Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

В город на празднества собрались огромные массы народа и целые посольства, которые отправили отдельные общины в знак благодарности за полученные благодеяния. Всех их Ирод принял радушно и гостеприимно и почтил их беспрерывными удовольствиями: днем увеселяли их театральные зрелища, а по ночам их ждали изысканные и дорогие удовольствия, так что щедрость царя вошла в поговорку. Во всех своих предприятиях Ирод всегда старался превзойти то, что было раньше. Говорят даже, что Цезарь и Агриппа неоднократно заявляли, что страна Ирода слишком мала для его великодушия и что он достоин быть царем всей Сирии и Египта.

После этих празднества и игр царь воздвиг новый город на равнине, носящей название Кафарсава, выбрав для того богато орошенную и плодородную местность. Вокруг нового города текла река, а над ним возвышалась замечательная по величине деревьев роща. В честь отца своего, Антипатра, Ирод назвал этот город Антипатридою [405]. Кроме того, он построил выше Иерихона в честь своей матери укрепление, отличавшееся как неприступностью, так и красотой, и назвал его Кипром. В честь своего нежно любимого брата Фасаила он воздвиг великолепный мавзолей, а именно: соорудил башню, не уступавшую по величине своей маяку в Фаросе. Башню эту он назвал Фасаиловой, и она служила как для охраны города, так и для сохранения воспоминаний об умершем брате, в честь которого и была названа. Вместе с тем он основал в честь того же брата также город при входе в северную часть иерихонской долины, и благодаря ему он поднял благосостояние дотоле бесплодных окрестностей города, так как о том позаботилось новое население его. И этот город был назван Фасаилидой.

Было бы затруднительно перечислить здесь все прочие благодеяния, которыми он осыпал города Сирии и Эллады, равно как другие местности, куда ему приходилось заезжать во время своих путешествий. Для общественных и казенных зданий он, видимо, израсходовал действительно крупные денежные средства, равно как доставлял таковые для окончания начатых построек, если первоначально ассигнованные суммы оказывались недостаточными. Самыми крупными и знаменитыми из его сооружений и деяний являются следующие.

Родосцам он на собственные средства отстроил пифийский храм и дал им много талантов серебра на снаряжение флота; жителям Никополя, основанного императором вблизи Акциума, он помог соорудить большинство их общественных зданий; антиохийцам, жителям крупнейшего сирийского центра, он украсил двумя рядами портиков ту широкую улицу, которая пересекает весь город [406], и велел всю занимаемую городом площадь вымостить шлифованными плитами для большего украшения города и удобства жителей; олимпийским играм, по безденежью утратившим свою прежнюю славу, он даровал прежнее их значение и почет тем, что назначил им денежную субсидию и путем жертвоприношений и прочими подарками сделал их вновь популярными. Благодаря своей щедрости он был навеки записан элидцами в число почетных устроителей игр».

5

Слава Ирода достигла такой высоты, что с его именем стали связывать всех иудеев – как жителей Иудеи, так и многочисленные диаспоры, образовавшиеся на территории Римской империи. Это не нравилось многим евреям внутри Иудеи, упорно не желавшим признать Ирода своим соплеменникам, так и представителям других стран, среди которых проживали евреи. На этот раз, однако, Ироду не пришлось искать защиты своих единоверцев в Риме: как только в канцелярию Августа стали поступать первые жалобы евреев на притеснения со стороны коренных жителей стран их постоянного проживания, Август, не поставив даже об этом в известность Ирода, незамедлительно издал эдикт, который гласил:

«Цезарь Август, верховный жрец, облеченный властью народного трибуна, объявляет: ввиду того, что народ иудейский не только в настоящее время, но и прежде, особенно при отце моем, императоре Цезаре, являл себя преданным римскому народу, особливо когда иудейским первосвященником был Гиркан, я и присяжные советчики мои, по решению римского народа, постановляем: чтобы иудеи пользовались правом невозбранно жить по своим законам, как то было при первосвященнике Всевышнего Гиркане; чтобы священные деньги были неприкосновенны, посылались в Иерусалим и вручались там казначеям иерусалимским; чтобы иудеев не привлекали в судебные заседания ни по субботам, ни накануне субботы с девятого часа. Если кто-нибудь будет уличен в краже священных книг или священных денег из молитвенного дома или залы судейского совета, тот будет обвинен в кощунстве, а имущество его поступит в римскую казну. Кто нарушит в чем-либо это постановление, будет жестоко наказан».

