Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

class="p1">— Я буду самый знаменитый строитель в мире. Чемпион земного шара!

Татьяна переглянулась с Натальей, и они слегка прыснули.

— А не лопнешь от важности? Чемпион земного шара?

— Я-то? Да я!.. Эх вы, не верите… ну ладно, посмотрим! Посмотрим! — И для большей убедительности он прикусил губу.

Странное дело, пустяковое препирательство с Андрюшкой успокоило Наталью. Настроило на более мирный лад, что ли, в разговоре с Татьяной. А то ведь прямо наступать хотелось, обличать, казнить: «Анатолий обманывает тебя, а ты ждешь его. Почему? Почему вы все обманываете друг друга?!»

— Ну, что у тебя стряслось? — спросила Таня на кухне. — Что-то ты, я смотрю, совсем скисла за последнее время.

— А, и говорить неохота. — Наталья, скрестив руки на груди, стояла у окна, спиной к Татьяне, и смотрела бог знает куда — как будто на стоящие напротив дома, но домов этих, если честно, она не видела.

— А все-таки?

Татьяна достала картошку, нож, пододвинула к себе ведро — поставила его между ног и начала (чего время попусту тратить?) чистить картошку на ужин.

— Знаешь, что я поняла? — вопросом на вопрос ответила Наталья.

— Что?

— Что все-все люди обманывают друг друга! — Наталья развернулась к Татьяне, зрачки ее блестели, как два черных антрацитовых уголька.

— Ого! — Татьяна оторвалась от картошки, подняла на Наталью глаза, улыбнулась.

— Ты думаешь: я просто маленькая еще? Что я просто дура, да? — в упор спросила Наталья.

— А ты меня сейчас обманываешь?

— Зачем это?!

— Ну вот видишь! Значит, не все обманывают друг друга. Ты же не обманываешь?

— Да я не об этом, Тань. Я серьезно! Ты что, хочешь все свести на шутку? Считаешь, что я не доросла до таких разговоров?

— Может, и не доросла. Не знаю… — печально проговорила Татьяна.

— Вот скажи: есть на свете любовь?

— Есть, — ответила очень просто, буднично Татьяна. — Должна быть.

— Есть или должна быть?

— И есть. И должна быть.

— Нет, что у вас за манера говорить обтекаемые, хитрые, двусмысленные фразы. Ну почему вы такие все? Почему?!

— Я сказала тебе то, что думаю.

— А вот я думаю, что никакой любви нет! И все вы только лжете, говоря о ней. Любовь, любовь! Где она? Покажи мне ее в жизни! В реальной жизни, а не на словах, не в мечтах!

— Садись-ка лучше рядом, вместе оно веселей картошку чистить.

— Чего-чего? — растерянно и подозрительно проговорила Наталья.

— Любовь — в детях. Вот что я тебе скажу. Будешь помогать чистить или нет?

— Ну да, в детях, как же! — Наталья взяла нож, подсела к Татьяне, подхватила картофелину. — Вон Анатолий твой — обманывает тебя, а ты все ждешь его, ждешь… Это, что ли, любовь? Обманывать и надувать друг друга — вот, значит, что такое любовь?!

— Станешь взрослой, женщиной, — сама все поймешь.

— Да я что, маленькая сейчас? Ты посмотри на меня внимательней, посмотри, посмотри! — Наталья кончиком пальца чуть подняла подбородок Татьяны вверх — глаза их встретились: горящие печалью глаза одной и печальные тусклые глаза другой. — Нужно что, специально отдаться кому-нибудь, чтобы понять всю вашу премудрость?! Ложь вашу?!

— Не говори глупости.

— А тогда почему никто не говорит со мной серьезно? Почему все увиливают от простых и ясных ответов?

— А тебе не приходило в голову, что, может, и нет на свете простых и ясных ответов? Никто не увиливает, просто каждый думает сам по себе, каждый ищет собственные ответы на жизненные вопросы.

Несколько секунд Наталья озадаченно смотрела на Татьяну.

— Ну что, сбежали от меня? — Из комнаты к ним вышел Андрюшка.

— Иди, иди к себе, — сказала Татьяна.

— А я крепость построил! — гордо сообщил Андрюшка. — Посмотри, мама!

— А пушки построил? Нет? Ну вот, что ж у тебя за крепость — без пушек! Без пушек крепость сразу враги захватят.

— Ну да?

— Точно.

— Сейчас пойду пушки делать… — Андрюшка важно запыхтел и отправился в комнату. — А не обманываешь, мама? — обернулся он в дверях…

— Чего?

— А что без пушек крепость захватят?

— Фильм про Суворова видел? Как он там Измаил брал?

— Видел.

— Ну вот. Чего тогда спрашиваешь…

— Ладно. Пошел. — Андрюшка посуровел. — Счас я такие пушки построю!.. Сразу стану чемпионом мира по пушкам!

Некоторое время сидели молча, чистили картошку. Наталья вздыхала.

— Знаешь, что мне папа сказал? — спросила она у Татьяны. — Что он больше никогда к нам не вернется.

— Кто его знает, как еще жизнь сложится… Ничего нельзя угадать наперед.

— Я знаю: он не вернется. Он разлюбил нас. Я поняла: никакой любви у них с мамой не было. Один обман. И я у них родилась просто так. Случайно. Родилась — и все. И никому это не нужно…

— Что-то ты много философствовать стала…

— Хочешь, скажу тебе честно?

— Ну?

— Мне жить не хочется, Тань! Честное слово!

Татьяна быстро окинула взглядом Наталью — такая чистая, юная, свежая, — господи, какие глупости! — и неожиданно рассмеялась (как она позже корила себя за этот смех, за самоуверенность, за черствость):

— Да ты посмотри на себя! Ведь цветешь вся! Еще тыщу лет тебе жить и жить.

— Вот и ты… тоже не понимаешь меня, — грустно проговорила Наталья. — Я им одно — они мне другое. Какой-то заколдованный круг…

С тех пор Наталья думала об этой заколдованности круга все чаще и чаще. Она думала так: что бы она ни делала, изменить в жизни ничего нельзя, ни один ее поступок не имеет ни для кого никакого значения, и странная, немного жутковатая мысль, что жить, в сущности, ни к чему, мысль, которая когда-то пришла ей в голову просто так, как бы мимоходом, к слову, к разговору, эта мысль все настойчивей всплывала в сознании, словно ходила там кругами — сначала широкими, раздольными, потом то ли круги эти сужались, то ли уплотнялись, но мысль все больше концентрировалась в точке, которая, как спичка на ветру, то притухала, а то вдруг ярко, завороженно вспыхивала. Странную вещь заметила за собой Наталья: она не столько прислушивалась к себе, к природе своей, к голосу тела и разума, и даже не столько думала о смерти и жизни, сколько лелеяла в себе эту жуткую картину: вот умрет она — и тогда они все… А что тогда и кто они — эти «все», она конкретно не думала, главное было вот это — представить, что она мертвая, — и дальше ее охватывал сладостный ужас, обида, какое-то высокомерное печальное наслаждение. Наверное, она не столько хотела умереть, сколько думала насладиться тем ударом, который нанесет своей смертью родителям, — о, вот тогда они спохватятся, тогда поймут, что такое была вся ее жизнь за последнее время, тогда вспомнят все ее горести, обиды и боли!