Богачи - Юна-Мари Паркер

Хант улетал в Лос-Анджелес вечерним рейсом в самом мрачном расположении духа, какое только можно себе вообразить. Встреча с Тиффани ранила его прямо в сердце, и он жалел, что вообще предпринял эту поездку. Зачем понадобилось бередить старые раны, которые едва-едва начали заживать?

Хант заказал виски и, откинувшись на спинку кресла, решил перечитать очередной эпизод из сценария фильма. Черт бы побрал эту женщину! Тиффани показалась ему еще привлекательней и желанней, чем когда бы то ни было. Но теперь она недоступна и холодна, отгорожена от него высоким частоколом под названием «миссис Крашнер». Угораздило же ее так внезапно выскочить замуж за проклятого диск-жокея, у которого на уме лишь танцы до рассвета да ночные развлечения? Почему Тиффани не дождалась, пока он разведется с Джони? «А почему ты раньше не пришел к ней и не сказал, что собираешься разводиться?» — язвительно полюбопытствовал внутренний голос.

Образ Тиффани возник перед глазами как живой. Вот она мечется по квартире в ожидании мужа целый день, не зная, чем заняться — наверняка серьезная работа заброшена, — а вечерами отправляется вместе с ним прожигать время в клуб. Удивительно гармоничная пара!

Хант заказал еще виски и отложил сценарий на соседнее кресло. Воспоминания о сотнях ночей, проведенных вместе с Тиффани, нахлынули как поток и заставили его сердце сжаться от боли. Особенно соблазнительно Тиффани выглядела по утрам — нежная, розовощекая, хранящая живое тепло. По утрам ее кожа источала нежный аромат цветочных духов и накрахмаленных простынь. Когда он начинал возбуждать ее, то первым на его ласки откликалось тело, и лишь потом одурманенное сном сознание. От прикосновений его пальцев напрягались соски, становились упругими мышцы живота, учащался пульс любимой, и затем только на губах ее появлялась улыбка и с них слетали слова любви. Она сводила его с ума!

Хант снова попросил у стюардессы виски и окончательно забыл про сценарий. Он привык относиться к Тиффани как к неотъемлемой части своей жизни, себя самого, и мысль, что теперь она жена Аксела и мать Дэвида, воспламеняла в его сердце ревность. Как она могла столь жестоко обойтись с ним! Неужели не ясно, что его ребенок должен был созреть в ее чреве! Разве не кричала она в порыве страсти, чувствуя близость кульминации: «Наполни меня собой, любимый!»? И как она может теперь счастливо улыбаться и говорить, что ее муж «прекрасно» поживает!

Хант опустил спинку кресла, лег и закрыл глаза. Он вдруг с пугающей отчетливостью понял, что в его жизни больше никогда не будет такой женщины, как Тиффани. Она воплощала его идеал возлюбленной — красивой, умной, страстной и умеющей преданно любить, отдавая себя без остатка. Ее глубокий ум, нежная душа и совершенное тело — все было достойно восхищения. Они с Тиффани созданы друг для друга, но она отвергла предначертание судьбы и вышла замуж за первого встречного. Спьяну Хант пожелал Тиффани горя в семейной жизни и сам не заметил, как заснул.

Между Гарри и Морган постепенно выработались отношения, напоминающие перемирие между враждующими сторонами. Они не конфликтовали открыто, даже не ссорились. Напротив, были друг с другом столь вежливы и предупредительны, что подчас становились противны сами себе. На окружающих супруги производили впечатление вполне благополучной пары. На самом же деле их внешнее благополучие напоминало мыльный пузырь, готовый лопнуть от малейшего неосторожного движения и бесследно растаять в воздухе.

Настал день, когда Гарри окреп настолько, что захотел вернуться в Лондон. Он жестко поставил Морган два условия: во-первых, спать они станут в разных комнатах, а во-вторых, его общение с Дэвидом будет сведено к минимуму.

Морган глубоко переживала ультиматум Гарри, внесший в их прохладные, но ровные отношения напряженность. Она впадала то в депрессию, то в ярость, потеряла сон, аппетит и сильно похудела. Дни проходили в тоске и безосновательном уповании на то, что рано или поздно все встанет на свои места. Эта надежда, собственно, и питала жизненные силы запутавшейся женщины, катастрофически таявшие в «холодной войне» с мужем.

Вопреки сомнениям Гарри, Морган старалась сдерживать свои обещания. Ежедневные марафоны с одного приема на другой, с вечеринки в ночной клуб прекратились. Более того, она перестала давать роскошные обеды каждую неделю и неизменно спрашивала у Гарри совета, стоит ли принять то или иное приглашение.

Вести тихую, спокойную семейную жизнь оказалось куда легче, чем предполагала Морган сначала. Вдобавок большинство друзей и знакомых перестали искать их общества с прежней настойчивостью. Если раньше огромный серебряный поднос с почтой, который Перкинс подавал в кабинет после завтрака, был завален дорогими конвертами с вложенными внутрь приглашениями на званый обед или ужин, отпечатанными на бланках с гербами и золотым обрезом, то теперь Морган получала лишь простенькие карточки с просьбой посетить открытие нового ресторана или косметического салона. Казалось, кто-то перекрыл кран, из которого под большим напором хлестал поток знаков внимания сильных мира сего. А те, кто еще изредка звонил, чтобы пригласить их на ужин или чашку чая, принадлежали к сомнительному полусвету, который Морган обходила стороной с тех пор, как впервые ступила на землю Британии.

Со все возрастающим ужасом и растерянностью Морган осознавала, что положение в обществе, над приобретением которого она самоотверженно билась столько лет, безвозвратно утеряно. Между нею и бывшими друзьями пролегла огромная пропасть, а украшать своим именем обеды, которые не согласился бы посетить ни один уважающий себя человек ее круга, она не хотела.

Морган ощущала себя Робинзоном, оказавшимся на необитаемом острове. Скучая и не зная, чем себя занять, она по нескольку раз в неделю меняла прическу, ходила по магазинам и скупала все, что попадалось ей под руку, без разбора, целыми днями бродила по дому, смотрела телевизор, лениво листала модные журналы или планировала ремонт в доме. Иногда Морган завтракала с Розали Винвуд, но даже их отношения стали другими. Морган и Гарри как-то незаметно выпали из официального гостевого списка Винвудов, и Розали, встречаясь с бывшей протеже, выбирала для этих целей какой-нибудь маленький ресторанчик в Челси, где никто из знакомых не мог бы увидеть их вместе.

Морган никогда не знала, что такое одиночество, и столкнулась с ним впервые в жизни. Общественное презрение заставляло ее страдать вдвойне и чувствовать себя изгоем. Стоило ей пригласить на обед графиню Саутгемптон, как та вежливо, но твердо отказалась, рассыпавшись при этом в весьма патетических извинениях.