Иерусалим правит - Муркок Майкл

— Как я бонял, вы не только кинозвезда, но еще и инженер, мистер Битерс.

Как и большинство арабов, он смешивал «б» и «п», но был очарователен. Его вежливость и любезность сразу меня покорили.

— Мне повезло, и я получил пару ученых степеней, — подтвердил я. — Моя коллега Лалла фон Бек, боюсь, выдала мои тайны.

Он оценил, что я использовал арабское имя.

— Лалла фон Пек рассказала о вашей неопычайной встрече. Вы вышли из бустыни, мистер Битерс, словно легендарный педуин, и сбасли брекрасную деву! Будьте осторожны, истории о ваших бриключениях набечатают в дешевых журналах. — Он пересказал какой-то древний анекдот, подслушанный на набережной Орсэ, о затруднениях, которые возникли у Буффало Билла после того, как появились сочиненные от его имени истории. — Вы когда-нибудь видели «Шоу Дикого Запада», мистер Битерс?

Я признался, что был знаком только с племянником Коди, но общался с некоторыми довольно грубыми типами «с Запада».

— Поверьте мне, ваше высочество, в жизни есть куда большие злодеи, чем те, кого нам осмеливаются показать на экране.

— Могу в это боверить, мистер Битерс. Однако, бока я не имею удовольствия босмотреть ваши чудесные фокусы в кино, мне нужно ограничиваться реальностью вашего опщества. А кто вы бо опразованию?

Я быстро объяснил, что по профессии был изобретателем. Мне уже принадлежала целая серия новых экспериментальных машин, от дирижаблей до великолепного автомобиля на динамите. Я разрабатывал проекты больших кораблей, которые могли бы доставить туристов в пустыню, где люди увидели бы все прелести кочевой жизни. Таким образом, конечно, увеличились бы доходы региона. Именно эта последняя идея привлекла внимание эль-Глауи. Я как можно подробнее описал «Лайнер пустынь». Потом мы перешли к разговору о самолетах; мой собеседник оказался большим энтузиастом воздухоплавания.

— Вы что-то знаете о строительстве аэробланов, месье?

— Я — первый русский, который летал по воздуху, — сообщил я ему. — Я летал в одноместной машине над Киевом задолго до того, как другие люди задумались о возможности подобных изобретений. Именно за свои достижения в этой области я получил особую медаль в Санкт-Петербурге.

— Ах, Битерсбург. Ваше настоящее имя, полагаю? И все-таки вы отказались от такой многоопещающей карьеры, чтопы стать актером? — Его, похоже, это слегка озадачило.

Я не знал, с чего начать. В конце концов я решил чуть-чуть просветить собеседника:

— Я не стремился, подобно многим современным обитателям Запада, выбрать для себя одну узкую дорогу и мчаться по ней до конца жизни. Я использую все возможности, которые передо мной возникают. Именно так я всегда выживал. Мир кино интригует меня. Какое-то время он меня устраивал, и я полагаю, что считал этот мир своим. Теперь мои интересы сместились в более интеллектуальные сферы. У меня есть целый каталог самолетов, которые я спроектировал за прошедшие годы. Чтобы воплотить проекты в реальность, нужен только просвещенный покровитель. Но, к сожалению, в наши смутные времена таких провидцев немного.

— Я летал в тысяча девятьсот тринадцатом году, — сказал паша с некоторой гордостью. — Это пыло интересно, хотя и не ботрясающе. Кое-кому из моих людей обыт не бонравился, но им бришлось его исбытать. Ха-ха! Может, вы, месье, сумеете бостроить маленький воздушный флот, если у вас пудут неопходимые средства?

Я остался озадачен, но молча кивнул. Я не мог придумать, что на это ответить. Но моя реакция, казалось, вполне удовлетворила его. Паша пообещал, что мы вернемся к этому разговору, как только доберемся до Тафуэлта.

