Путешествия к Лобнору и на Тибет - Николай Пржевальский

Переход на переправу через Хуан-хэ. Немного ниже Дорогоми Хуан-хэ подходит к обрывам своего левого берега. Необходимо подняться вверх на громадные (футов 600–700) лёссовые толщи, а затем спуститься вновь к реке, миновав ее недоступную излучину. Тропинка идет сначала на расстоянии полуверсты глубоким коридором с совершенно отвесными боками; местами этот коридор до того узок, что те из наших мулов, которые были завьючены большими ящиками, пройти не могли. Пришлось делать выбоины в глиняных стенах, дабы расширить путь. Затем нужно было подниматься по чрезвычайно крутому скату одного из боков того же ущелья и, наконец, взобравшись наверх, тотчас снова спускаться, но уже по более открытому ущелью. Здесь кстати сказать, что все обрывы состояли исключительно из лёссовой глины без примеси слоев гальки.

Местный тангутский старшина, вероятно по приказанию сининского амбаня, в свою очередь получившего внушение из Пекина благодаря хлопотам там нашего посольства, выслал для проводов нашего каравана через вышеописанное трудное ущелье целую сотню рабочих мужчин и женщин. Правда, с большим успехом можно бы было обойтись здесь и десятью человеками или того менее, но ведь в Китае люди и время не ценятся – там, где достаточно двух-трех человек, наряжают столько же десятков. Так было и теперь: нам помогали всего несколько рабочих; остальные смотрели, советовали и приказывали.

В тот же день вернулись наши посланные из Синина и привезли с собой пекинскую посылку. В ней были письма, полученные в разное время посольством на наше имя, и газета «Неделя» за весь минувший год. Ровно 14 месяцев, т. е. от самого выхода из Зайсана, мы не имели никаких вестей с родины и не знали, что творится на свете. Понятно, с какой лихорадочной радостью принялись мы теперь за чтение и каким праздником был для нас этот день.

Вместе с тем Абдул рассказал, что сининский амбань опять сильно рассердился, узнав от нашего же переводчика, что мы идем не в Синин и далее в Ала-шань, а через Гуй-дуй в горы к югу от этого оазиса. Сначала амбань, принимавший Абдула, как некогда и меня в ямыне в присутствии старших чиновников и со всем парадом, отвечал, что не пустит нас на южную сторону Желтой реки. Когда же наш переводчик, вообще весьма мало церемонившийся при объяснениях с китайскими властями, категорически объявил, что мы и без позволения пойдем в желаемые горы, как сходили на Хуан-хэ до устья Чурмына, тогда амбань перестал упорствовать в отказе и только просил не заходить далеко на юг к Сы-чуани; но подобный поход и без того не входил в нашу программу.

Через Желтую реку мы переправились в два приема на большой барке, посредством которой производится немного ниже г. Гуй-дуя сообщение между обоими берегами Хуан-хэ. Ширина ее здесь при средней воде 60 сажен; абсолютная высота 7300 футов; течение очень быстрое. Вниз по реке незначительное плавание производится на особых оригинальных плотах, состоящих из нескольких надутых воздухом бараньих шкур, сверху скрепленных тонкими жердями, настланными тростником. На таком маленьком плоту помещается небольшая кладь и человек, который только правит своей посудиной, быстро несущейся по волнам.

Оазис Гуй-дуй. Оазис Гуй-дуй [Гуйдэ], на котором мы теперь очутились, лежит, как уже было говорено ранее, в 65 верстах ниже Бале-кун-гоми и образуется двумя небольшими впадающими справа в Хуан-хэ речками – Муджик-хэ и Дун-хо-цзян. Весь этот оазис состоит из небольшого областного города Гуй-дуй, или Гуй-дэ-тин, и нескольких сот фанз, рассыпанных вверх по двум названным речкам, из которых получается вода для орошения полей. Общее число жителей простирается, как нам говорили, от 6 до 7 тысяч душ обоего пола – наполовину китайцев, наполовину хара-тангутов рода дунцзу. Только женщин в Гуй-дуе гораздо больше, чем мужчин, по той причине, что последних много было побито во время недавней магометанской инсуррекции.

Описываемый оазис весьма плодороден и, как везде в Китае, населен до крайности. Городские жители занимаются торговлей; деревенские – земледелием. Между теми и другими много страдающих зобом, калек, изуродованных оспой или покрытых язвами; то же самое замечено было нами и среди присининского населения.

Из хлебов в Гуй-дуе засеваются те же, что и в урочищах Ха-гоми и Доро-гоми. Только здесь больше разводят на полях арбузов и дынь: в садах же достаточно фруктовых деревьев – главным образом груш и абрикосов; есть также мелкие черешни. Последние теперь, т. е. в начале июня, уже поспели; ячмень и пшеница колосились.

Торговля в самом Гуй-дэ-тине ничтожная; по мелочам продаются лишь предметы обихода для местных жителей.

