Ночные кошмары и сновидения - Стивен Кинг

Для начала дедушка объяснил Клайву, что Олден Осгуд жульничал. Он должен был закрыть глаза и спрятаться за высохшим вязом у колоды на целую минуту, пока не сосчитает до шестидесяти. Это позволило бы Клайви (так звал его дедушка, и мальчик не обижался на него, хотя полагал, что будет драться с любым мальчишкой или мужчиной, осмелившимся так назвать его, как только ему исполнится двенадцать лет) и всем остальным спрятаться. Клайви все еще искал место, куда бы деться, как Олден Осгуд досчитал до шестидесяти, повернулся и поймал его, когда он пытался протиснуться — в качестве последней возможности — за груду ящиков из-под яблок, беспорядочно сложенных за сараем, где пресс для изготовления сидра казался в темноте машиной для пыток.

— Это было несправедливо, — сказал дедушка. — Ты не стал спорить и поступил правильно, потому что настоящий мужчина никогда не спорит и не обижается. Это не к лицу мужчинам или даже мальчикам, достаточно умным и достаточно смелым, которые способны найти другой способ выйти из положения. И все-таки это было несправедливо. Я могу сказать так сейчас, потому что ты не сказал этого тогда.

Лепестки с яблонь касались волос старика. Один из них задержался в ямке под кадыком и походил на драгоценный камень — очень красиво. Некоторые вещи красивы сами по себе, а вот этот лепесток выглядел просто великолепно, потому что у него слишком короткая жизнь: через несколько секунд его нетерпеливо смахнут, и он окажется на земле, ничем не выделяясь среди своих собратьев, такой же безымянный, как и они.

Мальчик объяснил дедушке, что Олден досчитал до шестидесяти, в точности как это полагалось по правилам. Он сам не понимал, почему встал на сторону мальчишки, который насмехался над ним, выставил на посмешище, потому что не только увидел его, а еще и поймал на открытом месте. Олдену — который часто во время драки раздавал пощечины, как девчонка, — нужно было всего лишь повернуться, увидев Клайва, небрежно положить ладонь на высохшее дерево и произнести мистическую и неоспоримую формулу исключения из игры: «Я-вижу-Клайва, раз-два-три!» Скорее всего он защищал Олдена лишь потому, что тогда они с дедушкой не пойдут обратно и он сможет смотреть, как его стального цвета волосы развеваются в снегопаде лепестков, и сможет восхищаться мимолетным лепестком, застрявшим в ямке под горлом старика.

— Ну конечно, — согласился дедушка. — Разумеется он досчитал до шестидесяти. А теперь посмотри сюда, Клайви! И пусть тебе это запомнится надолго!

На комбинезоне у дедушки были настоящие карманы — в общей сложности, считая и большой карман, похожий на мешок кенгуру на животе, их было пять. Кроме них был еще и такие штуки, которые только выглядели как кармашки. На самом деле это были разрезы, через которые можно было просунуть руку и дотянуться до штанов под комбинезоном В те дни не носить штаны под комбинезоном считалось не позорным, а всего лишь смешным — считалось, что у человека поехал чердак. Дедушка всегда носил под комбинезоном пару голубых джинсов. Без малейшей улыбки он называл их «еврейскими штанами». Клайв знал, так их называли все фермеры: джинсы «Левайс» — «еврейские штаны» или просто «евреи».

Дедушка сунул руку в правый разрез своего комбинезона, покопался некоторое время в правом кармане джинсов и достал наконец потемневшие от времени серебряные карманные часы, которые вложил в руку ошарашенного мальчика. Часы оказались такими неожиданно тяжелыми, их тиканье, доносившееся сквозь металлический корпус, таким громким, что Клайв едва не выронил их.

Он посмотрел на дедушку широко раскрытыми удивленными глазами.

— Их не следует ронять, — сказал дедушка, — а если и уронишь, они, наверное, все равно не остановятся. Их уже роняли не раз, даже однажды наступили на них в этой проклятой пивной в Ютике, и тогда они не остановились. А если все-таки остановятся, то потеряешь их ты, а не я, потому что теперь это твои часы.

— Что?.. — Мальчик хотел сказать, что не понимает, но не закончил фразы — ему показалось, что одного слова достаточно.

— Я дарю тебе эти часы, — пояснил дедушка. — Уже давно собирался, но не хочу вписывать их в свое завещание.

Налог на наследование будет стоить, наверное, больше, чем сами часы.

— Дедушка… я… Боже!

Дедушка засмеялся так, что закашлялся. Он согнулся, смеясь и кашляя, лицо его от прилива крови сделалось пурпурным. Радость и удовольствие Клайва от полученного подарка сразу пропали, мальчика охватило беспокойство. Он вспомнил, как мать предупреждала его — и не один раз, — что он не должен утомлять дедушку, потому что дедушка болен. Когда Клайв пару дней назад осторожно поинтересовался у дедушки, чем он болен, Джордж Баннинг ответил одним таинственным словом. И только ночью, после их разговора в саду, когда мальчик засыпал, держа в руке согревшиеся от его тепла часы, он вспомнил слово, названное дедушкой, и понял, что оно имеет отношение к его сердцу. Врач убедил дедушку не курить и сказал, что, если он попытается выполнять какую-нибудь тяжелую работу — убирать снег или копаться в саду, — дело кончится «игрой на арфе». Мальчик понимал, что это значит.

«Их не следует ронять, а если и уронишь, они, наверное, все равно не остановятся», — сказал тогда дедушка, но мальчик был достаточно взрослым, чтобы понимать, что все на свете когда-нибудь останавливается — как люди, так и часы.

Он стоял, ожидая, когда кончится приступ у дедушки, и вот наконец его кашель и смех стали стихать. Он выпрямился, вытер сопли, текущие из носа, левой рукой и небрежно стряхнул их в сторону.

— Ты чертовски забавный парень, Клайви, — сказал дедушка. — У меня шестнадцать внуков, и только двое из них, мне кажется, годятся на что-нибудь. Ты один из них, правда, не первый, — но ты единственный, от разговора с которым я смеюсь так, что у меня болят яйца.

— Я совсем не хочу, чтобы у тебя болели яйца, — возразил Клайв, и дедушка расхохотался снова. На этот раз ему удалось справиться со смехом еще до того, как начался кашель.

— Обмотай цепочку вокруг ладони, если хочешь чувствовать себя лучше, — посоветовал дедушка. — Если ты будешь чувствовать себя спокойнее, может быть, отнесешься внимательнее к тому, что я собираюсь сказать тебе.

Мальчик поступил так, как сказал ему дедушка, и действительно почувствовал себя лучше. Он смотрел на часы, лежащие у него в ладони, зачарованный живым ощущением их механизма, отражением солнца на стекле, секундной стрелкой, бегущей по своему маленькому кругу. Но это были все-таки дедушкины часы, в этом он не сомневался. Затем, как только в голове у него промелькнула эта мысль, яблоневый лепесток скользнул по циферблату и исчез. Это заняло меньше секунды, но все сразу изменилось. После пролетевшего лепестка происшедшее стало реальностью. Часы принадлежат ему, навсегда… или по крайней мере до тех пор, пока один из них не остановится, его нельзя будет отремонтировать и придется выбросить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});