Красное на красном - Вера Викторовна Камша

мне «барсы». Вопят, как драные кошки.

– Монсеньор, – разом выкрикнули еще два брадобрея, – мы тоже!

– Отлично. Поделите оставшихся и полу́чите каждый по десять.

Возликовавшие цирюльники под одобрительные выкрики бросились к новым жертвам. Солдаты откровенно наслаждались зрелищем, подначивая то мастеров, то пленных. Вывалянные в пыли, лишившиеся роскошных седин бириссцы представляли собой куда менее внушительное зрелище, чем час назад. Они по-прежнему зло блестели глазами, но это уже не пугало. Ночные ду́хи, гордые воины, ведущие свой род от Бога-Зверя, исчезли, осталась кучка дурацкого вида людишек с загорелыми лицами и исцарапанными белыми черепами.

Первый маршал невозмутимо повернулся к Шеманталю:

– А теперь – повесить. По очереди. Начиная с… – Ворон ненадолго задумался. – С самого ушастого.

– Всех? – деловито уточнил новоиспеченный генерал.

– Всех, – кивнул Проэмперадор и пояснил: – В любезном отечестве знать так и норовит облагодетельствовать родичей за казенный счет. Я следую общему примеру и намерен накормить досыта местное воронье. Только не за счет моего короля, а за счет его врагов. Чувствуете разницу?

– Но почему вы решили начать с ушастого? – Вейзель не зря славился своей обстоятельностью.

– Все должно иметь свой смысл, Курт, а еще лучше два. Мы их уже обрили, значит, надо это обстоятельство использовать. Да, прикажите собрать шерсть, не пропадать же добру!

Епископ Бонифаций шумно втянул воздух и почесал в затылке.

– Герцог Алва, я взываю к вашему милосердию.

– Зачем, отче? – улыбнулся Ворон.

– Мне положено, – пояснил священник, – сначала воззвать к милосердию сильных мира сего, а потом попробовать обратить язычников, но, – толстяк брезгливо выпятил губу, – они не обратятся… Кстати, о милосердии, у вас нет при себе касеры?

– А у вас уже кончилась? Помнится, мы наполняли фляги одновременно.

– Увы, сын мой, – скорбно покачал головой олларианец, – все прекрасное в этой жизни быстротечно…

– …как сама жизнь, – закончил герцог, протягивая флягу. – Шеманталь, чего вы ждете?

– Его преосвященства… Мешки-то им на бошки надевать или как?

– Нет, – отрезал Ворон. – Эти кошки как-никак воины, пусть умрут с открытыми глазами.

– Будет сделано, – сказал таможенник и отъехал.

– Вы меня спасли, – обрадовал епископ, засовывая флягу маршала в седельную сумку.

– Пора кончать, – Вейзель утер взмокший лоб. – Проклятая жара…

– Монсеньор… – Святой Алан, ну куда он лезет?! После ночи, после сцены в овраге?! – Монсеньор, бириссцы отпускают пленных, мы не можем… Мы не должны… Мы…

– Ричард Окделл, – голос Алвы был ледяным, – я готов отпустить любезных вашему сердцу «барсов», если вы возьметесь лично проследить за тем, как их кастрируют, лишат правой руки и, кроме одного, ослепят. В таком виде они могут убираться на все четыре стороны.

Дику показалось, что он ослышался. В горле запершило, стало трудно дышать, а он-то думал, что навсегда избавился от детской болезни.

– Молодой человек, – примирительно заметил Бонифаций, – похоже, не видел пленных, отпущенных этими разбойниками.

– Он много чего не видел. Ну что, Окделл, ваше слово?

Дик какое-то время потерянно молчал, открывая и закрывая рот, а потом дал лошади шпоры. Сона, возмущенно заржав, прыгнула вперед и помчалась в степь. Проклятая роща осталась позади, в лицо ударил раскаленный, пахнущий горечью ветер.

