Неизбежность (Дилогия - 2) - Олег Смирнов

- Покуда ие сплю...

- И мне чего-то не спится... Все думаю-загадываю: как складется послевоенное житье? А?

- Вы имеете в виду страну, народ? Все будет нормально.

- Не-е, я про каждого из нас, в отдельности... Ведь разведет житуха по разным стежкам-дорожкам... Встретимся ли когда?

И какими станем по прошествии годов? Не позабудем фронтового братства?

- Не позабудем, Кондрат Петрович, - ответил я и подумал, что подобные мысли возникают не у одного лейтенанта Глутпкова... виноват, старшего лейтенанта Глушкова. Не враз привыкнешь к новому званию, а вот старшина Колбаковскнй не путает, служака. И Трушина уже называет как надо: товарищ гвардии капитан. Мне, к счастью, не дослужиться до капитана. К счастью потому, что войнам конец, и да здравствует демобилизация!

- Чтоб только новый Гитлер где-нигде не объявился! Чтоб акулы империализма сызнова не затеяли бойню! Как считаете, Петр Васильевич?

Уверенно отвечаю, что новых гитлеров теперь уже никогда не будет, что империалисты и фашисты получили предметный урок, и слегка удивляюсь тому, как назвал меня служака Колбаковский - впервые по имени-отчеству. В этом тоже, вероятно, признак близящейся гражданки.

Старшина всхрапнул внезапно, с ямщицкой мощью, и этот привычный храп, к которому я давненько приспособился, как бы подтвердил: все нормально, все будет нормально. Приятных сновидений, Кондрат Петрович! И не стоните во сне, как старший лейтенант Глушков, а храпите себе на здоровье. Но с чего стонет старший лейтенант Глушков, попросту Петр Васильевич, если он счастлив, если его бытие бесконечно и великие надежды переполняют его? Это же надо понимать: одну войну прошел, вторую - и уцелел, рукн-ногп при нем! И голова при нем!

Утром я пробудился в предчувствии необычайного, радостного.

С наслаждением растирал скрученным полотенцем голое туловище - каждая клеточка играла. Во время моего туалета Драчев, которого выпустили с "губы" по случаю празднеств, порывался поухаживать за мной, однако я с вежливой твердостью отмел эти поползновения. Не скажу, что ординарец так уж этим огорчился.

Да шут с ним! Нынче незабываемый, торжественнейший день, и не будем ничем его омрачать. Дождя не было и в помине, тучи откочевали за сопки плавно и мягко, будто тушью очерченные.

Небо синело по-летнему, и солнышко было не осеннее, ласковое.

Теплый ветерок шевелил паши чубы и метелки гаоляна.

После завтрака полк был построен на плацу, и командир дивизии в парадном мундире со всеми регалиями поздравил нас с победой над империалистической Японией, с присвоением дивизии почетного наименования "Хинганская", вручил награжденным ордена и медали. Я не без трепета принял из крепких стариковских рук коробочку с Красной Звездой: как-никак вручал сам генерал-майор. Осевшим от волнения голосом я рубанул: "Служу Советскому Союзу!" - и подумал, что это последняя моя боевая награда.

Был митинг. Было зачитано обращение Сталина к народу. На слух я воспринимаю плохо, поэтому перед обедом прочитал это обращение в "дпвизшшке", сотрудники которой оперативно записали передачу из Москвы. Я читал:

"Товарищи! Соотечественники и соотечественницы! Сегодня, 2 сентября, государственные и военные представители Японии подписали акт безоговорочной капитуляции. Разбитая наголову на морях и на суше и окруженная со всех сторон вооруженными силами Объединенных Наций, Япония признала себя побежденной и сложила оружие. Два очага мирового фашизма и мировой агрессии образовались накануне нынешней мировой войны: Германия на Западе и Япония - на Востоке. Это они развязали вторую мировую войну. Это они поставили человечество и его цивилизацию на край гибели. Очаг мировой агрессии на Западе был ликвидирован четыре месяца назад, в результате чего Германия оказалась вынужденной капитулировать. Через четыре месяца после этого был ликвидирован очаг мировой агрессии на Востоке, в результате чего Япония, главная союзница Германии, также оказалась вынужденной подписать акт капитуляции. Это означает, что наступил конец второй мировой войны. Теперь мы можем сказать, что условия, необходимые для мира во всем мире, уже завоеваны..."

Я читал дивизионную газету и словно видел Иосифа Виссарионовича таким, каким его показывали в кинохронике, когда он выступал по радио 3 июля 1941 года: суровый, медлительный, говорит как бы через силу, наливает из графина в стакан воду, делает глоток. Тогда, в начале толя сорок первого, одни были речи, ныне иные. Победные!

"Наш советский народ не жалел сил и труда во имя победы.

Мы пережили тяжелые годы. Но теперь каждый из нас может сказать: мы победили. Отныне мы можем считать нашу Отчизну избавленной от угрозы немецкого нашествия на западе и японского нашествия на востоке. Наступил долгожданный мир для пародов мира. Поздравляю вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы, с великой победой, с успешным окончанием войны, с наступлением мира во всем мире!"

Ура! Свершилось! И мир уже не наступает, а наступил! Для этого мы не жалели сил. труда и самой жизни. С великой Победой, с миром во всем мире. Ура!

Ближе к вечеру, перед ужином, офицеры батальона, как водится, обмывали награды. Чтоб не заржавели! Их опустили в котелок с водкой, затем вынули, обтерли и надели, а водку эту разлили по стаканам. Я был радостен, счастлив, уверен в будущем - безоблачном и бесконечном. Бесконечном! хотя я и разумел, что на смену нам в обусловленный срок придут новые поколения. Но ведь это будет не кто иной, как наши дети и внуки. Пусть же они окажутся лучше, чем мы!

Принялись петь хором фронтовые песни: "Землянку", "Темную ночь", "Офицерский вальс", "В лесу прифронтовом", а затем сольно, по кругу, каждый пропевал первый куплет того, что желалось, и как бы передавал эстафету соседу. Дошла очередь и до меня, я вполголоса затянул: "Утро туманное, утро седое..." - л так далее. Спел - и слезы выступили. Не у слушателей, а у меня.

Такой чувствительный стал Глушков, старший лейтенант...

И уходило в сгущающуюся за окопным стеклом темноту и в историю третье сентября одна тысяча девятьсот сорок пятого года, День Победы над империалистической Японией, провозглашенный первым днем мира на земле. И будто куда-то уходили - в вечернюю ли темень, в историю ли офицеры-однополчане, от взводного до комбата, сидящие за одним со мной столом, молодые, полные жизненных сил. Нет, конечно, никуда они по уходили ни на миг - были близко от меня, пели, перебрасывались шутками и улыбками. Никогда не уходите, дорогие мои, и будьте со мной вечно! Как я без вас?

Ах, как я любил тех, кто находился со мной рядом в этот незабываемый вечер! Эти ребята - кто постарше меня, кто моложе - прошли две войны, вынесли такое, что и представить невозможно. Как и солдаты, которые тоже празднуют сейчас победу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});