Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

После короткого молчания Жиз задает вопрос:

— Сколько еще, по-твоему?..

Он смотрит на нее. Он доволен. Из нее вышла бы отличная жена врача. Она умеет владеть собой, что бы ни случилось; она не пролила ни слезинки. Несколько месяцев, проведенные за границей, сделали ее взрослым человеком. И его охватывает досада на себя: почему это он всегда склонен считать ее ребенком?

Он тем же тоном отвечает:

— Два-три месяца, самое большее. — Затем быстро добавляет: — Может быть, гораздо меньше.

Несмотря на то, что Жиз не отличается способностью схватывать на лету, она угадала, что в этих последних словах скрывается что-то, касающееся ее лично, и она испытывает некоторое облегчение оттого, что Антуан наконец снимает маску.

— Скажи мне, Жиз, оставишь ты меня одного теперь, когда тебе все известно? Неужели ты все-таки вернешься туда?

Не отвечая, она тихо смотрит прямо перед собой блестящими, неподвижными глазами. На ее круглом лице не дрогнула ни одна черточка, но между бровей образуется и исчезает, снова появляется и опять стирается маленькая морщинка — единственный знак происходящей в ней внутренней борьбы. Первым чувством, овладевшим ею, была нежность: этот призыв взволновал ее. Она никогда не думала, что может явиться поддержкой для кого-либо, тем более для Антуана, который сам был всегда опорой семьи.

Но нет! Она чует западню, она хорошо понимает, почему он стремится удержать ее в Париже. И все ее существо восстает против этого. Пребывание в Англии — единственная для нее возможность выполнить свое великое намерение, единственный смысл ее существования! О, если бы она могла все объяснить Антуану! Увы, это значило бы открыть тайну своего сердца, и открыть ее именно тому сердцу, которое наименее подготовлено выслушать такую исповедь… Впоследствии, может быть… Письмом… Но не сейчас.

Ее взгляд по-прежнему устремлен вдаль с выражением упорства, которое, как представляется Антуану, уже само по себе не предвещает ничего хорошего. И все же он настаивает:

— Почему ты мне не отвечаешь?

Она вздрагивает, сохраняя упрямое выражение лица.

— Да нет же, Антуан, ты не прав! Теперь я больше чем когда-либо должна постараться скорее получить этот английский диплом. Мне придется начать заботиться о себе гораздо раньше, чем я предполагала…

Антуан прерывает ее сердитым движением.

Он удивлен, он подметил в выражении ее сомкнутых губ, в ее взгляде какую-то безысходную грусть и в то же время странный блеск, какое-то возбуждение, похожее на безумную надежду. В ее чувствах для него нет места. Внезапная досада овладевает им, и он решительно поднимает голову. Досада, отчаяние? Отчаяние побеждает: горло его сжимается, на глазах слезы. И на этот раз он даже не пытается удержать их или скрыть: может быть, они даже помогут ему одолеть ее непонятное упорство…

Жиз действительно очень взволнована. Она никогда не видела Антуана плачущим, даже не представляла себе, что он может плакать. Она старается не смотреть на него. Ведь она чувствует к нему нежную и глубокую привязанность, всегда, всегда думает о нем с каким-то внутренним порывом, энтузиазмом. В течение трех лет он был единственной ее поддержкой, сильным, испытанным товарищем, чья близость стала единственным утешением ее жизни. Зачем же теперь вместо восхищения и доверия он требует от нее чего-то другого? Почему она не может больше выказывать ему сестринские чувства?

А в передней раздается звонок. Антуан машинально прислушивается. Кто-то стукнул дверью; затем снова тишина.

Неподвижно, молча сидят они друг подле друга, и их мысли, такие несходные, все мчатся и мчатся вперед…

Наконец телефонный звонок. В передней раздаются шаги. Леон приоткрывает дверь.

— Это от господина Тибо, барышня. Пришел доктор Теривье.

Жиз сразу же поднимается с места.

Антуан усталым голосом подзывает Леона:

— Сколько человек в приемной?

— Четверо.

Антуан, в свою очередь, поднимается. Жизнь вступает в свои права. «А Рюмель-то ждет, что я приду без десяти пять…» — вспоминает он.

Не приближаясь к нему, Жиз говорит:

— Мне нужно торопиться, Антуан… Прощай.

Он как-то странно улыбается и пожимает плечами:

— Ну что ж, иди… Негритяночка!

И его собственная интонация напоминает ему прощальные слова отца: «Ну иди, дорогой!» Неприятное сопоставление…

И он добавляет совсем другим тоном:

— Не передашь ли ты Теривье, что в данную минуту я не могу отлучиться? Если он хочет поговорить со мной, пусть зайдет сюда, когда будет спускаться вниз. Хорошо?

