Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Дмитрий Вересов

– Когда это он тебя обманывал, старый дурак? – презрительно процедила сквозь зубы Марисоль. – Ты сегодня потерял друга, если ты еще не понял.

– Ай-яй, старый дурак! Старый я дурак! – горестно покачал головой Мануэль, захлопывая крышку кейса. – Ищи его теперь, свищи! Так я и поверил, что он беззащитен, как младенец. У нашего дорогого Франсиско всегда было столько запасных вариантов! Наверняка он просчитал все возможные и невозможные способы отхода.

– Зачем тебе теперь-то его искать, старый дурак? – презрительно покосилась на него Марисоль.

– Чтобы извиниться, дорогуша, – вздохнул Мануэль. – Зачем же еще?

* * *

Наступил февраль, необычайно теплый и солнечный. На деревьях вдруг набухли почки, а на согретых солнцем проталинах Тиргартена проклюнулись крокусы и пустили стрелы ранние нарциссы. Пахло весенним солнцем и просыпающейся землей. А фрау Шаде пыталась в одночасье собраться в отпуск и металась между пустым чемоданом и пустой дорожной сумкой объемом поменьше, чем чемодан, и не знала, что предпочесть.

В квартире у фрау Шаде царил невероятный беспорядок. Если бы сейчас вошла старая сплетница Августа Мюнх, то разговоров о том, что некоторые устраивают у себя в доме, хватило бы до следующего Нового года. Но если бы сейчас вошла фрау Мюнх, у фрау Шаде вполне хватило бы смелости выставить ее вон, не переживая по поводу грядущих неизбежных и неотвратимых последствий. В кои-то веки фрау Шаде было все равно, что о ней подумают: она уезжала, и все тут.

Два раза в течение января ее допрашивали, не особенно наседая, вполне вежливо, и провожали с извинениями, но все равно это было крайне неприятно, и она сильно нервничала – до сосудистых спазмов, до мелькания сверкающих мушек в глазах. К счастью, после каждой своей встречи с Гофманом она не забывала написать отчет, фактографически точный, но без эмоциональной составляющей, и получалось очень удачно: получалось так, что ее с ним беседы нисколько не выходили за рамки программы психологической поддержки и контроля состояния психического здоровья заключенных. Отчет как отчет, вполне стандартный. Создавалось впечатление, что она, фрау Шаде, добросовестно выполняет свои профессиональные обязанности, не более того. Не более того.

Расследование окончилось безрезультатно, тюремное начальство умыло руки, а Франца Гофмана искал Интерпол. Фрау Шаде предполагала, что, несмотря на все происки разобиженного Клотца, которых она так и не смогла пресечь, с нее сняты подозрения в пособничестве, иначе ей не позволили бы отправиться в отпуск «для поправления пошатнувшегося здоровья». Но тем не менее… Тем не менее начальство в лице вице-директора тюрьмы вежливо намекнуло, что ожидает от нее «весточек» о том, где она в настоящий момент находится, поскольку «необходимо в свете недавних неприятных событий, уважаемая фрау доктор, необходимо во имя вашей же безопасности». Безопасности, вот как? Он ведь не маньяк, Франц Гофман. Или они уверены в обратном? И означал ли этот завуалированный под просьбу приказ, что за ней будет вестись слежка? Если так, то она, именно она, фрау Шаде, как раз и выведет их к желанной цели, потому что понятия не имеет ни о каких шпионских финтах, способах ухода от тайных преследователей, она их и не заметит, преследователей-то!

Фрау Шаде тряслась, словно кролик, и судорожно запихивала в сумку попадающиеся под руку вещи. Она никак не могла взять себя в руки, металась по дому, хватая то лишнюю пару колготок, то любимую чашку, то полупустую сумочку для косметики, то крошечный кейс для лекарств. Оказавшись неизвестно зачем в очередной раз на кухне, она привычно взглянула на настенные часы и ахнула: до самолета оставалось два часа, а она так и не смогла собраться. Она прижала ладони к щекам, крепко зажмурилась и несколько раз глубоко вздохнула, приходя в себя. Потом она кое о чем вспомнила и отправилась в уголок, где стоял компьютер, включила его и нашла в почтовом ящике нужный файл. Это письмо пришло позавчера.

...

«Не пора ли нам наведаться в Джиннистан, Сабина, любовь моя? Помнишь, я обещал тебе тихую идиллию? Выполняю свое обещание. Земной рай трепещет в ожидании нашего воссоединения, сама королева фей вьет нам гнездо. В аэропорту Буэнос-Айреса тебя в течение недели будет встречать некая дама Марисоль. Ей известны твои приметы. Это неправда, что в рай никогда не поздно. Смотри не опоздай, моя крошка Цахес!»

