Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

некоторых комментаторов подозревать намек на В. Маяковского — ср. его «О «фиасках», «апогеях» и других неведомых вещах», «Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе», «Про Феклу, Акулину, корову и бога», «Про Леф, белый Париж, серый Берлин и красную Москву» (доклад), «Про Госторг и кошку, про всех понемножку» и т. п. Все же едва ли стоит видеть здесь камень в огород В. Маяковского, чья личность заведомо не имеет ничего общего с фигурой халтурного поэта, а «сборные» заглавия стихотворений (видимо, по образцу программ докладов и дискуссий) были в те годы общеупотребительны. Ср. «Повесть о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох» И. Уткина; статью Тараса Кострова «О культуре, мещанстве и воспитании молодежи» [Гладков, Поздние вечера, 24]; частушки И. Доронина «О нашем селе, о письме из Москвы и о тракторе» [Доронин, Хороводы] и др. См., однако, защиту Одесским и Фельдманом мнения об аллюзиях на Маяковского в их комментарии к данному месту романа.

29//11

Там на стене висела большая газетная вырезка, обведенная траурной каймой. — Траурной каймой, очевидно, обводятся всякого рода нелепости и ошибки, обнаруженные в текущей прессе. О широком сатирическом использовании похоронной символики в 20-е гг. см. ЗТ 18//19.

«Стенная выставка газетных ляпсусов» имелась в редакции «Гудка» под именем «Сопли и вопли» [К. Паустовский, Четвертая полоса; М. Штих (М. Львов), В старом «Гудке» // Воспоминания об Ильфе и Петрове].

29//12

Персицкий притащил… двадцать первый том Брокгауза, от Домиций до Евреинова. — О словаре Брокгауза-Ефрона и способе говорить о нем см. ЗТ 13//8. Называние тома по первому и последнему словам на корешке — обычная юмористическая манера в разговоре об энциклопедиях. Ср.: «Энциклопедия Брокгауза и Ефрона. «А до Азра». «Бордо до Буслаев»… Огромные черные переплеты Энциклопедии: «Барс до Бузуев», «Кааба до Клетки»». «Энциклопедический словарь, «Пруссия» до «Фома», и «Россия»» [Горный, Только о вещах, 17,116; Каверин, Исполнение желаний, II. 1.].

Этот шутливый обычай — изъясняться об энциклопедическом словаре с помощью несвязанных по смыслу, но «заковыристо» ассонирующих слов — применялся под разными предлогами и в разных формах. Простейшие случаи — считывание пары слов с корешка тома или поиски нужного слова среди других слов. Пример последнего см. у современного сатирика: в «мерцающем золотом тридцать восьмом томе Брокгауза и Эфрона», «между словами «Мишон Жак-Ипполит, французский богослов» и «Мишурин рог, торговое село Екатеринославской губернии» нашел определение слова «мишура»» [М. Анчаров, Золотой дождь, Москва 05.1965, 57].

В фельетоне М. Булгакова та же манера не без остроумия развернута в сюжет. Жаждущий знания рабочий решает прочесть всего Брокгауза: «Дошел до пятой книги (Банки — Бергер)… День болела голова. Не читал. Но через день двинулся дальше. И все-таки прошел через Банювангис, Бньюмас, Боньер-де-Бигир и через два Боньякавало, человека и город. Крах произошел на самом простом слове «Барановские» [sic: после слов на БО-]. Их было девять…» и т. д. [Самоцветный быт, Ранняя неизданная проза].

В рецензии М. Кольцова, сравнивающего тома на «А» у Брокгауза с только что вышедшим первым томом БСЭ, данная фигура реализуется риторически, с советским энтузиазмом в подтексте: «Вряд ли будет тосковать по [невключенном в БСЭ монахе] Аббоне Флерийском наш рабфаковец… БСЭ не отстает от Брокгауза по части латинского поэта Авсония, Авраамия Палицына, Абеляра, Яна Августа и авгиевых конюшен. Но одновременно дает статьи об автогенной сварке, об Адыгейской области, об автоплуге, об Авиахиме и об абсолютной системе мер…» и т. п. [Важный кирпич, Избр. произведения, т.1].

