Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

Возобновилось следствие по старым делам. Пошли изветы. Тогда и Никон подал извет. На слугу своего Игнатия Башковского да на дворовую женщину Киликейку.

Москва долго терпит, да решает быстро.

В Духов день, 15 мая, церковный Собор в присутствии воспрявшего от болезней царя Фёдора Алексеевича сначала осудил протопопа Андрея Савинова — духовника Алексея Михайловича, а потом и Никона. Протопопа за многие неправды лишили сана, сослали на исправление в северный Кожеозерский монастырь.

Бывший патриарх Никон уличён был письменными доносами и доносчиками явными в непристойной монаху гордыне, в злых выходках против святейшего Иоакима.

Царь Фёдор Алексеевич с постановлениями Собора согласился, и в Ферапонтов монастырь думный дворянин Иван Афанасьевич Желябужский да архимандрит Павел повезли государев указ.

Указ гласил: перевести старца Никона из Ферапонтовой обители в Кирилло-Белозерский монастырь, в церкви ему стоять с молчанием, кресты его снять, надпись срезать, лишить чернил и бумаги. Все лекарства сжечь. Попа Варлаама и дьякона Мардария отвезти в Крестный монастырь на остров Кий.

Слушал Никон Желябужского со вздохами, отвечал спокойно. Все наветы отвёл, напраслину разоблачил. Одно признал: Иоакима в молитвах не поминает.

   — Вологодский архиепископ Симон писал в монастырь, чтоб Бога за него молили, за владыку, ибо от патриарха учинилось много зла. Я своим попам молить Бога за Иоакима не запрещаю, а сам не молюсь, вижу, как он гонит меня в пустыне моей, губит немилосердно.

Постановления Собора и царский указ Никону зачитывали в храме в присутствии монастырской братии.

Желябужский и архимандрит Павел смиренно просили старца, чтобы он, покорясь Собору, молил Бога за святейшего патриарха Иоакима, увещевали непристойных слов не испускать.

Никон всё это стерпел, но как пошёл из храма, так и возгремел во всеуслышание:

   — Стану Бога молить за великого государя, за вселенских патриархов, а за московского — шиш! Да и патриархом-то его, хоть клещами из меня рвите, — не назову.

Бешеным изюбрем реви — дела не поправишь: привольное житье в Ферапонтове кончилось. В который раз низвергли низвергнутого.

Всего на трёх подводах везли старца в Кириллов. С Никоном ехали трое служек, повар, келейник.

Первую пещерку на берегу Сиверского озера бывший архимандрит московского Симонова монастыря старец Кирилл выкопал в 1397 году.

Никону предоставили не пещерку, а две келии. Между келиями тёплые сени, в сенях четыре чулана с чердаками. Позади сеней ещё одни — холодные, в них ещё два чулана да две тёплые вышки. В холодных сенях шесть окон. В келиях — восемь.

Привезли Никона в Кириллов монастырь 4 июня. Ветер дул ледяной, после обеда снег повалил. Пришлось затопить печь, а она угарная.

Никон перебрался в каморку на вышке, печь приказал разломать и переложить.

Здесь, на вышке, навестил его архимандрит Павел. Пришёл за благословением на дорогу, а заодно попытать счастья: уговорить, чтоб оставил вражду к патриарху.

Лицо у Никона было измождённое, плечи опущены, в голосе невыплаканные слёзы.

— Когда мне допрос учинили, зачем я в Воскресенский монастырь отошёл самовольством, государь Алексей Михайлович говорил, что за смирение в патриархах можно быть — Иоакиму. Был бы святейший Иоаким и вправду смиренным, явил бы милость ко мне, не велел бы меня напрасной смерти предать. Здесь, в Кириллове, вижу, теснотой хотят свести Никона в могилу. А я за него Бога молить обещаюсь. И патриархом называть обещаюсь. — Слёзы так и покатились по щекам прежде такого грозного, такого великого старца. — Бью челом святейшему Иоакиму и государю пресветлому, пусть не забирают у меня попа Варлаама да диакона Мардария. Большего не прошу.

Кончилась шумная жизнь. Не стало забот о строительстве, о хозяйстве. Оставалось молиться да перебирать в памяти пережитое.

Поверил наконец — будущего для него у Бога нет. Даже челобитной теперь не напишешь: ни чернил, ни бумаги. И чтобы не изводить себя напрасным гневом — его и обрушить не на кого, взялся мастерить кресло, а на спинке, по верхней кайме, — резные письмена, те же, что на крестах писал.

4

Фёдор Алексеевич поправился к Пасхе. Пасха в 1676 году пришлась на 26 марта — отдание праздника Благовещения.

