Семья Тибо (Том 3) - Роже Гар

- Конечно, без всякого сомнения.

- Но я не подозревал, что отравлен. Только через час я почувствовал покалывание в горле и под мышками. Мы вернулись в Эперне среди ночи. Я тотчас же сделал смазывание колларголом и лег спать. Я все думал, что это пустяки. Но оказалось, что бронхиальный ствол задет сильнее, чем я предполагал... Смотрите, как все это нелепо получилось! Я предпринял поездку, чтобы проверить, принимаются ли необходимые меры предосторожности, а сам даже не потрудился соблюсти элементарные правила...

- Н-да, - заметил Филип. И так как ему очень хотелось показать, что он тоже в курсе дела, сказал: - А наутро - явления со стороны глаз, пищеварительного аппарата и так далее?..

- Ни то, ни другое. Наутро почти ничего. Только легкая эритема под мышками. Накожные явления в довольно доброкачественной форме. Никаких пузырей. Но в бронхах оказались глубокие поражения, что открылось только через несколько дней. Остальное вам понятно. Ларинготрахеит усиливается с каждым днем... Острый бронхит с образованием налетов - классические последствия заболевания. И так в течение полугода.

- А голосовые связки?

- В самом плачевном состоянии. Вы же слышите мой голос. А ведь сегодня я еще могу говорить, потому что целый день возился с горлом. Обычно же полная афония.

- Воспалительное поражение голосовых связок?

- Нет.

- Нервное поражение?

- Тоже нет. Афония вызывается утолщением голосовых связок.

- Очевидно, оно и мешает вибрации. А вы принимали стрихнин?

- До шести и семи миллиграммов в день. Без всякой, впрочем, пользы. Но зато заработал отчаянную бессонницу.

- А вы с какого времени на юге?

- С начала года. Из Эперне меня послали сначала в госпиталь в Монморийон, потом в эту самую клинику Мускье около Грасса. Это было в конце декабря. Легкие, казалось, начали зарубцовываться. Но в Мускье у меня обнаружили склероз легких. Одышка очень быстро приняла мучительный характер. Без всякой видимой причины температура вдруг поднималась до тридцати девяти и пяти, до сорока, потом вдруг падала до тридцати семи и пяти. В феврале у меня был сухой плеврит с кровянистой мокротой.

- И температура перестала колебаться?

- Нет, не перестала.

- Чему вы это приписываете?

- Инфекции.

- Скрытой?

- Или хронической, кто знает.

Их взгляды встретились, глаза Антуана вопросительно блеснули. Филип положил руку ему на плечо.

- Нет, нет, Тибо. Если вы думаете, что у вас то самое, вы ошибаетесь. Легочный туберкулез, насколько я знаю, никогда в таких случаях не развивается. Вы должны знать это не хуже, чем я. Отравленный ипритом заболевает туберкулезом только в том случае, если у него раньше, до отравления газом, наблюдались симптомы этой болезни... А у вас, к счастью, добавил он, подымаясь с места, - не было никаких патологических изменений со стороны дыхательного аппарата!

Он успокоительно улыбнулся. Антуан молча наблюдал за ним. Вдруг он поднял на своего учителя взволнованный, полный горячей признательности взгляд и тоже улыбнулся.

- Да, я знаю, - сказал он, - и это мое счастье!

- С другой стороны, - продолжал Филип; он как бы думал вслух, - отек легких, который часто бывает у отравленных удушливыми газами, чрезвычайно редко встречается у отравленных ипритом. Это тоже счастье... И, кроме того, легочные последствия, вызванные ипритом, встречаются реже и, по-видимому, менее серьезны, чем у отравленных другими газами. Не так ли? Я читал недавно интересную статью по этому вопросу.

- Ашара? - спросил Антуан и с сомнением покачал головой. - Обычно считается, что иприт, в отличие от удушливых газов, поражает мелкие бронхи чаще, чем альвеолы, и менее резко нарушает газообмен. Но личный мой опыт и мои наблюдения над другими говорят, что это не совсем так. Дело, увы, в том, что легкие, отравленные ипритом, дают всевозможные вторичные заболевания, преимущественно весьма бурные и имеющие тенденцию превращаться в хронические. И я даже довольно часто наблюдал случаи, когда у отравленных ипритом внутриальвеолярный и в то же время пристеночный склероз приводил к блокаде легких.

Оба помолчали.

- А сердце? - спросил Филип.

- Пока еще сносно. Но надолго ли? Было бы нелепо думать, что сердце может не сдать, если ему в течение долгих месяцев приходится быть центром сопротивления отравленного газами и истощенного организма. Я не уверен даже, что отравление не распространилось на сердечную мышцу и нервные узлы. Последние недели я заметил кое-какие признаки сердечно-сосудистого расстройства...

