Поле Куликово - Владимир Возовиков

Темник Батарбек с искаженным, словно потрескавшимся липом врезался в безглазое, дико ревущее стадо, бил направо и налево, пронзительно выкрикивая: «Их мало! Их мало!» Нукеры не отставали от своего господина, раздавая паникерам жестокие удары, но никто не поворачивал, никого не пугал волчий взгляд и оскал темника; воинам Орды успело показаться, что броненосная лавина врагов бесчисленна.

Орда уже расплескала боевую ярость о копья русских полков.

Опытный Батарбек скоро понял состояние ордынского войска, поворотил коня и помчался со своей стражей, стараясь опередить бегущих, — так табунщик стремится опередить напуганных лошадей, чтобы увести их за хвостом своего скакуна.

Хан Темучин второй раз за время битвы прикрыл глаза рукой.

— Я же говорил ему, — прошептал он, — я говорил этому безумному псу Мамаю, что нельзя торопиться с войной. Вот она, отборная московская конница…

Теперь резерв Мамая ничего не значил — он опоздал вступить в битву, потому что Орда сломлена, побеждена этим внезапным и страшным ударом, она бежит, и, чтобы остановить ее, нужна, по меньшей мере, еще одна такая же Орда… Темучин зло хлестнул саврасого и, сопровождаемый своими нукерами, поскакал в сторону маленькой деревеньки Даниловки, где он спрятал от Мамаевых глаз на всякий случай три лучшие сотни своего тумена.

Воевода большого полка Тимофей Вельяминов, оставшийся один, без князей, отер слезы и высоким голосом покрыл клики дружины:

— Стяги — вперед!

Полыхнули, наклоняясь, кумачовые полотнища, указывая русской рати на холм, где стоял повелитель Золотой Орды. Ветер теперь дул с севера, и стяги рвались с древков, словно хотели полететь впереди войска.

Андрей Ольгердович сразу приметил их движение, но у него уже не было голоса отдать приказ, он лишь протянул руку с мечом в сторону Дикого Поля, и поределый полк правой руки ответил ему ликующим кличем.

— Вперед, славяне! — вознесся над конной дружиной чей-то начальственный голос, и сотни русских и литовских всадников в помятых шлемах, в окровавленных, порванных, разрубленных кольчугах и латах погнали впереди себя по полю смерти оробелые отряды врагов.

И вместе со всадниками, вместе с большим полком двинулись пять уцелевших рядов пехоты, качая длинные копья, затупившиеся о железо и кости врагов. Русская рать перешла в наступление…

Мамай не сразу поверил случившемуся, — так не верит происшедшему человек, который потратил годы на поиск сказочной птицы, наконец овладел ею и по нечаянности выпустил, а теперь с раскрытым ртом следит, как она улетает все дальше. Только что один за другим падали русские стяги на левом крыле, только что там разливалось могучее ордынское море, победно сверкая сталью, и мурзы наперебой поздравляли повелителя, сравнивая его с горным орлом, который залетел выше самых могучих соперников и собратьев, только что великие замыслы его становились явью, и уже полмира чувствовал он в своей цепкой руке, — но все оказалось только призраком, прекрасным сном приговоренного к смерти, которого разбудила грубая рука палача.

Возможно ли, чтобы великая река побежала вспять?! Он видел такое однажды, застигнутый с небольшим отрядом на низком берегу весенним ледоходом. В несколько минут белая гора выросла поперек реки, вздымая в ясное небо рваные края зеленых льдин, осыпаясь белой трухой, зловеще сверкая цветными иглами. И черная вода в испуге отпрянула от шевелящегося ледяного сфинкса, вздуваясь на глазах, кинулась на берег, крутя в грозных водоворотах белое крошево, мутную пену и рогатые деревья. Злое шипение реки то и дело заглушалось гулким грохотом, скрежетом и треском; сверкающая гора продолжала расти, словно земля извергала ее из своих недр, и все живое бежало с берега, даже вороны и чайки отлетели подальше от затора, а его отряду пришлось спасаться бегством, побросав юрты и имущество…

Войско Орды бежало, гонимое грозным русским сфинксом, который уже не стоял на месте, но сам двинулся на Орду. Мамай видел весь русский засадный полк, оба его крыла — и то, поменьше, что гнало ордынцев в Непрядву, и то, что гнало их на Красный Холм.

Русских было значительно меньше.

Мамай сам кинулся к зеленому стягу своего тумена, оттолкнул сигнальщика, стал раскачивать древко, и последний, сильнейший тумен Орды хлынул навстречу бегущим соплеменникам.

В этот же самый момент вдали качнулись багряные стяги большого московского полка, и вся русская рать двинулась вперед. Мамай видел, как его тумен врезался в бегущие толпы, частью оттеснил их на фланги, но при этом не менее половины всадников оказались вовлеченными в бегство, другие сошлись с конницей русов, захлестнутые ею, раскололись, рассыпались, передние воины погибли, задние поворотили коней, побежали, усиливая смятение на поле. Еще надеясь на какое-то чудо, Мамай уставился на золотой жезл с кровавым камнем, зажатый в руке, пронзительно завизжал, кинулся к лошади. Сильные руки преданных нукеров подхватили повелителя и опустили в седло. Окровавив шпорами бока жеребца, он рванулся наперерез бегущему войску, но рука сотника стражи схватила повод и заворотила белого аргамака в открытую степь на полдень.

