И один в поле воин - Юрий Дольд-Михайлик

– Надо так вести переговоры, чтобы партизаны решили, что самая интересная для нас фигура – граф Рамони, – посоветовал Миллер.

– Что вы думаете, барон, о поручении в целом? – Эверс вопросительно поглядел на Генриха.

– Я готов выполнить любое задание, каким бы трудным оно ни было. Разрешите мне высказаться о форме, а не о сути. Вы не протестуете?

– Говорите, барон!

– Мне приходилось сталкиваться с партизанами в Белоруссии, и я убедился, они очень ревниво следят, чтобы не была задета их воинская честь. Думаю, что гарибальдийцы не составляют исключения. Если я пойду к ним один, они сочтут это за неуважение и наверняка откажутся от переговоров. Надо послать официальную делегацию парламентёров, хотя бы из двух человек. Это будет выглядеть солидно, и нам удобнее – можно будет посоветоваться, если возникнут какие-либо трудности.

– Я считаю, что обер-лейтенант внёс правильное предложение, – первым согласился представитель командования.

– Герр Миллер мог бы быть вторым, – бросил Эверс.

Генрих увидел, как побледнел Миллер.

– Осмелюсь возразить против этой кандидатуры, хотя я и не мечтаю о лучшем спутнике, – Генрих поймал благодарный взгляд майора. – Боюсь, герр Миллер чрезвычайно популярен среди партизан – его машину уже раз обстреляли. Парламентёром должен быть человек, не связанный со службой СС. На Восточном фронте в таких случаях берут либо священника, либо врача…

Воцарилась долгая пауза. Каждый мысленно подыскивал подходящую кандидатуру.

– А что, если поручить это главному врачу госпиталя Матини? – предложил, наконец, Миллер.

– Мне что-то не нравится эта фамилия, – пожал плечами представитель командования. – Он что, итальянец, этот доктор?

– Только по отцу, мать чистокровная арийка, – поспешно пояснил Миллер и так восторженно начал расхваливать Матини, что Генриху пришлось спрятать улыбку. Ведь совсем недавно начальник службы СС говорил ему о Матини совсем другое.

– Что ж, если так – я не протестую, – согласился представитель командования.

– Я – тоже, – поддержал генерал.

– Значит, можно предупредить Матини?

– И как можно скорее. Немедленно отправляйтесь в госпиталь.

Матини уговаривать не пришлось. Узнав в чём дело, он сразу согласился и сказал, что поиски отряда гарибальдийцев лучше всего начать с Пармо, поскольку там находятся арестованные Функом заложники.

– Допустим, это так. Но Пармо всего лишь отправная точка. А направление, в котором надо проводить поиски? Ехать наугад прямо в горы? – спросил Генрих.

– Возможно, в штабе полка имеются какие-либо сведения. Ведь в записке, которую оставили партизаны, есть намёк – и совсем недвусмысленный – на переговоры.

– А когда ты сможешь выехать?

– Хоть сейчас. Утренний обход я уже сделал. Предупрежу только ассистента.

– Тогда я подожду тебя здесь. Вместе поедем к генералу и доложим, что мы готовы.

Матини по телефону вызвал своего помощника, отдал ему распоряжения. Минут через десять друзья направлялись к штабу. Курта Гольдринг послал в замок, приказав захватить автомат, плащ и передать записку графине. В ней Генрих коротко сообщал Марии-Луизе, что едет в Пармо парламентёром к партизанам и надеется освободить графа, Штенгеля и остальных заложников.

И генерал, и представитель командования были довольны, что парламентёры так быстро собрались.

– Помните, Штенгеля вы должны освободить во что бы то ни стало, – подчеркнул генерал, давая последние наставления. – Если гарибальдийцы не согласятся на ваши предложения, предупредите их: мы сожжём и сравняем с землёй села, где живут семьи партизан.

– Думаю, что нам не придётся прибегать к угрозам, уверенно произнёс Матини.

