Одиночество зверя - Пётр Самотарж

— Анечка, ты слишком горячишься. Я же говорила тебе — ничего ужасного не происходит.

— Елена Николаевна, вам просто кажется. Страна ведь не заканчивается за МКАДом. Даже по привокзальным станциям метро заметно — из области на работу в Москву народа приезжает едва ли не в несколько больше, чем в советские времена. А тем кто далеко от Москвы живёт, куда приезжать? Про свободу я вообще молчу: выборы утратили всякий практический смысл и вернулись к стадии коммунистического спектакля, только теперь даже за явку власть уже не борется. Проголосуют десять процентов избирателей, пять или один — выборы всё равно состоялись.

— Да, как и в любой демократической стране, — хмуро парировал Саранцев.

— В демократических странах есть оппозиция, за которую недовольные властью могут проголосовать, а в России последней возможностью продемонстрировать власти протест оставалась низкая явка с последующим срывом выборов.

— И что дальше?

— Что дальше?

— Дальше ведь всё равно новые выборы, и в них тоже примут участие не идеальные во всех отношениях кандидаты, а обыкновенные живые люди со всеми их человеческими недостатками. И если они тоже не состоятся — то за ними опять будут выборы, и всё это время у власти будут оставаться те же самые люди, против которых избиратели вроде бы высказывают протест посредством неявки на выборы и срыва голосования. Может, лучше всё же сменить нежеланных, дав шанс новым?

— Новые ничем не отличаются от старых, — упорствовала Корсунская.

— Но при срыве выборов у руля просто-напросто останутся те самые старые, разве нет? Если раз за разом сменять людей у кормила, со временем очередной новоизбранный озаботится своим собственным переизбранием или сохранением своего кресла за своей партией и постарается оставить о себе благоприятное впечатление у избирателей. Ты ведь сама только что рассуждала о неизбежности катастрофы при отказе от сменяемости власти, а теперь доказываешь бессмысленность смены. Или все адвокаты руководствуются логикой именно такого рода?

— Для составления благоприятного образа в глазах избирателей у вас есть телевидение.

— У Горбачёва в девяносто первом тоже было телевидение, но почему-то оно ему не помогло, как и всей компартии. Может, причина в другом?

— Ну конечно, причина в том, что всё население страны пожинает обильные плоды экономического процветания!

Елена Николаевна обеспокоилась уже не на шутку и неотрывно смотрела на Корсунскую, молитвенно сложив руки на груди. Наверное, она уже прокляла себя за предложение прощального поцелуя, но теперь сожаления уже не могли помочь — следовало действовать с крайней решительностью.

— Во всей огромной стране нигде вздохнуть нельзя без разрешения какого-нибудь мордатого урода, — продолжала разглагольствовать Корсунская. — Вот и Мишка весь день мнётся и ждёт удобного случая что-то там у тебя выклянчить. А ведь ты в принципе не должен обладать юридической возможностью принять хоть какую-нибудь меру к одной отдельно взятой маленькой компании!

— Я ничего не жду, — поспешно вставил Конопляник. — Анька, куда тебя повело? Ты меня не приплетай.

— Боишься, что господин президент откажется тебе помочь?

— Нет, просто не распространяй здесь дезинформацию. Я ничего не выжидаю и не собираюсь ничего просить, закрывай эту тему.

— Ну конечно, ничего.

— Конечно, ничего. Ты так уверенно говоришь — люди могут подумать, будто у тебя подтверждающий документ в кармане, а у тебя ведь ничегошеньки нет, только пургу несёшь.

— Ты тридцать лет о Елене Николаевне не вспоминал, а тут вдруг засуетился и озаботился её судьбой. Почему вдруг?

— Услышал где-то. С кем-то общался из наших, и проскользнули новости. Я не помню точно, не записывал. Не ожидал проверки, тем более с твоей стороны.

— Вы, конечно, очень милые ребята, — заговорила вновь учительница, — но у меня в жизни никаких особо ужасных событий не произошло. Не первый раз не у первой школьной администрации на меня вырос зуб. Спасибо вам за проявленную заботу, но давайте лучше не обо мне.

— Елена Николаевна, ну зачем он выкручивается? — Корсунская обратилась к классному руководителю, как к высшему судии. — Я ведь с первого телефонного разговора поняла — он ищет повод для встречи с президентом, а не вам хочет помочь.

— Анечка, в конце концов, всё это несущественно, — мягко разъяснила учительница очевидную вещь. — Мы встретились, поболтали, хорошо посидели — ничего плохого здесь нет.

— И школа теперь будет обращаться с Еленой Николаевной поосторожней, — добавил Конопляник.