Ко времени, когда был обнародован этот эдикт Августа, Ирод, израсходовав огромные суммы денег на строительство новых городов и организацию празднеств и игр как внутри Иудеи, так и за ее пределами, обнаружил, что государственная казна опустела. Обременять народ дополнительными налогами он не хотел; народ, привыкший к тому, что Ирод снижает налоги или вовсе отменяет их чаще, чем повышает, этого не понял бы. Выход из затруднительного положения Ирод обнаружил в эдикте Августа. Прочитав его, он вспомнил, что упомянутый в этом эдикте первосвященник Гиркан, когда ему понадобилась поддержка иностранных властителей и при их содействии первому из иудеев учредить наемное войско, он не остановился перед тем, чтобы вскрыть гробницу Давида и взять оттуда три тысячи талантов серебра. Ирод испытывал нужду в деньгах не для содержания наемного войска, которое он за ненадобностью давно распустил; ему нужны были деньги для государственных нужд. Как ни ненавистна стала ему к старости самая мысль о деньгах, которые, как показала практика, обладают куда как бóльшей властью над людьми, чем власть самого Цезаря, он решился повторить проступок Гиркана.

Нельзя сказать, что решение это далось ему легко. Он ломал себе голову над вопросом, как можно избежать столь кощунственного шага, подумывал даже обратиться к своему тестю первосвященнику Симону, чтобы попросить у него взаймы храмовые пожертвования, поискать другие способы заполнить брешь, образовавшуюся в казне. Но ничего дельного на ум ему не приходило, и тогда он, проведя бессонную ночь в молитвах Предвечному и прося у Него прощения за богопротивный шаг, наутро пригласил к себе самых верных ему людей из числа царедворцев и военных и посвятил их в задуманное предприятие. Ни у кого из приближенных намерение Ирода вскрыть священную могилу возражений не вызвало. Тогда строителям-рабочим было приказано при свете дня огородить священную могилу, где вот уже тысячу лет покоились останки Давида и его сына Соломона, как если бы на могиле этой намечалось провести строительные работы, и уже следующей ночью Ирод с верными ему людьми проник в склеп.

В этой части изложения биографии царя Иудеи Иосиф Флавий впервые отошел от текста Николая Дамасского, которому до тех пор неукоснительно следовал. Сегодня, спустя свыше двух тысяч лет, нелепо разбираться в причинах такого отхода. Лучше послушаем самого Иосифа Флавия, как ему представилось проникновение Ирода в могилу древних израильских царей и почему он, Иосиф Флавий, дал собственную версию этого проникновения, о которой ученый сириец умолчал:

«Однажды ночью он (Ирод. – В. М.) с большими предосторожностями, чтобы никто из граждан не узнал о том, распорядился открыть гробницу и в сопровождении преданнейших друзей своих вошел в нее. Впрочем, денег, подобно Гиркану, он тут не нашел, но зато обрел огромное множество золотых украшений и разных драгоценностей. Все это он взял себе. Желая основательно познакомиться с содержимым склепов, он захотел проникнуть глубже в гробницу, к тому самому месту, где покоились тела Давида и Соломона. Тут, однако, погибли двое из его оруженосцев, как говорят, от пламени, которое вылетело из них, когда они сделали попытку проникнуть внутрь склепа. В полном ужасе Ирод выбежал из склепа и затем распорядился воздвигнуть, в знак умилостивления Предвечного, памятник из белого камня при входе в гробницу. На это он израсходовал огромную сумму денег. Об этом памятнике упоминает также современный Ироду историк Николай [Дамасский], но не говорит, чтобы царь проник в самую гробницу, так как он, Николай, понимал все неприличие подобного деяния. Впрочем, и в других случаях этот писатель поступает подобным же образом. Живя в его царстве и находясь с царем в личных отношениях, он писал лишь в угоду ему и чтобы ему льстить, останавливаясь при этом исключительно на таких фактах, которые могли возвеличить Ирода, оправдывая многие из явных его несправедливостей и даже особенно тщательно скрывая их. Так, например, он старается превознести царя даже в таких его поступках, как казнь Мариамны и умерщвление сыновей ее, и для этого клевещет, обвиняя царицу в отсутствии целомудрия, а юношей в интригах против царя. Вообще, во всей своей истории автор чрезмерно превозносит все справедливые поступки царя и в такой же мере старается извинить все совершенные им беззакония. Впрочем, ему это вполне простительно: он писал не историю, а оказывал лишь услуги царю. Мы же, которые сами происходим из асмонейского [407]царского рода и поэтому сами принадлежим к священническому сословию, не сочли удобным говорить о нем неправду и чистосердечно и сообразно истине излагаем ход событий…»