Бита за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

Насмешливая ухмылка растянула губы Скавра.

— Она отнюдь не хороша собой, Мамерк! Но гарантирую: когда Сервилия Гнея достигнет тридцати одного года, то сможет выбирать из дюжины претендентов на ее руку, принадлежащих к ее классу. Двести талантов — неодолимая сила! — Скавр повертел в руке перо, затем посмотрел прямо в глаза Мамерку. — Да, я не молод. И я — единственный Скавр, оставшийся среди Эмилиев. У меня молодая жена, дочери только что исполнилось одиннадцать, а сыну три года. Сейчас я — единственный душеприказчик самого большого в Риме частного состояния. На случай, если что-то случится со мной до того, как мой сын достигнет совершеннолетия, кому я могу доверить состояния любимых мною людей? Ты и я — мы совместно являемся душеприказчиками Друза, а следовательно, разделяем заботу и об этих трех детях Порциях. Не хотел бы ты выступить в роли поручителя и душеприказчика в случае моей смерти? Ты — Ливий по рождению и приемный Эмилий. Мне было бы спокойнее, Мамерк, если бы ты сказал «да». Я нуждаюсь в подстраховке и хочу иметь за своей спиной честного человека.

Мамерк не замедлил с ответом:

— Я говорю тебе «да», Марк Эмилий.

На этом их беседа окончилась. Из дома Скавра Мамерк отправился непосредственно к Сервилии Гнее и ее матери. Они жили в прекрасном месте на стороне Палатина, обращенной к Большому цирку, но Мамерк сразу заметил, что Цепион хотя и разрешил женщинам жить в этом доме, но оказался не настолько щедр, чтобы платить за его ремонт. Краска на оштукатуренных стенах шелушилась, потолок в атрии был покрыт большими пятнами сырости и плесени, в углу гипс отвалился, обнажив войлок и дранку. Росписи, некогда весьма привлекательные, потускнели и потемнели от времени и небрежения. Однако садик в перистиле был ухожен, полон цветов, выполот от сорняков — женщины вовсе не были ленивы.

Мамерк хотел увидеться с ними обеими, и обе вышли к нему. Порция была полна любопытства. Разумеется, она знала, что Мамерк женат: ни одна благородная римская мать, имеющая дочь на выданье, не преминет разузнать все о каждом молодом человеке ее круга.

Обе женщины оказались темноволосы, Сервилия Гнея даже темнее, чем ее мать. И — некрасивее, хотя мать обладала большим, истинно катоновским клювоподобным носом, а у дочери носик был маленьким. Сервилия Гнея была ужасно прыщава, глаза ее, близко поставленные, напоминали свиные, а тонкогубый рот был бесформенно широк. Мать держалась гордо и высокомерно. Дочь выглядела просто мрачной; ее категоричный характер и полное отсутствие чувства юмора отпугнули бы и более отважного молодого человека, чем Мамерк. Впрочем, он и не думал пытать здесь удачи.

— Мы ведь родственники, Мамерк Эмилий, — милостиво произнесла мать. — Моя бабушка была Эмилия Терция, дочь Павла.

— Да, разумеется, — подтвердил Мамерк и сел там, где ему указали.

— Мы также в родстве с Ливнями, — продолжала пожилая матрона, присев на кушетку напротив него. Дочь устроилась рядом с нею.

— Знаю, — сказал Мамерк, будучи в затруднении, каким образом сообщить причину своего прихода.

— Чего ты хочешь? — спросила Порция, сразу решив его проблемы.

Мамерк не любил много говорить, прежде всего потому, что его мать была Корнелией из рода Сципионов. Порция и Сервилия Гнея слушали очень внимательно, ничем не выдавали своих мыслей.

— Если я верно поняла, ты хотел бы, чтобы мы жили в доме Марка Ливия Друза в течение следующих тринадцати-четырнадцати лет? — спросила Порция, когда он замолчал.

— Да.

— И после этого моя дочь, получив двести талантов в приданое, сможет выйти замуж?

— Да.

— А я?

Мамерк моргнул. Он всегда считал, что матери остаются в доме, принадлежащем pater familias, но тут речь шла о доме, который Скавр собирался продать. «Каким храбрым должен быть тот зять, который пригласит такую тещу к себе в дом!» — подумал Мамерк, усмехнувшись про себя.

— Что бы ты сказала о пожизненном проживании на прибрежной вилле в Мизене или в Кумах с обеспечением, соответствующим нуждам матроны на покое? — спросил он.

— Я согласна, — немедленно ответила она.

— Тогда, если все это будет оформлено законным и обязующим договором, могу ли я полагать, что вы возьмете на себя труд присматривать за детьми?

— Можешь. — Порция опустила свой удивительный нос. — У детей уже имеется педагог?

— Нет. Старшему мальчику уже около десяти лет, и он ходил в школу, Цепиону-младшему нет еще семи, а Катону только три, — сказал Мамерк.