— Благодаря тебе, — съязвила неугомонная.

— Ну, не без моего участия. И отвяжись от меня, я тебя не трогал.

— Не отвяжусь, пока правду не скажешь.

Саранцеву показалось, что у истерички дрогнул голос, и она вот-вот заплачет. Причину столь бурной вспышки чувств он понять не мог. Положим, Мишке действительно нужно уладить некие проблемы — с кем не случалось. Почему она делает на пустом месте вселенский скандал? Наверное, охрана в коридоре слышит.

— Ты, Анна Батьковна, нарушаешь основополагающий принцип христианской морали: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой». Оставь уже Мишку в покое, и меня заодно.

— Я никого не трогаю.

— Как же, не трогаешь. Аж люстра позвякивает.

— Дети, прекратите ссориться! Сейчас же! — повысила голос Елена Николаевна. Она не хотела закончить встречу плохо.

Одноклассники замолчали, но не смотрели друг на друга, а Конопляник переводил внимательный взгляд с одного на другую, а затем обратил взор к классному руководителю, словно ждал одобрения или команды.

— Хорошо, не надо целоваться. Я, наверное, всю оставшуюся жизнь буду жалеть, что вылезла с этой дурацкой идеей. Ладно, мальчики, всего вам хорошего. Аня, пойдём.

Женщины дружно встали, мужчины тоже, потом с грохотом отодвинули свои стулья и вышли из-за стола. Теперь все стояли, смотрели друг на друга и выдумывали прощальные слова.

— Я всё же, вопреки всему, надеюсь на новую встречу, — твёрдым голосом произнесла Елена Николаевна. — Рано или поздно все остынем, задумаемся, вспомним былое, осмыслим своё место в нашем подлунном мире и снова встретимся. Ведь даже класс почти не вспоминали сегодня — форменное безобразие.

— Из-за меня всё, — пояснил Саранцев. — Выдавил своим присутствием все воспоминания.

— Да нет, Игорь, ты не сокрушайся, — воспротивилась Елена Николаевна. — Не обижайтесь, но слишком официально всё вышло. Просто соберитесь как-нибудь, да завалитесь ко мне домой. Чайку с тортиком попьём и только и будем делать, что вспоминать.

— Обязательно, — заверил её не уверенный в себе президент и подумал о дочери, которая ждёт его в Горках с ответами на все её вопросы. Захотелось вдруг, прямо сейчас, не сходя с места, вывалить их все на классного руководителя и дождаться от неё правильного решения.

Правильное для кого — для Светки и её матери, для него, для Покровского, для закона? Множество правильных ответов сбивало с толку и заставляло насторожиться: а если одного, большого и безоговорочного, всеобъемлющего правильного ответа вовсе нет?

— Вряд ли у него получится просто так завалиться к вам домой, — не удержалась Корсунская.

— Вообще-то, да, — улыбнулась учительница.

— Ничего, я не буду вечно президентом, — утешил их Игорь Петрович. — И даже премьер-министром. Время придёт.

— Конечно, придёт, — согласилась с ним Елена Николаевна и придержала за локоть, проходя мимо — словно незаметно пожала руку втайне от всех остальных.

В дверях она остановилась и обернулась:

— Ладно, мальчики, попрощаемся с вами здесь.

— Нет, почему? Мы вас проводим до машины, — удивился Саранцев.

— Не надо, Игорь. Там уйма народу, охрана, может, ещё и журналисты пришли по следу от школы. Лучше здесь, где все свои. Спасибо вам за сегодняшний день и проявленную заботу, и до встречи.

— До свидания, Елена Николаевна, — почти беспомощно сказал Игорь Петрович и даже оглянулся, словно ждал удара из-за спины.

— До свидания, — повторил за ним Конопляник и уверенно посмотрел вперёд, где за прикрытой дверью пряталось будущее.

— Анечка, не молчи, — строго молвила Елена Николаевна. — Возьми себя в руки, наконец.

— Счастливо, — выдавила та после неприятной паузы и ни на кого не глядя.

— Пока, — буркнул президент, а Мишка только взмахнул рукой и картинно улыбнулся — наверное, хотел разрядить напряжённость.

Корсунская открыла дверь, и женщины канули в полутёмный коридор, где мелькнула чья-то призрачная тень. Некоторое время брошенные одноклассники стояли посреди кабинета и собирались распрощаться друг с другом, но в дверном проёме возник новый женский силуэт: Юля Кореанно вошла с неясным оттенком противоречивых чувств на лице и остановилась, бросив насторожённый взгляд на Конопляника.