Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

В газике, когда он уже мчался к даче министра Афанасьева, я почувствовал, что погибаю, — было холоднее, чем в воде; все мое тело сотрясалось от переохлаждения.

— Спасибо, ребята, за помощь, — с трудом вымолвил я, обращаясь к сопровождавшему меня прапорщику. — Больше не могу… Конец…

— Не дадим умереть, полковник! — беспечно откликнулся прапорщик. — Еще не одну книгу напишете!..

Я впал в беспамятство. Второй раз в жизни потерял сознание. Первый раз — в июне 1941-го, когда санинструктор плоскогубцами, без наркоза, вытаскивал из моей челюсти осколок снаряда…

Пришел в себя часа через три, когда раздетый догола и хмельной от принудительно влитой в меня водки лежал на кушетке в предбаннике, а прапорщик и егерь, намотав на руки махровые полотенца и щедро поливая их водкой, яростно растирали мое тело. Хорошо, что, генерал Косицын оказался при деньгах, которых хватило на срочную покупку ящика спиртного.

— Ноги чувствуете? — встревоженно спросил прапорщик, увидев, что я открыл глаза.

Я пошевелил пальцами: ноги вроде слушались. Но выговорить ничего не смог.

— А то были совсем черные, — пояснил прапорщик и вновь силком влил в меня полстакана водки. — Оттерли!

Я опять уплыл в небытие, увидел ворон, нахально прогуливающихся по льду, черное дерево на берегу…

Очнулся от того, что меня куда-то несли. В нос ударил запах распаренной березы. Понял: в парилку тащат.

— Нельзя! — засопротивлялся я. — Сердце не выдержит!

— А генерал уже два часа парится, — сообщил. егерь.

— Генерал — бугай! И он только на полминуты окунулся в воду.

Вокруг засмеялись; меня вновь уложили на кушетку. В это время приехала вызванная из Рузы скорая помощь. Наконец перебинтовали кровоточившие пальцы на моих руках…

Когда наши рыбацкие костюмы были подсушены, а я, оживший, обут в чужие тапочки, генерал Косицын сел за руль своей машины, и в три часа ночи мы вернулись в Переделкино. Грозившее, как минимум, воспаление легких обошло меня стороной. Не было даже насморка…

Итак, 13 апреля. Тринадцатое число считается в народе несчастливым. Как же мне к нему относиться? А если б поехали на рыбалку 12-го? Может, не провалились бы под лед? А если б и ухнули, то наверняка не появилась бы на водоеме надувная резиновая лодка. Я потом подробно расспрашивал Евгения Веденеева — что его заставило именно 13-го, когда рыбалка уже запрещена, ехать на Озерну. Он ответил, что выдался нерабочий день, а рыбацкое нетерпение оказалось неудержимым. Словом, он сам толком не понимал, какая сила заставила его устремиться на водоем.

Мы не раз еще встречались с нашим спасителем Женей у меня на даче в Переделкино, у него дома на свадьбе его дочери, на последующих летних рыбалках. Я позаботился, чтобы Веденеева наградили медалью «За спасение утопающих» и до конца дней своих буду хранить благодарность ему.

Но тайна тринадцатого числа остается тайной. И непостижимо уму появление лодки в самую последнюю минуту, когда я уже, казалось, должен был уйти на дно… И куда исчез моток веревки из моего ящика? Тут есть над чем размышлять.

Мне потом пророчили, что моя страсть к рыбалке исчезнет, а на лед я в жизни своей больше не ступлю ногой. Нет, ступил! В том же году, 13 ноября. Я, генерал Косицын и наш общий друг Николай Андреевич Горбачев приехали в четвертую зону Озерны, вышли на уже окрепший лед. Я отыскал свое «лобное место», расстелили там коврик, зажгли и поставили свечку, налили в рыбацкие кружки водки и воздали водоему благодарность за то, что он пусть и жестоко наказал нас, но не поглотил…

34

Пусть извинит меня читатель за написанную выше главу, не имеющую, в общем-то, отношения к моей литературной судьбе. Но ведь жизнь писателя это не только сидение за письменным столом и творческое осмысление пережитого и почерпнутого из разных источников. Происшедшее со мной на Озерне не осталось в секрете. Ко мне на дачу зачастили друзья и приверженцы моих книг. И хотя трудно было повторяться — рассказывать им о случившемся, отягчая сердце, но приятно было узнать, что кроме близких друзей есть и другие люди (от космонавтов до министров), которые озаботились моим состоянием и возможностью продолжить работу над своими книгами о войне.

Понимаю, что дальнейшее мое повествование, в котором ничего особенного не случается и которое не несет событийной драматургии, может не заинтересовать читателя. Но продолжить свой рассказ считаю обязанностью, ощущая, что он близится к завершению.

Итак, участившиеся ко мне визиты хороших и бывалых людей не только заставляли болезненно воспламенять память о перенесенном потрясении, но и укрепляли понимание, что нельзя терять творческого запала. Более того, почти каждый гость привносил свою Мысль, родившуюся от прочитаннных моих книг и как бы своим опытом наращивал ступеньки, с которых мне удавалось заглянуть хоть чуток дальше в отгремевшие пространства войны.

Но и отнимала время будничность — не столь простая. В том же 1977 году меня избрали вторым секретарем Московской писательской организации и депутатом Моссовета. Работа была не из легких, учитывая существовавшие в писательской среде групповщину и амбициозность. Мне удавалось избегать конфликтных ситуаций. В меру своих сил, не допуская различий между драчливой писательской братией, хлопотал об изданиях книг, получении квартир, денежных пособий, поездках в творческие командировки и т. д. Особое внимание уделял проблемам военно-художественной литературы, руководил комиссией, делал доклады, вступал в полемику с критиками и литературоведами, если они безосновательно обрушивались на военных писателей. Отбивался от нападок и на мои книги.

Труднее было давать отпор западным радиоголосам. Они объявили меня, ни много ни мало, главой советского сталинизма, стали утверждать, будто я по официальному поручению высшего руководства пишу биографию Сталина. Все это являлось чушью. Завершив работу над романом «Война» (в трех книгах), тут же принялся за написание романа «Москва, 41-й», нисколько не отступаясь от своих концепций и продолжая повествование о летних боях 1941 года на Западном фронте.

Жизнь не обходит нас неожиданностями. Иные из них потрясают. В середине декабря 1982 года я вдруг получил из Смоленска правительственную телеграмму. В ней сообщалось, что городской Совет народных депутатов присвоил мне звание «Почетный гражданин Смоленска»… Не поверил! Решил, что друзья мои, убедившись, что роман «Война», при его многотиражных изданиях, не залеживается на книжных полках, решили уязвить меня насмешкой. Я и сам удивлялся популярности своего романа и даже тревожился: почему-то думалось, что успех в одиночку не ходит. Надо ждать какой-то беды. И вдруг наоборот: почетный гражданин Смоленска! Телеграмма со всеми приметами подлинности. Не утерпел и позвонил первому секретарю Смоленского обкома партии Ивану Ефимовичу Клименко. Он подтвердил — действительно, такое решение состоялось и я по счету за всю многовековую историю города являюсь тринадцатым его почетным гражданином…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});