Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918 - Ричард Пайпс

«Москва живет. Но живет не только выданными на карточки продуктами и заработанными деньгами. В огромной степени Москва живет черным рынком — активно и пассивно. Она продает на черном рынке, она покупает на черном рынке, она спекулирует, спекулирует, спекулирует...

В Москве деньги делаются на чем угодно. Все продается на черном рынке — от булавки до коровы. Мебель, бриллианты, пирожные, хлеб, мясо — все это можно купить на черном рынке. Нелегальный рынок и склады этого рынка в Москве — Сухаревка. Время от времени милиция совершает здесь рейды, но она не может уничтожить черного рынка. Это — гидра о тысяче голов, которые вырастают снова и снова.

В Москве есть свободные рынки. Их несколько, и они вполне легальны. Это рынки, где можно покупать дополнительные продукты, деликатесы. Например, есть такой рынок у Театральной площади. Там продаются огурцы, рыба, печенье, яйца, разнообразные овощи. На длинном тротуаре царит ужасная суматоха. Вдоль обочины стоят палатки, одни торговцы сидят на корточках, другие что-то шепчут на ухо покупателям.

Огурец стоит 200—250 рублей, яйцо — 125-150 рублей. Цены на остальные товары соответствующие. Это не так уже много в пересчете на западную валюту, особенно на доллары. Во время моего пребывания в Москве спекулянты валютой давали 1000 большевистских рублей за один доллар. Мне рассказали, что один американец обменял 3000 долларов на 9 млн. большевистских рублей. Спекуляция запрещена... Но валютой спекулируют. Выгоду извлекают из всего, и из денег, естественно, тоже...

Спекуляция, черный рынок, создание нелегальных запасов, — все это мешает работать. Спекуляция сидит в крови у рабочих. Они спекулируют во время работы. Они спекулируют в то время, когда им следовало бы работать»115.

Уличными торговцами часто были солдаты, предлагавшие свою форму; в результате многие москвичи ходили в ту пору в одежде военного образца116. Почтенные дамы, смущаясь, продавали на тротуарах личные вещи, напоминавшие о более счастливых днях.

«Мелкое хозяйство с непреодолимым упорством отстаивало методы товарного хозяйства» — так описывал живучесть свободного рынка советский экономист117. Об это «непреодолимое упорство» разбивались все попытки правительства монополизировать систему распределения. Власти оказались в абсурдном положении: если бы они стали жестко проводить политику запрещения частной торговли, они обрекли бы все городское население на голодную смерть. В одной из советских экономических публикаций начала 1920-х годов автор с сожалением признавал, что частный («спекулянтский») рынок паразитирует на государственной системе снабжения: «Одним из самых разительных противоречий нашей современной экономической действительности является противоречие между зияющей пустотою советских магазинов с их вывесками: «галантерейный магазин московского совета р. и к. д.», «книжный магазин», «магазин кожаных изделий» и т.д. и кипучей деятельностью ярмарочной торговли на Сухаревке, Смоленском рынке, Охотном ряду и других очагах спекулятивного рынка... Массовое предложение товаров всех категорий, которые имеются ныне на спекулятивном рынке, исключительно имеет своим источником товарные склады советской республики, уголовным путем поставляющие эти товары на Сухаревку»118.

Частный сектор стал настолько влиятельным, что когда в начале 1921 года правительство, вынужденное считаться с реальностью, наконец отказалось временно от монополии на торговлю, объявив новую экономическую политику, это было лишь признанием status quo. «В определенном смысле, — пишет Е.Х.Карр, — нэп попросту узаконил методы торговли, возникшие спонтанно в период военного коммунизма вопреки декретам правительства и несмотря на репрессии властей»119.

* * *

Когда в октябре 1917 года большевики захватили власть в Петрограде, они действовали от имени «пролетариата». Было провозглашено, что советское государство является воплощением воли рабочего класса и «авангардом» социализма. Имея в виду эти декларации, можно было ожидать, что политика большевиков приведет к значительному улучшению если не экономического, то, по крайней мере, социального и политического положения промышленных рабочих в сравнении с тем, каким оно было при «буржуазных» правительствах — царском и Временном. Но, как и в остальных случаях, реальность оказалась прямо противоположной намерениям: положение российского рабочего класса ухудшилось во всех отношениях, кроме символического. В частности, были потеряны завоеванные в долгой борьбе права на самоорганизацию и забастовки — два неотъемлемых орудия самозащиты рабочих.