29//13

Никифор Долгорукий!.. Никифор Сумароков-Эльстон… Один бред подписывается Сумароковым, другая макулатура — Эльстоном, а третья — Юсуповым… — «Никифор Долгорукий» напоминает об имени героя «Подростка» Достоевского — Аркадий Долгорукий.

Князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон — блестящий молодой аристократ «периода упадка». Запомнился современникам как один из героев светской хроники: «Я видел в «Огоньке» фотографию: «Князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон» — в отглаженных белых брюках, с теннисной ракеткой в руке, смеющийся, красивый» [Каверин, Неизвестный друг, 302]. После 1917 эмигрировал, дожил до преклонного возраста. Вошел в учебники истории участием в убийстве Распутина в декабре 1916. Характерно для романов Ильфа и Петрова, что в них не раз упоминается и другой хрестоматийный участник этого события — В. М. Пуришкевич [см. ДС 36//14; ЗТ 8//29].

Примечания к комментариям

1 [к 29//3]. «Крути, Гаврила!» было ходячим выражением, связанным с управлением разного рода машинами. Мы встречаем его в песенке «Ах, шарабан мой, шарабан», переделанной в годы Гражданской войны в куплеты о сибирском атамане Г. Семенове: Шуми, пропеллер, крути, Гаврила, / Куда мне спрятать срамное рыло? [см. Русские народные песни, 564, 689], и в титрах фильма А. Довженко «Арсенал», когда поезд, захваченный бесшабашными солдатами, неуправляемо несется к гибели.

«Крути, Гаврила!» было также «ироническим обращением мешочников по адресу машинистов полуиспорченных поездов в дни Гражданской войны» [К. В. Душенко в письме к комментатору, со ссылкой на: Овсянников, Литературная речь, 128]. Сходные слова: «Мишка, верти!» — кричали киномеханикам [см. статью А. Соболя в Проектор 03.1915, цит. в кн.: Ю. Цивьян, Историческая рецепция кино. Рига, 1991, 280].

2 [к 29//3]. Мы встречаем его у другого сатириконовца — А. Бухова, пародирующего авторов халтурных газелл, сонетов и романсов: Нависала с неба баллюстрада / Над крылами нежных клавесин. / Выходила тихая мансарда / Доедать последний апельсин. То же — в пародиях В. Ардова «Конфет-минарет» («Седлает своего верного минарета, заряжает ятаган разрывной пулей…» [см. ЗТ 28//5]) и «Очерк путевой экзотический» [см. ЗТ 29//12]; в рассказах В. Катаева о халтурщике Ниагарове: «Гудел шлагбаум» и др. [см ДС 13//9].

В уже названном фельетоне Бухова выведен предшественник Гаврилы по другой линии — стихотворный переводчик «со всех национальностей, населяющих Россию», изменяющий в своем тексте лишь название края: Под небом Башкирии (Армении, Молдавии и т. п.) / Цветут цветы. / Счастлив в этом мире я, / Счастлива и ты [Искусство портить бумагу (1917), в его кн.: Жуки на булавках].

3 [к 29//3]. Чтобы убедиться, что карикатуры вроде «Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булки выпекал…» не могли быть даже самым что ни на есть отдаленным откликом на Колычева, достаточно процитировать строфы из любого его стихотворения, например, «Московская осень» [Ог 07.10.28]:

Это не осень

фруктовых уездов

И ослепительных весей…

Нет, это осень конгрессов и съездов,

Осень маневров

и сессий.

Это не пестрая птица просторов,

Гостья

игольчатых сосен…

Эпистолярная осень селькоров

И совторгслужащих осень!..

Из подмосковных съезжаются…

Слякоть…

Слякоть и ландыш

— не пара!

Галочий съезд начинает калякать

В