Моя крошка Цахес. Ах ты!.. Ну разве не негодяй? Она никогда не понимала его до конца, он всегда был загадочен и независим, он всегда переигрывал ее и подчинял себе, он асоциален и преступен, только что он устроил ей дикую нервотрепку, и сейчас есть отличный шанс освободиться, выйти из-под его деспотического контроля и снова вести размеренную жизнь, радоваться и горевать по пустякам и принимать три раза в день очень хорошее лекарство. В каком таком раю она сможет найти хорошее лекарство? Она там пропадет, в этом, как его, Джиннистане. Но она… Она, черт побери все на свете, собирается к нему на край света и ревнует его к этой самой аргентинской даме Марисоль из Буэнос-Айреса.

Ну и отлично, думала фрау Шаде, уничтожая файл. Отлично. Все к лучшему. Она выведет на него полицию, так ему и надо. Их обоих арестуют, тем дело и кончится. Но она должна, обязательно должна еще раз взглянуть на этого негодяя, взглянуть гордо и с упреком. И… И – пропади все пропадом. Ей нужно его видеть и… осязать.

Фрау Шаде подхватила дорожную сумку, не имея понятия, что в ней оказалось в результате сумбурных сборов, заперла квартиру, не надеясь вернуться в нее когда-либо, не надеясь на собственную не совсем исправную машину, взяла такси и отправилась в аэропорт.

Глава 9

Во всем соблюдай золотую середину. Мой совет: не останавливай свой выбор ни на красавице, ни на некрасивой, ни на богатой, ни на бедной, ни на знатной, ни на худородной; выбирай себе ровню по рождению, и относительно всех прочих качеств тоже предпочтительно придерживаться золотой середины.

Э. Т. А. Гофман. Выбор невесты. Из книги «Серапионовы братья»

– Можно, Геннадий Кириллович? – робко приоткрыла дверь заведующего отделением Аврора.

– О, добрый день! Добрый день, Аврора Францевна! Присаживайтесь, я вас прошу. Лизонька, оставь нас на полчасика, не отсвечивай, звезда моя! У тебя там четыре капельницы, вот и проследи.

– Чем порадуете, Геннадий Кириллович? – грустно улыбнулась Аврора.

– Елизавета, уйдешь ли ты? – раздраженно фыркнул профессор, и медсестра, наконец, исчезла. – Рр-распустились, вертихвостки! Одни жалобы на них слышу. Нет, вы только подумайте, Аврора Францевна, эти девицы-медсестрицы, птицы-синицы…

– Геннадий Кириллович… – умоляюще сложила руки Аврора.

– Ммм? – собрал высокий лоб розовой гармошкой военно-медицинский профессор. – Что-с? Целую ручки, дорогая…

– Геннадий Кириллович!!! – В голосе Авроры прозвучали слезы.

– Хм. Да нет, я пока в своем уме, уверяю вас. Преждевременные травматические роды… Инкубатор… Искусственное вскармливание… Вот я тут, видите, как раз листаю историю его болезни. Историю болезни Лунина, Франца Михайловича. Вы никогда не пробовали читать абсурдистскую литературу, Аврора Францевна? А я пробовал. Теперь что угодно издают, а раньше осуждали, считали упадничеством. Произведение называлось, дай бог памяти, «Во всем виноват крот», и написал его некто Фабиан Шульце. Я думал, детектив, потому и купил, не прочитав аннотации. Взялся читать, но через три страницы начал раздражаться, через десять перестал что-либо понимать вообще. Я, однако, проявив упорство, долистал сей шедевр до конца и, представьте, не заметил никаких упоминаний о пресловутом кроте, который во всем виноват. Вы мою мысль улавливаете, Аврора Францевна?

– Н-не особенно, Геннадий Кириллович. Что с Францем?

– Крот, понимаете. Крот виноват. А крота-то и нет никакого… В армию его, во всяком случае, точно не возьмут, с его-то диагнозом. Это, надо полагать, хорошая новость, а?

– Так что же, господи, за диагноз?! – затряслась Аврора. – Геннадий Кириллович, вы мне скажите, – перешла Аврора на сдавленный шепот, – его жизнь… в опасности?

– У всех жизнь в опасности, жить вообще смертельно, – утешил профессор. – А девиц-медсестриц надо гнать поганой метлой, чтоб хвостом не мели, профурсетки. Так-с, ладно. Понимаете, Аврора Францевна, диагноз, который мы поставили на консилиуме, у меня не выговаривается, потому что крота-то я не вижу никакого. А на него, беднягу, всех собак понавесили, на крота-то… Ну, вот вам, – показал бледно-восковые, насквозь промытые ладони профессор. – Диагноз абсурдный, родившийся в результате коллегиального решения, звучит: «гипофизарный нанизм». О как!

Аврора смотрела на гофрированный лоб профессора голубым своим взглядом и бледнела.

– Вам эти красивые слова что-нибудь говорят, Аврора Францевна? – осведомился профессор.