Огненный столб - Джудит Тарр

У Нофрет перехватило дыхание.

— О, боги! Ее отец — когда он ушел — был ее…

Иоханан тряс ее за плечи, пока она не перестала бормотать.

— Тише! Тише. Все это забыто. Больше того: запрещено. Он приносит законы с горы, слово Бога к нам, его народу. Один из них гласит, что отец не может брать свое дитя в жены, сын не может жениться на матери. Любимая, он не нарушит собственного закона. Даже если прежде у него был другой закон.

— Я рада бы тебе верить…

— Поверь. Человек, бывший царем Египта, умер. Пророк Моше приветствует свою дочь только как дочь, которую он любит и охраняет. Он снова научит ее жить.

— Не знаю, сможет ли кто-нибудь это сделать, — усомнилась Нофрет. Она шла, осторожно направляемая Иохананом. Прочь от пустыни. К его народу.

Незнакомому. Чужому.

А знала ли она другой, с тех пор, как покинула страну Хатти?

Незнакомые, да. И родичи. И любимый.

Она взглянула над шатрами на склон горы. Гора называлась Хореб: гора их бога. Солнце наконец преодолело ее вершину и выкатилось, ослепляя, в небо. В Египте оно было богом и царем. Здесь, в диком краю, оно значило и меньше, и больше: было не самим богом, но слугой и созданием бога, который правил апиру. Они знали лишь одного бога и никого более.

— Ты не мой бог, — сказала ему Нофрет, — и твой народ — не мой народ, хотя они желают этого. Но из любви к твоему слуге и к моей госпоже, которой я все еще необходима, я остаюсь. И исполню твою волю — не потому, что ты так хочешь, но потому, что так решила я.

И бог не поразил ее на месте, не ослепил и не сделал более безумной, чем она уже была до сих пор. Он знал, что не добьется от нее большего, не заставит ее как-либо еще служить ему.

Этого было предостаточно. Она взяла за руку Иоханана, покрепче сжала повод осла и повела их обоих в лагерь.

Часть третья

ПРЕДВОДИТЕЛЬ

«Господь —крепость моя, слава моя,спасение мое.Он Бог мой, и я прославлю Его;Бог отца моего, и я превознесу Его».

Исх., 15, 2.

51

Анхесенамон никоим образом не смирилась со своим изгнанием. Она не хотела этого. Она не выбирала этого. Дерзость слуг навязала ей иную жизнь, разлучив со всем, что было ей привычно. Судьба забросила бывшую царицу Египта в ненавистное ей место и положение.

Да, она ненавидела. Всем сердцем. И не скрывала. Каждое утро, пробуждаясь, Анхесенамон требовала, чтобы ей прислуживали, как царице, как бы трудно это ни было в лагере кочевников. Она ничего не делала, хотя на счету были все руки, даже пророка Моше. Он был одним из пастухов и охранял стада, пасшиеся на склонах горы.

— Как пало величие, — заметила Анхесенамон, слегка поморщившись, когда ей объяснили, что сам ее отец трудится на пользу всему роду.

— Посох царя Египта — пастуший посох, — напомнила ей Нофрет.

Она подняла бровь.

— Властелин Двух Царств — человеческий пастух. Он пасет не вонючих овец.

Нофрет говорила себе, что Анхесенамон потрясена до глубины души, вырвана из своего места и времени, ее заставляют стать той, кем она никогда не собиралась быть. Бог не призывал ее, и она не в силах смириться. Даже ее отец больше не был тем человеком, которого она знала.

В первый же день в лагере, когда отец принес ее в свой шатер, Анхесенамон обнаружила, что он очень переменился. Нофрет, придя позже, нашла Анхесенамон скорчившейся у дальней стенке — она смотрела на женщину апиру так, как будто та была коброй, приготовившееся к броску. Это была совсем незаметная женщина, закутанная в покрывало, как все здесь, но сейчас лицо ее было открыто. Она была некрасива и ничем не примечательна. Пухлый голый мальчик с кулачком во рту цеплялся за ее юбки, широко раскрыв карие глаза. Под платьем обрисовывался живот — было ясно, что и другой ребенок вскоре готов появиться на свет.

Когда Нофрет вошла, моргая в неожиданном сумраке после ослепительного света дня, Моше говорил:

— Это Зиппора. Моя жена. А это, — сказал он, наклоняясь и подхватывая смеющегося ребенка, — мой сын. Его зовут Гершом. Гершом, поздоровайся со своей сестрой.

Ребенок пробормотал что-то, не вынимая кулачка изо рта. Анхесенамон отшатнулась еще дальше, вся белая, вне себя от ярости.

Нофрет подумала, что в иные времена одна только мысль о сыне этого человека привела бы его дочь в беспредельный восторг. Но теперь, когда он был мертв для Египта, и она тоже, хотя и помимо своей воли, видеть его счастливым и наконец получившим наследника, и от такой матери…

Зиппора казалась робкой коричневой мышкой, но в ней чувствовалась внутренняя сила. Без такой силы она вряд ли могла стать женой этого человека. Она негромко сказала столь же красивым голосом, как было некрасиво ее лицо:

— Госпожа, я приветствую тебя под кровом моего народа.

Анхесенамон вздернула голову.

— А кто ты такая, чтобы приветствовать меня?

— Мой отец — жрец этого народа, — произнесла Зиппора спокойно, — а я старшая из его дочерей, жена пророка Синая. О тебе, госпожа, я знаю. Тебе здесь очень рады.

— Я не желаю, чтобы мне радовались, — отрезала Анхесенамон.

Она ничего не желала. Она потребовала и получила для себя отдельный шатер, ожидая, что Нофрет разделит его с нею. Нофрет решила на некоторое время пойти ей навстречу. Иоханану это не понравилось, но у него были свои дела, свои обязанности среди соплеменников. Нофрет не удивилась, увидев, какое высокое положение он занимает. Его отец, которого здесь звали Левит, был жрецом весьма высокого ранга. Иоханан, его старший сын, являлся наследником.

Очень долгое время он был единственным сыном, рожденным матерью, умершей при родах. Но в Синае Агарон взял не одну, а двух жен. Они были сестрами: по каким-то хитроумным законам апиру он должен был жениться сразу на обеих, если хотел жениться на одной. Сестры были этим, по-видимому, вполне довольны и одарили его целым выводком сыновей. Нофрет насчитала с полдюжины, и ожидался еще.

Она очень быстро перезнакомилась со всеми. Анхесенамон не могла удерживать ее в шатре постоянно: нужно было ходить за водой, за провизией, готовить еду, стирать одежду в речке, протекавшей за пастбищем. Нофрет отсутствовала почти весь день, а Анхесенамон сидела в шатре, неподвижно, как прежде на троне, отказываясь стронуться с места, ничего не говоря, лишь изредка отдавая приказания.

— Для нее это большое потрясение, — сказала Кора, младшая и более хорошенькая из жен Агарона, — хотя обе были очень миловидные, пухленькие, румяные, словно спелые яблоки, и смешливые. Над Анхесенамон они не смеялись. Сестры жалели ее.