Можно, конечно, возразить, и возражение это является довольно распространенным, что в условиях революции и гражданской войны у большевиков не было другого выхода: они ограничивали права грудящихся для поддержания хозяйственной жизни в стране. То есть, спасая «пролетарскую революцию», они вынуждены были временно сделать «пролетариат» бесправным. В такой интерпретации политика большевиков по отношению к трудящимся, как и другие меры, которые они предпринимали в период военного коммунизма, выглядит как печальный, но необходимый тактический шаг.

Аргумент этот является, однако, весьма уязвимым. Дело в том, что меры, направленные против трудящихся, действительно вводились в период борьбы большевистского режима за выживание, но они не были не ситуативными, ни временными. Они выражали целостную социальную философию, выходившую далеко за пределы чрезвычайной ситуации. И лишь сложившиеся в тот момент обстоятельства позволили представить их как систему неотложных мер. Принудительный труд, запрещение забастовок, превращение профсоюзов в органы государства, — все это большевики считали необходимым не только для победы в гражданской войне, но и для «построения коммунизма». Поэтому, когда гражданская война была выиграна и режиму уже не угрожала опасность, они не отказались от антирабочей политики.

Идея принудительного труда — органическая часть марксизма. Статья 8 «Манифеста Коммунистической партии» 1848 года призывала к «равной для всех обязанности трудиться» и к «созданию трудовых армий, особенно в сельском хозяйстве». В самом деле, в условиях регулируемой экономики, когда отсутствует свободный товарный рынок, сохранять свободный рынок рабочей силы нет никакого смысла. Троцкий, часто выступавший на эту тему, подкреплял этот экономический аргумент аргументом психологическим: человек по сути своей ленив, и к работе его побуждает лишь страх остаться голодным; если государство берет на себя обязанность кормить своих граждан, этот мотив перестает действовать и государство вынуждено прибегать к принуждению. [Представление, что человек трудится лишь из страха перед голодом, Троцкий позаимствовал у Маркса, который, в свою очередь, взял его из работы преподобного Дж.Тоунсенда (см.: Капитал. Т. 1. Гл. 25. Разд. 4).]. Фактически Троцкий утверждал, что принудительный труд является неотъемлемым свойством социализма. «Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное, — говорил он, — по общему правилу, человек стремится уклониться от труда <...> Единственным способом привлечения для хозяйственных задач необходимой рабочей силы является проведение трудовой повинности»120. И чтобы некоторые советские граждане не тешили себя иллюзией, будто принудительный труд лишь временная мера, нацеленная на преодоление кризиса, Троцкий давал им ясно понять, что это не так. Выступая в марте 1920 года на XI съезде партии, созванном после того, как белое движение было разгромлено и по сути уже закончилась гражданская война, Троцкий высказался без обиняков: «Мы делаем первую в мировой истории попытку организации труда трудящихся в интересах этого трудящегося большинства. Но это, разумеется, не означает уничтожения элемента принуждения. Элемент обязательности не сходит с исторических счетов. Нет, принуждение играет и будет играть еще в течение значительного исторического периода большую роль»121. Особенно откровенно Троцкий говорил об этом на Третьем съезде профсоюзов в апреле 1920 года. Отвечая меньшевикам, которые призывали отказаться от принудительного труда на том основании, что он является менее производительным, чем свободный труд, Троцкий отстаивал принцип крепостничества: «Когда меньшевики говорят в своей резолюции, что принудительный труд всегда является малопроизводительным, то они находятся в плену у буржуазной идеологии и отрицают самые основы социалистического хозяйства... В эпоху крепостного права дело вовсе не было так, что жандармерия стояла над душой мужика, а были известные хозяйственные формы, к которым крестьянин привыкал, которые он в эту эпоху считал справедливым, и только время от времени бунтовал... Говорят, что принудительный труд не производителен. Это означает, что все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других путей к социализму, кроме властного распределения центром всей рабочей силы страны, размещения этой силы соответственно потребностям общегосударственного хозяйственного плана, быть не может»122.