскликнул Иакинф сердито. — Да о какой испорченности наречий может идти речь! Уж кому-кому, а господину-то Клапроту, который уверяет, что всю жизнь в китайском языке упражняется, должно быть известно, что китайское письмо состоит не из букв, а из гиероглифов. А они по самому характеру своему не имеют определенного выговора. Подобно цифрам — немцы произносят их так, а французы эдак. Китаец, японец, кореец употребляют одно и то же письмо, а в разговоре совершенно не понимают друг друга. Да и в самом Китае гиероглифы жителями даже двух смежных губерний произносятся по-разному. Пекинец и кантонец читают одни и те же книги, а в разговоре столковаться друг с другом не могут.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});