– Очень хотел бы, – сухо произнёс генерал. Ему было неловко перед парламентёрами, и он старался скрыть это за холодными официальными словами. Но, прощаясь, Эверс не выдержал: – Видит бог, как не хотелось мне посылать вас в эту опасную поездку! – тихо сказал он Генриху.

В обеденное время машина выехала из Кастель ла Фонте.

– Ты передал записку графине? – спросил Генрих Курта.

– Я вручил её горничной, графиня спала.

Садясь в машину, Генрих и Матини ещё раз проверили свои пистолеты и теперь всё время насторожённо поглядывали на дорогу, не прекращая разговора.

– Не боишься попасть черту в зубы? – спросил Матини по-русски.

– Не так страшен черт, как его малюют! – тоже по-русски ответил Генрих.

– Признайся, а сердце ёкает?

– Если нам удастся спасти несчастных, которых захватил Функ, я сочту себя компенсированным за всё пережитое.

Матини крепко пожал руку Генриха.

– Надеюсь, нам повезёт.

За разговором время бежало незаметно, и оба удивились, что так быстро доехали до Пармо.

В штабе полка, куда они зашли, их ожидал неожиданный и очень приятный сюрприз. Полчаса назад кто-то позвонил в штаб и просил передать парламентёрам, что гарибальдийцы согласны начать переговоры. Представители штаба должны выехать из Пармо на север. На десятом километре выйти из машины и пройти метров сто до источника под высокой гранитной скалой. Там их будут ждать парламентёры от гарибальдийцев, – сообщил дежурный.

– По дороге на север. На десятом километре остановишься, – приказал Генрих Курту.

– Похоже на то, что гарибальдийцы узнали о нашем приезде ещё до того, как мы выехали из Кастель ла Фонте. Ничего не понимаю. А вы, Матини?

– Ещё меньше. И, признаться, чувствую себя неважно. Ведь о поручении знали всего пять человек – генерал, представитель командования, Миллер, вы и я! Возможно, ещё Лютц. Кто-то предупредил партизан. На меня, как на полуитальянца, падает подозрение…

– Но ведь мы с вами не разлучались ни на минуту. Я могу это засвидетельствовать.

– Вы думаете, для Миллера, а тем паче для Кубиса, который меня ненавидит, этого будет достаточно?

– А разве мы обязаны сообщать им, как разыскали парламентёров? Выполнили поручение, и всё! А каким путём – это уже наша дипломатическая тайна.

– Десятый километр! – взволнованно и почему-то шёпотом предупредил Курт, останавливая машину.

– Ну что ж, выбрасывай белый флаг и жди тут, пока мы не вернёмся.

Генрих и Матини взяли в руки небольшие белые флажки и пошли к едва заметной тропочке, видневшейся справа от дороги. Минут через десять перед ними выросла высокая голая скала, и офицеры услышали рокот воды, свидетельствующий о близости водопада.

С небольшого горного плато, на котором стояли Генрих и Матини, открывался изумительный вид. Прозрачный осенний воздух раздвинул горизонт, и на фоне голубого неба чётко вырисовывались причудливые горные вершины. Покрытые густой шапкой лесов и совсем голые, они громоздились одна над другой, позолоченные солнечными лучами, и каждая из них вбирала и отражала лучи по-своему: ровным светом поблёскивали грани голых вершин, словно объятые пожаром, пылали склоны, одетые в дубовые леса, – горячим кармином пламенели буковые рощи, мягкое изумрудное сияние стояло над равнинами. Внизу виднелось Пармо, похожее на пасеку с разбросанными ульями. А от него вверх тянулась дорога, по которой Генрих и Матини только что приехали. Блеснув на солнце ослепительной серебряной лентой, она, словно в туннель, ныряла в густую зелень придорожных деревьев, потом выскальзывала на поверхность и, сделав крутой поворот, огибала скалу, чтобы блеснуть ещё раз и скрыться из глаз.