— Ты еще нужен нам, повелитель! Этой золотой игрушкой ничего не поправишь, лучше мы на нее приобретем отряд воинов. Твоя сменная гвардия тебе не изменит, а Золотую Орду мы заставим служить тебе еще вернее, чем прежде.

«Жить! — закричал в душе истерический голос, вырастая над бешеным топотом бегущего войска, гонимого мечами беспощадных врагов. — Жить!»

И Мамай подчинился.

Впервые со времен Батыя объединенное войско Золотой Орды было разбито наголову, убегало в степь не для того, чтобы заманить противника в ловушку, но для того, чтобы спастись от полного истребления.

XII

Во все времена верные кони спасали ордынцев от полного разгрома и истребления, но на сей раз русский засадный полк на свежих лошадях не дал им возможности пересесть на запасных, и табуны их оказались в руках противника; войско Орды бежало в степь на утомленных в битве конях. И если на Куликовом поле уцелело не менее семидесяти тысяч степняков, то через час погони их осталось тысяч пятьдесят, не более, да и то рассеянных на безбрежном пространстве Задонщины; собрать их теперь в кулак было почти невозможно.

Русские не прекращали преследования, — может быть, они знали о запасном лагере Мамая, где находились главные ордынские богатства: несметные стада скота, где Орда еще могла зацепиться и, придя в себя, отбросить преследователей, — поэтому они буквально сидели на плечах бегущих, не щадя коней. Воеводы держали сотни и тысячи собранными, оставляя без внимания мелкие группы врагов, отколовшиеся от основной массы бегущих. Готовились мощно встретить возможную засаду.

Мамай со своими нукерами, имевшими по две заводные лошади во всякое время, далеко опередил разбитое войско. Равнодушное степное солнце склонилось к закату, когда впереди, на пологом холме над Красивой Мечей, желтым блестящим сугробом засветился золоченый шатер. Оттуда навстречу понеслось несколько всадников. Скакавший впереди сотник нукеров крикнул воинам, чтобы поднимали лагерь и гнали в степь все, что возможно. Мамай на минуту спешился под холмом, чтобы поменять коня и хлебнуть кумыса из кожаной фляги, поданной телохранителем.

Все пятьсот оставленных в лагере «алых халатов» уже были в седлах, кто-то кинулся разбирать Мамаев шатер, но Мамай злобно завизжал, и воины, оставив бессмысленную работу, снова вскочили в седла.

— Добра наживем впятеро, если сохраним головы! Ничего не брать лишнего!

Обернулся на север: в степи поднимались облака пыли, золотистые в косых лучах солнца, — Орда бежала, гонимая русскими мечами.

Мелькнула мысль: бросить сменную гвардию в бой, удержать русов хоть на десяток-другой минут, и Орда может собраться, восстановить боевой порядок. Мелькнула и потухла, заглушенная другой: «Жить! Выжить любым путем, любым способом и отомстить! А как выжить без сменной гвардии?»

— Трусливые тарбаганы! — Мамай оскалил желтые зубы. — Пусть все подыхают! Слышите, нукеры, Орду я отдаю вам. Вы создадите мне новый народ, а те пусть будут прокляты всеми поколениями живущих в войлочных кибитках!..

На берегу Красивой Мечи начиналось невообразимое: крики, вой, плач, жалобы поднялись до небес, тысячи кибиток пришли в движение — иные понеслись в степь, куда глаза глядят, иные сталкивались и опрокидывались, теряя тяжелые деревянные колеса и увеча людей и животных.

Облака пыли стремительно приближались к берегам Красивой Мечи, а над ее берегом, блистая бело-золотым оперением, разворачивался косяк лебедей, направляясь в сторону Дона. От чистейшей золотой белизны птиц, таких далеких, мир показался Мамаю особенно чужим и страшным, потому что не было в этом огромном мире уголка или норы, где он мог бы посчитать себя в безопасности. Ведь он уже не мог стать ни охотником, ни табунщиком, ни простым воином, даже обыкновенным мурзой, — он мог жить и выжить только повелителем Золотой Орды, обладая всем тем, что дано повелителю. Во всяком другом положении ему не будет пощады от бессчетных врагов, которых нажил, пробиваясь к власти. Он так и не бросил в бой сменную гвардию, чтобы остановить бегущих на рубеже Красивой Мечи. Уже за рекой, направляя отряд в сторону заката, туда, где не было следов Орды, вспомнил, весь похолодев: «Дочь!» Его дочь, не способная даже встать на ноги, осталась в лагере. Но тотчас вскричало другое: «Жить!.. Выжить и отомстить!..»