2

Старинная башня рвалась к раскаленному вечернему небу. Кто и когда поставил ее здесь, посредине плоской, открытой всем ветрам степи, Ричард не мог даже представить, но она возникла на его пути, темная и таинственная, как наползающая ночь. Юноша оторопело разглядывал мощные стены и опоясывающие верхнюю площадку зубцы, на которых, казалось, покоился кроваво-красный солнечный шар, кружащих у бойниц ширококрылых птиц…

Степь стремительно темнела; все еще обиженная за шпоры Сона нетерпеливо перебирала ногами – наверняка хотела пить. Нужно было что-то решать, а Ричард не мог оторвать взгляд от раскаленной бездны, которая когда-нибудь заберет Ворона. Когда-нибудь, но не теперь… Смотреть на небо в час заката, да еще такого, – накликать беду, только беда уже случилась. Оскар мертв, пленные мертвы, а сам он сбился с дороги и не представляет, куда его занесло. Днем с высоты башни, возможно, он увидит Рассанну, хотя что может дать река, кроме воды? Возвращение к Алве невозможно. Отправиться в Тронко? Что он скажет? По всем законам он теперь дезертир.

Разыскать бириссцев? «Барсы» должны знать про Окделлов, но теперь его убьют прежде, чем он успеет объясниться.

Самым разумным мыслилось пробраться через Гайифу в Агарис, но до границы ехать и ехать, а у Дика при себе не было даже плаща и фляги. Кроме того, бежать к Раканам означает стать в глазах тех, кто заправляет в Талигойе, предателем, подставить под удар матушку, сестер, Эйвона, Наля, эра Августа и… Катари. Если Дорак узнает, что сын Эгмонта и королева встречались в монастырском саду, – Катари погибла. Нет, бежать нельзя.

Отец говорил – если не знаешь, что делать, начни с самого неотложного. Сейчас нужно напоить Сону. Адуаны говорят, что их лошади умеют находить воду, но мориска выросла в конюшне, а не в степи. Может, все-таки доехать до башни? Вдруг там кто-нибудь да есть, на развалины она не похожа – все зубцы целы…

Юноша тронул поводья, и в тот же миг черная колонна на багровом бархате задрожала и исчезла. Дикон открыл и закрыл глаза, не понимая, когда он лишился рассудка – сейчас или полчаса назад, а потом навалился страх. Охвативший полнеба пожар напоминал о Закате, поджидающем грешных и неправедных.

В детстве Дик боялся смотреть в окна, выходящие на запад, ведь оттуда, из-за огненной грани, в Кэртиану пробирались демоны. Кормилица говорила, что по вечерам нельзя верить никому – мирный путник может оказаться перевертышем, принявшим облик знакомого человека, кошка или кот – рыцарем-оборотнем или преступной красавицей, убившей собственного мужа. Полузабытые надорские страхи оживали, как оживают по весне змеи и жабы. Когда-то слышанные истории становились достоверными, а в темнеющей степи таился кто-то ужасный и всесильный.

Леворукий помогает своим любимцам. Если человек преступает грань, отделяющую малое зло от великого, он после смерти избегает Первого Суда. Закатные твари бродят по земле, меняя обличья. Они боятся лишь эсператистской молитвы, но Франциск Оллар разрушил аббатства, изгнал монахов и священников, запретил носить эсперы… Дик был тайно посвящен в эсператизм, но его защитная звезда осталась в Надоре, а слова молитв, как назло, вылетели из головы. Юноша помнил лишь самое начало: «Ураторе Кланние, о ктиста пантон онтон мэномэн сэ тапэйнотэнтэс каи фобумэной…»

Дальше в памяти был провал, а искаженные или неправильно произнесенные слова «Ураторе» привлекают слуг Леворукого, как пролитая кровь привлекает хищных рыб южных морей.

Дик застыл в седле, боясь не то что шевелиться – дышать. По спине тек