- Заметили? Какие же?

- Я не успел еще сделать просвечивание; а аускультация не показывает ничего, по крайней мере, так говорят врачи. Но верно ли это?.. Есть и другой способ исследования: пульс и кровяное давление. Хотя при температуре не выше тридцати восьми и пяти или тридцати девяти я наблюдал еще на прошлой неделе необычное ускорение пульса, так, примерно, от ста двадцати до ста тридцати пяти. И я не удивился бы, если бы оказалось, что эта тахикардия есть начало отека легких... А вы?

Филип избежал прямого ответа.

- А почему вы не облегчаете работу сердца повторными кровесосными банками? Или, в случае надобности, не прибегнете к небольшим кровопусканиям?

Казалось, Антуан не слышит этого вопроса. Он внимательно глядел на своего старого учителя. Филип улыбнулся и вытащил из жилетного кармана массивные золотые часы с двойной крышкой, так хорошо знакомые Антуану; подавшись вперед (как будто он просто уступал почти маниакальной привычке, а не настоящему интересу к больному), он нащупал пальцами пульс Антуана.

Прошла томительная минута. Филип сидел молча, не отрывая глаз от стрелки. И вдруг Антуан почувствовал удар в сердце: сосредоточенное загадочное лицо Филипа вызвало в нем внезапное воспоминание, очень яркое, но уже давно забытое. Как-то в клинике - было это в самом начале его работы с Филипом - после консилиума, на котором Филипу пришлось поставить диагноз по поводу одного запутанного случая, он схватил Антуана за руки и в припадке мальчишеской откровенности заявил: "Видите ли, друг мой, врач прежде всего обязан во всех критических случаях уединиться, пораздумать. И для этого существует незаменимое средство - хронометр. Врач должен носить в жилетном кармане красивый и внушительный хронометр величиной по меньшей мере с чайное блюдечко. И тогда он спасен. Пусть его осаждают взволнованные родственники, пусть ему придется оказывать первую помощь пострадавшему на улице, посреди толпы, забрасывающей его вопросами, - если он хочет сосредоточиться, если он хочет, чтобы к нему не лезли, достаточно сделать этот магический жест: демонстративно вытащить из кармана свою луковицу и начать щупать пульс. И сразу же полнейшая тишина, врач один, без посторонних, хотя и окружен людьми. И пока он стоит так, уткнувши нос в циферблат, можно спокойно взвесить "за" и "против", поставить диагноз так же хладнокровно, как у себя в кабинете, когда он, охватив голову руками, уходит в свои мысли. Верьте опыту, друг мой; не теряйте времени, бегите и покупайте себе хронометр внушительных размеров!"

Филип не заметил смятения Антуана. Он отнял руку, неторопливо выпрямился.

- Пульс ускоренный, несколько неровный. Несомненно. Несколько... Но хорошего наполнения.

- Да, а в иные дни, особенно к вечеру, наоборот, - слабый, трудно ощутимый. Вот подите-ка! А потом, когда усиливаются легочные явления, опять ускорение. Обычно с перебоями.

- А вы проверяли внутриглазное давление?

- Это не приводит к заметному замедлению пульса.

Они снова помолчали.

- Сейчас я уже легочный больной, - сказал Антуан с принужденной улыбкой. - А в один прекрасный день стану еще и сердечником...

Филип жестом прервал его.

- Ну, повышенное кровяное давление и тахикардия часто являются самозащитой организма, Тибо. Мне вас нечего учить. В случае минимальной эмболии мозга - вы это знаете так же хорошо, как и я, - только с помощью повышенного давления и тахикардии сердце успешно борется против закупорки легочных альвеол. Роже это доказал. И после него многие другие.

Антуан ничего не ответил. Жестокий кашель согнул его пополам.

- А какое применялось лечение? - спросил Филип, казалось, сам не придавая значения своему вопросу.

Откашлявшись, Антуан устало пожал плечами.

- Все! Мы перепробовали все, кроме препаратов опия, конечно. Серу... И потом мышьяк... И опять серу, и опять мышьяк...

Голос его звучал слабо, хрипло, прерывисто. Он замолчал. Он обессилел от долгого разговора. Откинувшись всем телом назад и прижавшись затылком к спинке стула, он несколько секунд просидел так, не двигаясь, прикрыв глаза. Когда он поднял веки, то увидел, что Филип смотрит на него пристальным, полным нежности взглядом. Это выражение доброты потрясло Антуана больше, чем если бы он заметил в глазах Филипа тревогу. Антуан пробормотал:

- Вы не ожидали увидеть меня таким вот...