Книги Якова - Ольга Токарчук

на подошвах комочки грязи.

– Опомнитесь! Вы совершаете большую ошибку.

Несмотря на свое уродливое лицо, Крыса – хороший оратор и, пользуясь этим, рисует перед собравшимися картину столь печальную, что они начинают склоняться на его сторону. Он утверждает, что их судьба медленно и неуклонно уподобится уделу крестьянина. Этот аргумент начинает перевешивать ближе к вечеру, после еды, когда разогретые тела становятся вялыми, к тому же за маленькими окошками опускаются стальные, как лезвие ножа, сумерки; кажется, что они будут продолжаться вечно.

Крысе удается сформулировать условия крещения в нескольких фразах:

«Крещение состоится не раньше праздника Трех Королей 1760 г. Их не заставят сбривать бороды или отстригать пейсы. Они смогут использовать двойные имена – христианские и еврейские. Будут носить еврейскую одежду. Смогут заключать браки только между собой. Их не станут заставлять есть свинину. Кроме воскресенья, они смогут соблюдать также Шаббат. И сохранят свои еврейские книги, особенно Зоар».

Это успокаивает собравшихся. Они перестают слушать Крысу. Тем более что приезжают старик Шор с Хаей.

Шор подволакивает ноги, Хая поддерживает его, и, хотя никаких внешних увечий не видно, чувствуется, что Элиша пережил потрясение. Он нисколько не похож на того румяного, полного жизненных сил старца, каким был еще год назад. Собственно, непонятно, почему об этом заговорили: связано ли это с приездом Элиши и Хаи, или, может, этот вопрос все время здесь витал, не высказанный до конца, отложенный на потом. Удивительно, но сейчас уже трудно вспомнить, кто первым сформулировал эту идею окончательной победы над врагом. Говоря «враг», они имеют в виду Рапапорта, Менделя, Шмулевича и всех раввинов – сатановских, язловецких, могилевских; а также их жен, которые, встретив на улице еретиков, плюют на них, а в их женщин швыряют камни.

Этот враг хорошо известен и даже близок, что делает его врагом злейшим. Хорошо зная неприятеля, ты знаешь, куда нанести рану, куда ударить. Хотя можешь причинить боль и себе самому. Есть в такой схватке с близким врагом какое-то странное, извращенное удовольствие: как будто бьешь самого себя, но в то же время избегаешь ударов. В любом случае, когда появляется эта мысль (неизвестно, чьей головой порожденная), воцаряется тишина, и все молча размышляют. Не знают, что сказать. Идея состоит в том, чтобы вписать в прошение седьмой пункт:

Талмуд гласит, что необходима христианская кровь, и кто верит в Талмуд, тот должен ее требовать.

– Ничего подобного в Книгах нет, – мрачно говорит Нахман.

– В Книгах есть всё, – отвечает ему Яков.

Прошение они подписывают в молчании. Ставят свои подписи и новички: Арон бен-Шмуль из Черновцов и Мейер бен-Давид, который приехал со всем своим семейством, Мошек бен-Яков из Бухареста и Анчель, что так нервно хихикал. Прошение отвезет Моливда, и если архиепископ согласится, они отправят официальную делегацию.

Наконец, уже после того как документ подписан, Нахман требует, чтобы его выслушали, – он уговаривает Моливду, чтобы тот своим красивым, со множеством завитушек почерком добавил еще одну фразу:

Мы и сами, словно воды в засуху, ждем того дня, когда священный алеф, прежде кривой, выпрямится и объединит, благословит все четыре стороны мира.

В последнюю ночь к Моливде приходит понравившаяся ему девушка, Танна. На мгновение он думает, что это Хая, можно сказать, что она ее копия – те же широкие бедра и плоский живот. Танна немного робеет, Моливда тоже. Он пододвигается, девушка тихонько ложится, прикрыв руками лицо. Моливда начинает поглаживать ее по спине, на ощупь напоминающей шелк.

– У тебя уже есть суженый? – спрашивает он по-турецки, потому что девушка похожа на валашку.

– Был, но остался там.

– Возьмешь себе другого?

– Я не знаю.

– А меня хочешь?

– Хочу.

Моливда нежно отводит ее руки от лица, Танна обнимает его и приникает к нему всем телом.

О том, что божественность и греховность накрепко связаны между собой

– Почему для вас такое значение имеет библейский Иаков? – спрашивает Моливда, когда Нахман, верхóм, провожает его в Каменец. – Я этого не понимаю.

Нахман дает замысловатое объяснение. Моливде приходится просеивать все это через сито собственного языка, поскольку разговаривают они частично на древнееврейском, частично на польском. Древнееврейский усложняет, потому что слова многозначны. Но и по-польски то, что говорит Нахман – певучим голосом, будто читает на память какую-то книгу, – тоже выразить трудно. Для таких вещей не хватает слов. Польский язык не очень искусен в подобных вопросах и несведущ в теологии. Вот почему в Польше вся ересь груба и безвкусна. Вообще-то, говоря по-польски, никакой ереси и не создашь. Польский язык по природе своей склонен к ортодоксальности.

– Но это было благословение, полученное путем обмана и воровства, – добавляет Моливда.

– Именно. Иаков сам ослушался закона и обманул отца. Он вышел за рамки закона и поэтому стал героем.

Моливда мгновение молчит.

– Но потом, уже став патриархом, Иаков соблюдал закон. Вот такое лукавство: когда тебе удобно – ты против закона; а когда закон полезен для твоих целей – ты его защищаешь… – Он смеется.

– Верно. Помнишь, как Иаков не позволил своей Рахили забрать идолов, терафимы? – спрашивает Нахман.

– Почему?

– Здесь Иаков совершает ошибку. Вместо того чтобы признать божественность, заключенную в терафиме, Иаков предпочитает избавиться от нее, ибо она содержится в идолах, то есть он не допускает в нашу веру святость, существующую в другой, чуждой форме. Но Рахиль понимает, что божественность может быть воплощена даже в идоле.

– Женщины иногда бывают мудрее.

– Они меньше цепляются за слова.

– Хая, дочь Шора, тоже?

– Она не совсем женщина, – серьезно ответил Нахман.

Моливда начинает смеяться.

– Я тоже ее хотел, но Яков не позволил, – говорит он.

Нахман молчит. Они едут вдоль Днестра, река вьется по правую руку, исчезает и снова появляется. Вдали уже виднеются огромные крепости Хотина и Окопов.

– Яков – обманщик, – подначивает Нахмана Моливда, но тот делает вид, что не слышит. Отзывается лишь тогда, когда полностью открываются величественные очертания крепости и лежащего у ее подножия города.

– Ты знаешь, что Баал-Шем-Тов родился там, в Окопах? – спрашивает Нахман.

– А кто это?

Нахман, удивленный его невежеством, поспешно отвечает:

– Великий мудрец.

Они съезжают с главной дороги, на всякий случай, хотя равнина практически плоская и укрыться все равно негде.

– Я тебя, Моливда, очень уважаю. И больше всего за то, что ты человек добрый. И Яков тебя любит. Ты помогаешь нам как никто другой. Только я не знаю почему. Зачем тебе это?

– Корысти ради.

– Мне этого достаточно. Но ты рассуждаешь иначе. Возможно, ты нас даже не понимаешь. Ты говоришь: черное-белое, добро-зло, женщина-мужчина. А все не так