Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

покой – он не выходит из палатки-мастерской, где вместе со Змачинским сверлит, рубит и точит. К исходу 29-го, совершенно измученные, они всё же добились своего. 30-го утром трактор, гремя гусеницами, пополз по аэродрому, оставляя позади себя выдавленные в снегу зубчатые ленты.

4 апреля

Последний месяц нашего дрейфа начался тревожно. Первого апреля в 12 часов трещина разошлась на 50 метров. Глыбы льда, поблёскивая зелёными боками с грязно-бурыми пятнами диатомовых водорослей, покачнувшись, с шумом обрушились в воду. На всякий случай мы прорыли в сугробах проход для домика, освободили полозья от снега. То же самое проделали и гидрологи, но трактор находится по ту сторону трещины, и мы трудимся скорее для очистки совести. Соседство с трещиной оказалось очень беспокойным. Теперь каждый подозрительный звук заставляет нас прерывать работу и бежать на разведку.

Четвёртого перед самым подъёмом всех разбудил нарастающий грохот. Домик покачнулся из стороны в сторону, словно корабль на волнах. Обломки полей сошлись, и прямо на наши домики поползла четырёхметровая стена рокочущего льда. Расстояние до неё быстро сокращалось – 50, 40, 30 метров. Начало торосить уже не молодой лёд, образовавшийся в трещине, а основную льдину.

Тревожный звон рынды плывёт над лагерем. Мы приготовились к самому худшему, но нам повезло – торошение вдруг прекратилось, и вот уже несколько часов длится эта внезапная передышка.

5 апреля

То, что произошло сегодня, не скоро забудется.

Погода поутру прояснилась, и Трёшников полетел с Бабенко на поиски ледового поля, удобного для посадки самолётов (на старый аэро- дром надежды плохи). Вернувшись, Алексей Фёдорович зашёл к нам в домик.

– Евгений Павлович и Виталий Георгиевич, – сказал он, – вам, придётся сейчас слетать на вертолёте вместе с Комаровым. Мы нашли хорошее поле. Длинное, широкое, в общем, такое, о каком и не мечтали. Надо его обследовать.

В 19:00 мы поднялись в воздух, и лагерь скоро исчез за грядами торосов. Потянулись бесконечные ледяные поля – то ровные площадки, окаймлённые хребтами старых торошений, то хаотические нагромождения льдин, разделённые чёрными лентами трещин, то дымящиеся разводья, пропадающие за горизонтом. Внизу под нами раскинулась огромная рельефная карта с горными цепями, долинами и реками. Нам было известно, что до нового аэродрома всего около 40 километров – 20–30 минут полёта. Конечно, мы понимали, что найти эту затерянную в океане льдину, на которой «для заметки» была оставлена бочка из-под бензина, – дело нелёгкое. Но когда прошёл целый час, а полёт всё ещё продолжался, нами стали овладевать сомнения: а не заблудились ли мы?

– Ну, как дела, Саша? – спросил Бабенко своего штурмана Александра Медведя.

Тот не ответил – всё его внимание было приковано к радиокомпасу. А когда он поднял наконец голову, мы услышали:

– Надо садиться, Лёша. Радиокомпас отказал. Мы сбились с курса…

И вот вертолёт садится на мощное паковое поле. Тучи, вдруг затянувшие небо, клубятся низко над головой. Медведю никак не удаётся «поймать солнце», чтобы вычислить координаты. Холодно. Мы бегаем вокруг машины, пытаясь согреться. В фюзеляже -35˚. Заново проверяется по карте маршрут – теперь уже с одной целью: найти дорогу домой. Мы снова поднимаемся в воздух, но лагеря нет и в помине. Через четверть часа Бабенко вновь ведёт вертолёт на посадку. Новая льдина ещё более массивна, чем предыдущая. Метрах в ста от нас возвышается колоссальный десятиметровый вал осевших торосов, а за ним – бесконечное нагромождение изломанного пака. Лёша беспокойно ходит взад и вперёд возле машины, по временам останавливается и, покусывая мундштук папиросы, вопросительно смотрит на Медведя.

– Что ж, попробуем ещё раз… – говорит Саша. – Если минут через десять не найдём лагерь, сядем и будем ждать солнца. Тогда можно будет установить наше местоположение.

И мы снова летим.

Предупреждающе замигал красный глазок сигнальной лампочки: в баке остаётся 280 литров! Больше тянуть нельзя, надо немедленно садиться. А под нами – разводья, разводья, едва прикрытые непрочным ледком, чистая вода или острозубые торосы. Положение становится серьёзным. Ещё немного – и на обратный путь не хватит бензина. Мы впиваемся глазами в плывущие под нами поля. Вон справа заблестел ровный массив старого льда. Бабенко круто разворачивает машину и опускает её на снег. Третья вынужденная посадка.

Мы натягиваем на моторы чехлы, затыкаем окна сукном, выгружаем из вертолёта на лёд всё лишнее: бочки, лопаты, буры, лампу подогрева… Надо готовиться к затяжной остановке. Кто знает, когда прояснится погода? В просветах туч мелькнуло солнце, и Саша Медведь лихорадочно ловит золотистый зайчик секстаном – только бы успеть определиться… Тем временем мы вытаскиваем аварийный запас и, вскрыв крышки ящиков ножами, выкладываем на пол вертолёта их содержимое: двадцать пять банок мясных консервов, двадцать пять банок сгущённого молока, два килограмма шоколада, килограмм масла, полкилограмма грудинки, четыре пачки галет, немного какао, кофе, чая и соли.

– Надо разделить это добро на десять суточных порций, а там видно будет, – предлагает кто-то.

Все молчаливо соглашаются. В вертолёте нашёлся примус, две кружки и бидон для воды.

Присев на свёрнутые чехлы, Миша Комаров разбирает аварийную радиостанцию.

– Так, на всякий случай, надо посмотреть… – негромко произносит он.

На корпусе жёлтого ящика чернеет несколько ручек с надписями: «настройка», «автоматическая работа», «вкл», «выкл». Сбоку в гнезде укреплена рукоятка. Стоит надеть на неё шестигранный штырь и начать поворачивать, как загорится сигнальная лампочка: динамо дало ток. Если теперь выпустить антенну и перевести рычаг на «автоматическую работу», в эфир уйдут сигналы – СОС! Десятки раций примут их, на материке начнётся тревога, скольких людей охватит волнение и беспокойство… Нет, только в крайней нужде можно прибегать к этому сигналу бедствия. А до крайней нужды нам ещё далеко – справимся сами. Если удастся связаться с лагерем и он окажется не слишком далеко, у нас ещё может хватить горючего.

Медведь, примостившись в тесном простенке, настойчиво зовёт лагерную станцию.

– Клепай, Саша, клепай… Должны же нас в конце концов услышать! – обнадёживающе твердит Бабенко.

И Саша «клепает», не отрываясь. Постучит ключом, послушает, опять постучит, опять послушает… Вдруг он замирает.

– Честное слово, Разбаш ответил!

Остаётся «поймать солнце». Вскоре и это удаётся Медведю, он быстро вычисляет наши