— Тем не менее, Мамерк Эмилий, я считаю, что совершенно необходимо, чтобы ты подыскал хорошего человека, который жил бы у нас в качестве наставника всех трех детей, — заявила Порция. — Ведь в доме не будет мужчины. Даже не говоря о защите от опасностей, для блага детей, я считаю, в доме должен быть авторитетный человек, жилец дома, не имеющий статуса раба. Педагог должен быть идеальным.

— Ты совершенно права, Порция. Я сразу же займусь его поисками, — сказал Мамерк, собираясь уходить.

— Мы придем завтра, — пообещала Порция, провожая его до дверей.

— Так скоро? Я, конечно, очень рад, но разве вам не нужно что-то уладить, собраться?

— У меня и моей дочери, Мамерк Эмилий, нет ничего, только кое-что из одежды. Даже слуги принадлежали хозяйству Квинта Сервилия Цепиона. — Матрона придержала дверь, выпуская визитера. — Счастливого пути. И благодарю тебя, Мамерк Эмилий. Ты спас нас от худшей нужды.

«Да, — подумал Мамерк, спеша к базилике Семпрония, где он надеялся купить подходящего педагога. — Я счастлив, что я — не один из этих шести бедных детей. Хотя для них подобные надзирательницы — гораздо лучше, чем моя Клавдия!»

— У нас в списках мало подходящих людей, Мамерк Эмилий, — сказал Луций Дуроний Постумий, владелец одной из двух лучших в Риме контор, поставлявших педагогов.

— А какова на сегодня цена превосходного педагога? — осведомился Мамерк, которому до сих пор не приходилось заниматься подобными делами.

Дуроний поджал губы:

— Повсюду берут от ста до трехсот тысяч сестерциев. И даже больше, если товар особенно хорош.

— Фью! — присвистнул Мамерк. — Катону-цензору это не показалось бы забавным!

— Катон-цензор был занудным старым скупердяем, — отрезал Дуроний, — даже в его время хороший педагог стоил гораздо больше, чем несчастные шесть тысяч.

— Но я покупаю наставника для трех его прямых наследников!

— Так ты берешь или нет? — спросил Дуроний со скучающим видом.

Мамерк подавил вздох. Присмотр за этими шестью детьми оказался довольно дорогим делом!

— О, разумеется, возьму. Когда я смогу посмотреть на кандидатов?

— Как только я соберу всех готовых на продажу рабов со всего Рима, я пошлю их по кругу к твоему дому с утра. Какая твоя самая высокая цена?

— Откуда я знаю? Как насчет лишней сотни тысяч сестерциев? — воскликнул Мамерк, подняв кверху руки. — Делай, что хочешь, Дуроний. Но если ты подсунешь мне болвана или сумасшедшего, я с превеликим удовольствием кастрирую тебя.

Он не сообщил Дуронию, что намерен дать свободу человеку, которого купит, — это только повысило бы запрашиваемую цену.

Педагога следовало освободить частным образом и зачислить в клиенты Мамерка. Это означало, что он не сможет так легко оставить свою профессию, как если бы он оставался рабом. Клиент-вольноотпущенник принадлежал его бывшему хозяину.

В конце концов был найден подходящий человек — и он, разумеется, оказался самым дорогим. Дуроний знал свое дело. Принимая во внимание то, что в доме намеревались жить две взрослые женщины при отсутствии pater familias, который присматривал бы за ними, наставник должен был обладать моральной чистоплотностью, будучи одновременно любезным, понимающим человеком.

Подходящего кандидата звали Сарпедоном, и родом он был из Ликии, с юга римской провинции Азия. Как и большинство людей его профессии, он добровольно продался в рабство, считая, что спокойная сытая старость будет ему обеспечена, если он проведет годы зрелости на службе у богатых и знатных римлян. В конечном счете он или получит свободу, или за ним будет надлежащий уход.

Поэтому педагог отправился в Смирну, в одну из контор Луция Дурония Постумия, куда и был принят. Его продавали впервые, и ему предстояло поступить на первое место службы. В свои двадцать пять лет он был исключительно хорошо начитан как по-гречески, так и по-латински; он разговаривал по-гречески на чистейшем аттическом диалекте, а слушая его латинскую речь, можно было подумать, что он настоящий римлянин. Но не эти качества оказались решающими в вопросе о его пригодности. Сарпедон получил должность, потому что был потрясающе безобразен: низенький, ростом по грудь Мамерку, худой до истощенности и покрытый шрамами от ожогов, полученных в детстве. Голос его, правда, был красив, и на изуродованном лице сияли добротой прекрасные глаза. Когда Сарпедону сообщили, что он немедленно получит свободу и что его имя с этих пор будет Мамерк Эмилий Сарпедон, он счел себя счастливейшим из людей. Его жалование должно быть достаточно высоким, и ему предстояло получить римское гражданство. В один прекрасный день он сможет вернуться в свой родной город Ксант и жить там, как настоящий вельможа.