Всю Светлую неделю юный государь принимал поздравления и сам поздравлял. В воскресенье у него были патриарх, бояре, окольничьи, думные дворяне, думные дьяки. В понедельник — стольники, во вторник — жильцы, дворяне иногородние, в среду — дети боярские и Аптекарский приказ — доктора, лекари, аптекари, в четверг — подьячие, в пятницу — дворовые слуги, в субботу — люди разных чинов и купечество. Всё это множество народу допускалось к целованию руки, и каждого Фёдор Алексеевич дарил цветным яичком.

За красное яичко стал приятелем всех нижних чинов, всей Москве — свой человек.

Милославские, Хитрово, Долгорукие сговаривались, как отставить от дел Нарышкиных, Матвеева, а Фёдор Алексеевич, презирая дворцовые шушуканья, радовался здоровью и царствовал как умел.

Звал в стольный град мастеров каменных дел, собирался строить новый дворец, новую Оружейную палату — это в Кремле, а в городе — храм в Котельниках, ворота для Алексеевского монастыря, колокольню в Измайлове, дома погорельцам.

Не мешая властвовать князю Юрию Алексеевичу Долгорукому, Богдану Матвеевичу Хитрово, ввёл в Думу близкого себе человека. 4 мая боярство было сказано князю Василию Васильевичу Голицыну.

Наперёд особых служб для Голицына не задумывалось, но всё вышло само собой. От короля Яна Собеского поздравить Фёдора Алексеевича с восшествием на престол приехал посол Чихровский. Переговоры с ним вёл Артамон Сергеевич Матвеев. Поляки за вечный мир требовали Киев, Невль, Велиж, Себеж, большие деньги для содержания польской армии да помощь русскими войсками против турок.

Чихровский сообщил: Турция ныне охвачена великим мором — самое выгодное время объявить султану войну.

Артамон Сергеевич отвечал Чихровскому доброжелательно, но твёрдо.

Покойный царь Алексей Михайлович оказывал помощь Речи Посполитой с 1672 года, убытки Россия понесла немалые и напрасные: король так и не выступил на султана.

На Крым царские люди войной ходили, на Дон чинить промысел против Азова послан князь Волконский.

Посол стоял на своём: дружба у русских только на словах. Матвеев, загоняя Чихровского в угол, приводил примеры.

С польского посла в Персию, с Богдана Гордия, ради дружбы не взыскали одних только пошлин на 3083 рубля. И на примерах же показывал, как Польша дружит, искореняя на древних русских землях греческое православие.

В окончательном ответе королю Яну Собескому было сказано: в том, что до сих пор нет совместного выступления против турецкого султана, виновата Речь Посполитая. Царские войска будут посланы на соединение с королевскими только после заключения вечного мира или же нового длительного перемирия.

Ответ послу Чихровскому Артамон Сергеевич вручил 16 июня.

В это же время на Украину, мимо великих посольских дел сберегателя, отправился боярин князь Василий Васильевич Голицын. Прошёл слух, нужно ждать султана — на Киев целится.

Артамон Сергеевич слухам не верил, но приходилось терпеть, ждать случая послужить юному государю памятно и зело полезно.

Фёдор Алексеевич стремился к правде и к порядку. Укрощая воровство, запретил воеводам и местным приказным людям ведать денежными сборами с таможенных и кружечных дворов. Озаботясь правильным ведением государственных дел, сам составил роспись слушания приказов в Думе.

Понедельник был отдан приказам Большой казны, Иноземскому, Рейтарскому, Большому приходу, Ямскому, а, скажем, пятница — Разрядному, Посольскому, Новгородской Чети. По совету ближних своих людей Фёдор Алексеевич ввёл должность председателя думской комиссии. Должность эту получил князь Яков Никитич Одоевский.

Матвееву новшества нравились. Сам он был занят завершением дела гетмана Дорошенко, рассылал своих лазутчиков по украинским городам, и вдруг — нелепый поклёп, допросы. А допросы вели Богдан Матвеевич Хитрово да Хитрово Александр Савостьянович. Об их корысти и воровстве из приказов Большой казны, Дворцового, Кормового, Сытного, Хлебного Матвеев царю Алексею Михайловичу докладывал не раз и не два. И горе горькое — воры стали судьями. Жалоба на сберегателя посольских дел поступила от Монса Гея. Отозванный в Данию, резидент объявил: боярин Матвеев не доплатил ему за поставленное ко двору рейнское вино пятьсот рублей.

Пришлось Артамону Сергеевичу писать царю объяснительные записки, защищать свою честь перед Думой.

У большинства в глазах злорадство: Царский друг, всесильный оберегатель — а на руку не чист. Уж как пыжился, совесть свою непорочную напоказ выставляя, — такой же, как все!