Оставшуюся часть утра, когда склоны стали более крутыми и нам иногда приходилось двигаться цепочкой друг за другом, я пребывал в какой-то эйфории. Неужели Леонардо наконец нашел своего принца? Возможно, мне самой судьбой было предначертано начать триумфальное возвращение в респектабельный мир, вернуть утраченное уважение? Со временем я смогу поехать в Париж и наглядно продемонстрировать, что я был не каким-то второразрядным торговцем дутыми акциями, а честным изобретателем. Тами водил тесное знакомство с самыми влиятельными политиками Франции. Я думал, что в Марракеше смогу исполнить все данные обещания и затем, восстановив репутацию, отправиться в Италию, где, как я был теперь убежден, меня ждала великая судьба. Я ничего не сказал эль-Глауи об Италии, поскольку неприязнь к этой стране стала у него навязчивой идеей. Теперь меня переполнял оптимизм, я так увлекся мыслями о будущем, что не заметил, как мы поднялись на низкий холм, и очень удивился, когда перед нами предстал большой оазис Тафилальт. Это была огромная долина — или несколько мелких долин — примерно двенадцать миль в длину и девять в ширину, где пятна красных камней виднелись среди плодородных пастбищ, среди полей пшеницы и ячменя, среди всех оттенков зелени. Зелень сияла ярче, чем озера и реки в долине. Зеленый был Священным Цветом. Мы остановились, чтобы воздать ему почести.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мы еще долго ехали по извилистой тропе, которая внезапно привела нас к воротам большого замка, построенного на розоватом горном склоне, — замка с разводным мостом, опускной решеткой и прочими атрибутами действующей средневековой крепости. Тафилальт был одним из главных фортов семьи Глауи и принадлежал, шепнул мне Фроменталь, племяннику Тами, которого все называли Стервятником. Хотя Тами считался главой семьи, Сай Хаммон был истинным правителем этой области Высокого Атласа; он владел половиной богатств южного Марокко, и Тами, презиравший родственника, терпел от него унижения и всеми силами старался сохранить с ним мир.

Мы въезжали в эту мрачную крепость на утомленных, спотыкавшихся лошадях. Когда я оглянулся и посмотрел в сводчатый проход, мне открылась панорама долины Тафилальта, и стало понятно, почему именно там построена большая крепость. Это место было ключом ко всей области; тайно проникнуть сюда не мог никто. Как только последние воины в цветных одеждах прошли по разводному мосту, его тут же подняли и закрепили на веревках. Внутри все пропахло навозом, во дворе было свалено старое тряпье, какое-то барахло и кучи отбросов, которые пытались сжечь темнокожие невольники.

Мы спешились и прошли в широкий, просторный зал; рабы Тами выбежали вперед, чтобы взять нашу верхнюю одежду, а дворецкий провел гостей по узким изогнутым лестницам в довольно прохладные покои. Мое окно выходило туда, где раскинулась, как мавры называли ее, хаммада — каменистая пустыня, откуда, очевидно, можно было ожидать нападения в любой момент. В комнате стояла богато украшенная кровать в провинциальном французском стиле, новенький туалетный столик из бамбука и стол, кажется, испанской работы. Окна были не застеклены, их закрывали тяжелые ставни и английские ситцевые занавески. Раб принес мне горячую воду и полную смену одежды. Она оказалась значительно лучше моего походного наряда. Скоро я вновь насладился такой роскошью, как мыло, и почувствовал прикосновение шелка к коже. Тем вечером наш пир отличался от предшествующего только наличием крыши над головой: в зале играл оркестр и упитанные леди довольно громко вопили, руководя хористами, а также хлопали в ладоши. Внутри было очень жарко, в воздухе смешивались запахи сгнившей древней кожи, горящего мусора и готовившегося мяса; от этого у меня началась сильная головная боль, которую я смог наконец вылечить, приняв столько морфия, что свалился в обморок. Обеспокоенный Фроменталь подхватил меня и отнес в комнату, заверив, что все мне очень сочувствуют. Они просто забыли, какие ужасные испытания я перенес в пустыне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Утром, когда мы покинули угрюмую касбу и начали долгий спуск в прекрасную долину, лейтенант Фроменталь покачал головой и спросил, какой дурак способен по своей воле оставить этот рай.

— Думаю, человек может найти здесь покой, — сказал он. — Может, даже завести маленькую ферму…

— А я‑то думал, что вы собираетесь после выхода в отставку совершить большое путешествие в Тимбукту, — напомнил Отто Шмальц, который как раз присоединился к нам.