Шевалье (Рыцари). Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони

Должно быть, эта Жозефа мечтает им завладеть? Он усмехнулся.

— Перед смертью госпожа Аньес, зная о моем безденежье, сделала мне подарок: длинное ожерелье из карбункулов... Оно сейчас у меня дома. После моей смерти можете отдать его кому захотите!— Вы пока что живы! И я сделаю все для того, чтобы вас спасти... Но боюсь, от суда мне вас избавить не удастся. Горожане орут, будто стая шакалов...

— Но разве нельзя заставить замолчать Жозефу? — в негодовании воскликнул Арсуф. — Она — всего-навсего служанка Госпожи Крака! Хозяйке следовало бы ее образумить.

— У ее хозяйки нет никаких оснований меня любить, и еще меньше — защищать меня, — вздохнул Тибо. — Совсем наоборот...

— Мы попытаемся разобраться в этом деле, — пообещал Балиан. — А пока отдыхайте и набирайтесь сил! Вам сейчас принесут поесть.

Но Тибо не мог ни есть, ни спать. У него болело все тело, но еще мучительнее страдала душа. Несчастье, обрушившееся на него так внезапно, открывало перед ним чудовищную перспективу, он был подавлен и почти жалел о том, что его не растерзали на паперти собора. Тогда он, по крайней мере, избежал бы самого худшего: лишиться звания рыцаря, быть обесчещенным, а потом брошенным в огонь, словно труп зачумленного. И, если хорошенько подумать, последнее было не самым страшным, поскольку смерть положила бы этому конец. Мучительнее всего была мысль о том, что его имя, и без того запятнанное Жосленом, будет навеки обесчещено и покрыто позором. И горько было думать об Изабелле. Увидит ли он еще хоть раз свою прекрасную даму, чей образ всегда помогал ему хранить чистоту? И будет ли она горевать, вспоминая о нем?

Ожидания Тибо завтра же предстать перед сеньором Тира не сбылись. В течение нескольких дней его навещал лишь тюремщик, который приносил ему пищу. На этот раз он от еды не отказывался, понимая, что, когда настанет его час, ему потребуются все силы, если он не хочет остаться в памяти других мерзким, полураздавленным существом. Прошла целая неделя, прежде чем Балиан снова встретился с ним.

— Это будет завтра, — сказал он, с удовольствием убедившись в том, что узник выглядит лучше, чем в прошлый раз. — Монферра не хотел, чтобы вы предстали перед судом раньше, он надеялся, что страсти немного утихнут.

— Я благодарен ему за его добрые намерения, но ведь успокоить следовало бы Жозефу Дамианос, а я предполагаю, что она настроена все так же воинственно?

— Не знаю, госпожа Стефания закрыла свой дом для всех... И моя благородная супруга тщетно пыталась увидеться с дочерью, которая, как говорят, больна. Она перестала появляться в церкви.

— Больна? — мгновенно встревожившись, воскликнул Тибо. — Надеюсь, болезнь у нее не тяжелая?

— Если хотите знать мое мнение, к которому присоединяется и моя королева, она вообще не больна. Госпожа Стефания просто-напросто злоупотребляет своей властью для того, чтобы держать ее взаперти. Ну, друг мой, успокойтесь и думайте только о себе! Я уверен, Монферра хочет вас вызволить. Но вы ведь знаете, что значит для него этот город и как важен он для того, чтобы королевство продолжало существовать, и...

— ...и он не может рисковать, не может допустить, чтобы вспыхнул мятеж, из-за которого пошатнулось бы его положение. Я прекрасно это понимаю. Но мне бы так хотелось избежать позора, избежать лишения рыцарского звания... Я не хочу, чтобы мое оружие было сломано, а мое имя замарано...— Об этом позаботился сенешаль, и среди всех укрывшихся здесь ваших собратьев не найдется ни одного, кто пожалел бы о нем. Пожалеть готовы скорее вас!

— Я бы предпочел, чтобы отыскали настоящего убийцу... Хотя и это все же утешение.

Однако утешение это показалось ему весьма слабым, когда на следующий день стража привела его, закованного в цепи, на суд сеньора в парадный зал замка. Конрад де Монферра, по обыкновению своему весь сверкающий, восседал на самом почетном месте, окруженный своими рыцарями. На возвышении с правой стороны восседал архидиакон, представляющий архиепископа Жосса, с ним была часть духовенства. Стражи, выставив копья наперевес, с трудом сдерживали толпу людей с обнаженными головами, теснившихся в дальнем конце просторного зала.

Когда ввели узника, толпа угрожающе загудела, но маркиз громовым голосом приказал всем замолчать. А Тибо все никак не мог понять, почему этот город, где никто, за редкими исключениями, его не знал, настроен против него, почему обвинение Жозефы Дамианос все так дружно подхватили. Не понял он и того, что произошло вскоре. А произошло это на удивление быстро.

Обвинительный акт, который был прочитан писцом маркиза и в котором прозвучали слова «отцеубийца» и «вор», вызвал негодование Тибо.

— Рыцарь не ворует. Эта драгоценность была подарена мне покойной госпожой Аньес де Куртене в награду за заботы о ее сыне Бодуэне, четвертом из носивших это имя и моем высокочтимом короле. И еще потому, что у меня нет никакого имущества, кроме моего меча. Клянусь в этом честью!

Последовавшее за этим обсуждение потонуло в шуме, который очень трудно было перекричать. Один только Симон Фабрегес с немалым мужеством попытался заставить остальных услышать его голос. Он рассказал о дружбе, связывающей его с бастардом Куртене, и высказал твердую уверенность в том, что Тибо невиновен в приписываемых ему злодеяниях.

Монферра некоторое время вслушивался в этот шум с напряженным вниманием, и видно было, что он старается взвесить все «за» и «против». Обвиняемый молчал, не в силах выносить крики, полные ненависти, которую он непонятно чем на себя навлек; Жозефа же никак не унималась, и ее пронзительный голос перекрывал общий гомон. Маркиз вопросительно поглядел на окружавших его ломбардцев, но им явно не хотелось вмешиваться в местные дела, касавшиеся людей, которые были им глубоко безразличны. Беженцы молчали, не желая настраивать против себя приютивших их людей. Кроме, разумеется, Балиана д'Ибелина, который яростно набросился на Жозефу, но так и не сумел заставить ее сдаться: она продолжала утверждать, что собственными глазами видела, как Тибо заколол кинжалом своего отца, когда тот его целовал, и что она застала его на месте преступления, когда он крал шкатулку. И тогда Балиан, надеясь ее уличить, заметил:

— Как же получилось, что эту шкатулку нашли нетронутой? И, похоже, ничего оттуда не пропало... кроме разве что того ожерелья... которого, впрочем, не оказалось в доме Тибо в том месте, которое мне указали!

— Зачем бы он стал оставлять доказательства своего преступления? Он спрятал его в другом, более укромном месте! —