В Гуй-дуе мы расположились близ места переправы, вдали от города, но и здесь не избавились от многочисленных зрителей. Последние постоянно осаждали наш бивуак и следили за каждым нашим движением. Видевшие нас хотя несколько минут тотчас же начинали с жаром передавать свои впечатления вновь приходившим, которые, в свою очередь, делали то же самое относительно следующих посетителей. Несколько мужчин и женщин собирали выброшенные возле нашей кухни кости и тут же вступали за них в драку между собой. Другие с корзинами в руках постоянно наблюдали за нашими животными и назахват бегали подбирать их помет. Даже если кто-нибудь из нас отправлялся за известным делом, то местные леди издали следили за таким кавалером и тотчас же бросались к оставленному им сокровищу. Подобные картины приходилось нам наблюдать не только в Гуй-дуе, но и везде в Китае, где густота населения, несмотря на его кропотливое трудолюбие, порождает такую крайнюю нищету, о каковой в Европе пока еще не имеют понятия.

Весьма удивляло также гуйдуйских жителей, что мы, т. е. я и оба других офицера, будучи людьми чиновными, ходим на охоту, да и на бивуаке постоянно заняты работой, притом носим простую одежду. Подобное удивление, даже частью сожаление, постоянно выражали все азиатцы, с которыми нам приходилось сталкиваться во время своих путешествий. По понятиям тамошних людей, чиновник, в особенности большой, должен ничего не делать; чем ленивей и тупоумней он, тем важней и, так сказать, соответственней своему занятию.

Горы к югу от него. После дневки в оазисе Гуй-дуй мы отправились в горы, лежащие недалеко к югу отсюда. Эти горы расположены изолированной группой на обширном лёссовом плато. В ближайшей к Гуй-дую своей части они известны туземцам под названием Муджик, а выше, в снеговой группе, называются Джахар или Джахар-дзорген. Общее направление имеют с запада на восток, где и оканчиваются, как нам сообщали, вблизи какого-то города Бонэн. Таким образом весь хребет невелик по протяжению; притом лишь в западной своей части достигает снеговой линии. От других виденных нами хребтов на левом берегу верхней Хуан-хэ описываемый отличается, по крайней мере на своем северном склоне, меньшим количеством траншееобразных ущелий; зависит это, вероятно, от меньшего числа текущих здесь речек. Затем во всем остальном хребет Джахар сходствует с другими хребтами верхней Хуанхэ. Как там, так и здесь склоны гор крутые, характер дикий, формы массивные; но скал, за исключением лишь самого верхнего пояса альпийской области, мало. Взамен их вверху залегают россыпи, а пониже наносы и лёссовая глина. Из горных пород в нижнем и среднем поясе преобладает темно-серый глинистый сланец, а в верхнем – красный сиенитовый гранит.

Их флора. На северном склоне описываемых гор, почти от самого их подножья, т. е. от 10 000 футов абсолютной высоты, вверх тысячи на полторы футов по вертикали растут леса,[485] запрятанные в ущелья, как и везде на верхней Хуан-хэ. Казалось бы, здесь летних дождей очень достаточно для увлажнения почвы, а между тем деревья и сопутствующие им кустарники все-таки прячутся в ущелья; да и в них растут почти исключительно на северных склонах. Вероятно, жгучее действие солнечных лучей, весьма сильное в разреженном воздухе этих довольно южных и высоко поднятых стран, крайне неблагоприятно для древесной и кустарной растительности; притом в ущельях те же растения лучше укрываются от зимних сухих бурь и морозов. Описываемые леса состоят из гималайской березы (Betula Bhojpattra), ели (Abies Schrenkiana) и древовидного можжевельника (Juniperus pseudo Sabina); в меньшем количестве попадаются рябина (Sorbus aucuparia) и осина (Populus tremula). Из всех этих деревьев только древовидный можжевельник не чуждается южных склонов ущелий и по ним заходит даже в альпийскую область. В самых лесах деревья рассажены довольно редко, а почва обыкновенно выстлана мхом; иногда попадаются, как и у нас, муравьиные кучи; изредка мы находили даже сморчки. Густой подлесок, в особенности возле ручьев и вообще в нижнем поясе ущелий, образуют кустарники: барбарис двух видов (Berberis vulgaris? В. diaphana), последний с тройчатыми колючками в 11/2 дюйма длиной, пахучая жимолость (Lonicera syringantha n. sp.), та же, что и на Бага-горги, смородина (Ribes Meyeri), желтый и белый курильский чай (Рotentilla fruticosa, P. glabra), сибирская акация (Caragana frutescens), шиповник белый и красный (Rosa sericea, R. Przewalskiana), Cibiraea laevigata и отлично пахучая Daphne tangutica n. sp. По берегам речек растут: лоза (Salix sp.) и сабельник (Comarum Salessowii), реже Myricaria germanica и таволга (Spiraea mongolica); на более открытых горных склонах – кизилник (Cotoneaster sp.), а на глиняных обрывах – Myripnois uniflora.