Она кивает головой и открывает дверь; затем, словно приняв внезапное решение, оборачивается к Антуану… Но нет… Что она может ему сказать? Раз ей нельзя поведать ему все, то для чего же?.. И, плотнее закутавшись в шаль, она исчезает, не поднимая глаз.

— Лифт спускается, — говорит Леон. — Не угодно ли барышне подождать?

Она отрицательно качает головой и начинает подниматься по лестнице. Медленно, так как настроение у нее подавленное. Вся ее энергия теперь сосредоточена на одной, одной только мысли: «Лондон! Да, уехать как можно скорее, не дожидаясь конца отпуска! Ах, если бы Антуан знал, что значит для нее это пребывание за Ла-Маншем!»

Два года тому назад, в одно сентябрьское утро (через десять месяцев после исчезновения Жака) мезон-лаффитский почтальон, которого Жиз случайно встретила в саду, передал ей корзину с этикеткой одного из лондонских цветочных магазинов, адресованную на ее имя. В изумлении, предчувствуя что-то важное, она, никем не замеченная, прошла к себе в комнату, развязала шнурок, сорвала крышку и чуть не упала в обморок, увидев простой букет роз на ложе из влажного мха. Жак! Их розы! Пурпурные розы, маленькие пурпурные розы с черной сердцевиной, совсем такие же, как те! Сентябрь, как раз годовщина! Смысл этой анонимной посылки был для нее так же ясен, как смысл шифрованной телеграммы, к которой она имела бы ключ. Жак не умер! Г-н Тибо ошибается. Жак живет в Англии! Жак любит ее… Она уже было метнулась к двери, чтобы широко раскрыть ее и крикнуть во весь голос: «Жак жив!» — но, к счастью, вовремя удержалась. Как могла бы она объяснить, что эти маленькие пурпурные розы сказали ей так много? Ведь ее засыпали бы вопросами. Все что угодно, только не выдать тайну! Она закрыла дверь, моля бога дать ей силы молчать, — по крайней мере, до вечера: она знала, что Антуан должен приехать в Мезон к обеду. Вечером она отвела его в сторону и рассказала ему о таинственной посылке: о цветах, которые пришли из Лондона, где она никого не знала… Жак?.. Следовало во что бы то ни стало направить поиски по этому новому пути. Антуан, заинтересованный, но полный скептицизма, — ибо все попытки, сделанные им в течение года, ни к чему не привели, — тем не менее сообщил в Лондон, чтобы предприняты были все необходимые шаги. Цветочница дала очень точное перечисление примет покупателя, сделавшего заказ, но приметы эти ни в какой мере не совпадали с приметами Жака. След этот был оставлен.

Всеми, кроме Жиз. Ибо она одна сохранила полную уверенность. Она ни о чем больше не говорила: она молчала, проявив такое самообладание, какого вряд ли можно было ожидать от нее в семнадцать лет, но приняла непоколебимое решение самой отправиться в Англию и во что бы то ни стало найти там след Жака. Проект этот казался почти невыполнимым. В продолжение двух лет с изворотливым и скрытным упорством, унаследованным от нетронутых цивилизацией предков, она мало-помалу подготовила возможность своего отъезда и до тонкости разработала его план. Ценой каких усилий! Теперь ей вспоминался каждый этап. Сколько терпения и ловкости пришлось ей употребить, чтобы в упрямую голову тетки проник десяток новый идей. Прежде всего нужно было заставить ее признать, что девушка, не имеющая средств, даже если она из хорошей семьи, должна как-нибудь зарабатывать себе на жизнь; затем доказать ей, что призвание племянницы, так же как и ее собственное, — воспитывать детей; убедить, наконец, что конкуренция создает в настоящее время большие трудности и что учительнице совершенно необходимо бегло говорить по-английски. Потом нужно было устроить так, чтобы у Мадемуазель завязалось знакомство с одной учительницей из Мезон-Лаффита, которая только что закончила образование в своеобразном английском учебном заведении, которое содержали неподалеку от Лондона католические монахини. По счастью, г-н Тибо, которого тоже пришлось расшевелить, получил об этом институте самые благоприятные сведения. Наконец, после тысячи отсрочек, прошлой весной мадемуазель де Вез согласилась на разлуку с племянницей. Жиз провела лето в Англии. Но эти четыре месяца не дали результатов, на которые она надеялась: она стала жертвой недобросовестных сыщиков и только нажила неприятности. Теперь же, продав кое-какие драгоценности и накопив некоторую сумму денег, она собиралась действовать разумно, связаться с нужными людьми. Ей удалось наконец вступить в переговоры с солидным сыскным агентством и — самое главное — заинтересовать своим романтическим предприятием дочь лондонского Comissioner of Metropolitan Police[59], у которого ей предстояло завтракать, как только она вернется в Лондон; хозяин дома мог оказать ей неоценимую поддержку. Как же можно было не надеяться?..